Город тысячи богов (СИ) - Кожин Олег - Страница 5

- Странный ты, парень. Говоришь, как христанутый паладин, хотя явно не из этих. Выглядишь, как индеец, но не разделяешь мою веру. Добровольно едешь в место, в котором такие как ты не живут дольше двух дней. И, самое странное, я в чем-то даже согласен с тобой. Богов действительно многовато. Правда, в главном ты неправ. Сущность всего одна, и такая шизофрения для нее – норма.

- Если у Вселенной шизофрения, кто-то должен назначить ей лечение, так? – упрямо гнул свое Гор.

Культист покачал головой, вновь широко растягивая свою жутенькую улыбку.

- Знаешь, дружище, у тебя ведь тоже нет выбора. Либо ты перестанешь быть прямым и резким, либо город сожрет тебя. Может быть даже моими зубами. Внешний мир зовет богов Запрещенными, легализуя только самых удобных, как Россия со своим Христом, но в Бограде нет ничего запрещенного.

Внешне Гор не подал виду, но внутренности его на мгновение свернулись клубком. Живот заныл, будто его уже вспарывали улыбчивые зубы-пилы. Тон культиста оставался спокойным, но именно это спокойствие, будничность, с которой говорил бывший зэк, заставили Гора поверить, что все всерьез. Он действительно едет в самое страшное, самое странное и самое притягательное место на планете, едет добровольно, и, как сказала Лиза, может не вернуться.

- Я ведь в самом деле сожру тебя, парень, - в унисон его мыслям, доверительно сообщил культист. – Как только мы прибудем в Боград, начинай обратный отсчет.

Гор усмехнулся самой гадкой из своих улыбок и демонстративно растянулся на сиденьях, подложив под голову рюкзак. Лежа заметил под столом полку с пледами, вынул один и накрылся с головой. Запоздало подумал, что очень уж это похоже на детскую попытку спрятаться от кошмара, но решил, что мнение культиста волнует его не так уж и сильно. Очень подмывало, но он все же не стал разочаровывать его правдой о том, что поехал в Боград только для того, чтобы сбежать из дома. Всего лишь разведка, говорил он себе так долго, что уже и сам почти поверил в это.

Спать Гор не собирался – заснешь тут, когда напротив сидит здоровенный бугай, угрожающий убить тебя, не далее, как завтра утром. Но под пледом оказалось тепло и мягко, а вымотанные ссорой с матерью нервы требовали отдохновения. Гор не заметил, как задремал, а уже оттуда соскользнул на самый нижний, самый темный уровень сна.

***

Под утро, перед рассветом, отчаянно скрипя и лязгая сочленениями как дореволюционный паровоз, «Сапсан» остановился. Кондиционер работал в режиме холодильника, гоняя по вагону пахнущий озоном воздух. Натянув на нос колючий шерстяной плед, Гор спал, но при этом, вроде бы и нет. В странной полудреме он видел капли конденсата, с улиточной медлительностью ползущие по толстым стеклам, и дымное марево за ними, в котором прятались бетонные стены, увешанные коммуникациями, как елка новогодними гирляндами. Видел притихший салон, погруженный в утреннюю дремоту, и лежащий на столе телефон, показывающий ноль-два ноль-ноль. Ядовитым курсором мигал индикатор пути над дверью, застрявший между отметками Абакан и Иркутск. Красная точка Бограда светилась ровно посередине, и до нее не хватало каких-то пары миллиметров.

За два часа домчать до Абакана – мыслимое ли дело? Но в состоянии бодрствующей дремы Гора это ни капельки не удивляло. Как и тоннель на рельсах, в месте, где никаких тоннелей быть не должно. Он даже не был уверен, что это ему не снится. Кто-то включил дымовую машину, медленно погружая салон в удушливое облако, похожее на пары вейперской трубки. Оно поглотило пол, жадно слизнуло ноги старика китайца, белой кошкой вскочило ему на колени. Там покачалось, устраиваясь, и, видно не найдя удобного места, потекло дальше. Старик исчез, стертый белым дымом.

Стало нечем дышать. В пелене, сквозь закрытые веки, Гор разглядел силуэт, что склонился над китайцем. Тонкие паучьи конечности замелькали, ощупывая неподвижное тело, и Гору казалось, что он видит липкие нити паутины, сплетаемой в тугой кокон, где сбрызнутая желудочным соком начнет перевариваться живая пища

все еще живая все еще чувствующая способная выразить всю боль и отчаяние только глазами одними лишь глазами выкричаться и чтобы лишить его и этого глаза можно выпить выпить прямо сейчас

Гор заворочался, силясь проснуться, взбрыкнул ногами, пытаясь сбросить неподъемный плед. Слишком реалистичный сон не нравился ему, казался опасным. Но проснуться не получалось, он прочно застрял на границе пробуждения, в самый страшный час – Час Быка, демоническое время, когда силы зла в своем полном праве. Легкое зефирное облако катилось вперед, и Гор видел, что сплетено оно из тончайших белесых жгутиков, трепещущих под рвущимся из кондиционеров воздухом.

Тонконогий силуэт оторвался от китайца, вытянулся в рост, глухо стукнулся в потолок не по размеру большой головой. Сгорбившись, на полусогнутых, касаясь пола длинными руками, прополз по салону и взобрался на спинку кресла. Рыжеволосая спала на спине, запрокинув голову, по-рыбьи раскрыв рот. Она не могла видеть, как отростки тумана ползут к ее губам, как впитывают остатки розовой помады тончайшие жгутики, но Гору казалось, что она всеми силами пытается откатиться в сторону, забиться в щель между столом и креслом, спрятаться от щупалец, проникающих в самое нутро

в самую глубь еще глубже туда где что-то есть что-то есть что-то живое есть что там у тебя для меня есть есть есть хочу есть

Гор всхлипнул, борясь с параличом. Мышцы напрягались под кожей, жилы вытягивались в струну, но тело будто придавило скрещенными на груди руками. Застелило могильным холмиком шерстяного пледа. Напротив, по-турецки скрестив ноги, восседал культист, неподвижный, как деревянный истукан. Глаза его были широко открыты, и светилось в них, плескалось в них злое веселье, яростная радость, а где-то за ними тряслась от смеха безумная гнилая душонка.

Облако незаметно поднялось до сидений. Взобралось, цепляясь жгутиками за обивку. Гор захлебывался воем, чувствуя, как перебирая тысячами конечностей, по его ботинкам, джинсам, куртке, ползет живой туман. Когда же над ним склонилось тощее, нечеловеческое, непропорциональное, он понял, что был прав, и Лоскутин – псих, и Арлекин – дурак, и все гораздо, гораздо страшнее, чем какие-то убогие черепа, и когти, и змеи в волосах. Осталась только одна мысль, одно желание, оказаться отсюда, как можно дальше. Потому что в отличие от китайца и рыжей потаскухи, Гору нечего было предложить в оплату за проезд, кроме своей жизни.

Кроме своей жизни и… Нечеловечески тонкие, почти прозрачные пальцы, совершенно лишенные ногтей, крутили перед его закрытыми глазами вытертую ассирийскую драхму.

Драхма! Арлекинова монета! Откуда она здесь? Ведь не брал, вроде… Или брал? Жалобно скуля, Гор замер, следя, как перекатывается меж бесчисленных пальцев старая металлическая лепешка. Самым краем зрения вновь увидел культиста, его глаза, в которых веселье потихоньку сменялось недоумением, и уже скакал вслед за ним, мчался, размахивая горящим рукавами панический ужас.

Довольно проглотив драхму, туман метнулся к последнему пассажиру вагона. Отчаянным усилием воли культист разорвал паралич и взревел, как раненный медведь:

- Нее-еее-ееет!

Взметнулся туман, пеленая мощное татуированное тело. Мелькнула ломанная тень, и в доли секунды все втянулось в те двери, откуда пришло. Словно какой-то гигант вдохнул воздух огромными легкими. Гор развел плечи, выбросил вверх онемевшие руки, и с криком

проснулся. Поезд едва заметно покачивался на рельсах. Рыжая причесывалась, не отрываясь от планшета, напевая под нос что-то бравурное. Индикатор пути над дверью указывал красным курсором прямехонко на Боград. Гор проморгался, потер воспаленные глаза, отбросил мятый плед и впервые, со страхом, посмотрел на соседа.

Против ожидания, тот оказался на месте. Скрестив могучие руки на груди, культист привалился к окну, глядя на пролетающий пейзаж со странной смесью недоумения и брезгливости. Не похоже было, что он рад возвращению домой. Гор хотел обратиться к нему, но не успел. Поезд бесшумно сбросил ход.