Какое ТЕБЕ дело до того, что думают другие? - Фейнман Ричард Филлипс - Страница 7
- Предыдущая
- 7/51
- Следующая
После окончания МТИ, я отправился в Принстон и приезжал домой на каникулы, чтобы повидать Арлин. Однажды, когда я приехал повидаться с ней, то увидел, что у нее на шее появилась шишка. Она была очень красивой девушкой, поэтому это ее несколько беспокоило, но шишка не болела, поэтому она сочла это несерьезным. Она пошла к своему дяде, который был врачом. Он сказал ей растирать шишку рыбьим жиром.
Прошло некоторое время, и шишка начала меняться. Она становилась больше, — а может, и меньше, — и у Арлин началась лихорадка. Жар становился все сильнее, поэтому семейный врач решил отправить Арлин в больницу. Ей сказали, что у нее брюшной тиф. Тут же, как я поступаю и по сей день, я взял медицинские книги и прочитал про эту болезнь все, что смог найти.
Когда я отправился в больницу, чтобы навестить Арлин, она лежала в карантинном отделении — мы должны были надевать специальные халаты, когда входили к ней в комнату и т.п. В палате был врач, поэтому я спросил, что показал тест Вайделла — это абсолютный тест на брюшной тиф, который состоит из проверки наличия бактерий в фекалиях. Он сказал: «Результаты теста отрицательные».
— Что? Как это может быть!? — сказал я. — Зачем все эти халаты, когда вы не можете даже найти бактерии при проведении опыта? Может быть, у нее нет никакого брюшного тифа!
В результате этого врач поговорил с родителями Арлин, которые сказали мне не вмешиваться. «Как никак, врач — он. А ты всего лишь ее жених».
С тех пор я успел узнать, что такие люди не знают, что делают, и ужасно оскорбляются, когда ты что-то предлагаешь или критикуешь их поступки. Сейчас я это осознаю, но хотелось бы мне быть сильнее тогда, чтобы сказать ее родителям, что врач — идиот (и он действительно им был) и не знает, что делает. Но в той ситуации ответственность за Арлин несли ее родители.
Так или иначе, через некоторое время Арлин явно стало лучше: опухоль спала и жар прошел. Но прошло несколько недель, и опухоль снова начала появляться. На этот раз она пошла к другому врачу. Этот доктор ощупывает ее подмышки, пах и т.д. и замечает, что там тоже есть опухоли. Он говорит, что у нее что-то не в порядке с лимфатическими железами, но еще не может точно определить болезнь. Он должен проконсультироваться с другими врачами.
Как только я об этом узнал, я отправился в Принстонскую библиотеку, просмотрел все лимфатические болезни и нашел «Опухоль лимфатических желез. (1) Туберкулез лимфатических желез. Этот диагноз поставить очень легко…» — тогда я думаю, что у Арлин, видимо, что-то другое, потому что врачи не могут сразу поставить диагноз.
Я начинаю читать о других болезнях: лимфоденема, лимфоденома, болезнь Ходжкина и все тому подобное; все они относятся к раковым болезням одного или другого крайнего типа. Единственная разница между лимфоденемой и лимфоденомой состояла, насколько я понял после очень внимательного прочтения, в том, что если пациент умирает, то это лимфоденома; если же пациент выживает — по крайней мере, в течение какого-то времени, — то это лимфоденема.
Как бы то ни было, я прочел все лимфатические болезни и решил, что болезнь Арлин, скорее всего, неизлечима. Потом я почти посмеялся про себя, подумав: «Готов поспорить, что любой, кто читает медицинские книги, считает, что он смертельно болен». И все же, очень внимательно все прочитав, я не смог найти альтернативы. Это было серьезно.
Потом я отправился на еженедельное чаепитие в Палмер-холл и обнаружил, что, как ни в чем не бывало, разговариваю с математиками, даже несмотря на то, что только что узнал, что Арлин, возможно, смертельно больна. Это было очень странно — словно у тебя два разума.
Когда я пошел навестить Арлин, я рассказал ей шутку о людях, которые, ничего не зная о медицине, читают медицинские книги и находят у себя смертельную болезнь. Но, кроме того, я рассказал ей, что, по-моему, мы попали в сложную ситуацию и я смог выяснить только то, что, в лучшем случае, у нее — неизлечимая болезнь. Мы обсудили различные болезни, и я рассказал ей, на что похожа каждая из них.
Одной из болезней, которые я описал Арлин, была болезнь Ходжкина. В следующий раз, когда к ней пришел врач, она спросила его: «У меня может быть болезнь Ходжкина?»
Он ответил: «Да, такая возможность не исключена».
Когда ее отправляли в окружную больницу, врач поставил следующий диагноз: «Болезнь Ходжкина?» Тогда я понял, что врач об этой проблеме знает не больше меня.
В окружной больнице Арлин проверили по всем тестам, провели всевозможные рентгеновские исследования, чтобы обнаружить эту самую «Болезнь Ходжкина?». Врачи устраивали консилиумы, чтобы обсудить этот особый случай. Я помню, что однажды ждал ее в холле. Когда консилиум завершился, медсестра выкатила ее на кресле. И вдруг из этой же комнаты выскакивает какой-то маленький человечек и подбегает к нам. «Скажите, — говорит он, задыхаясь, — у вас бывает кровавая рвота? Вы когда-нибудь кашляли кровью?»
Медсестра говорит: «Идите прочь! Идите прочь! Разве можно спрашивать об этом пациента?!» — и прогоняет его. Потом она поворачивается к нам и говорит: «Это врач из соседней больницы, который приходит на консилиумы и постоянно создает неприятности. Нельзя спрашивать пациента о таких вещах!»
Я этого не понял. Врач проверял какую-то возможность, и, если бы я был умнее, то спросил бы его, о чем он думает.
Наконец, после многочисленных обсуждений, врач из больницы говорит мне, что они считают, что это, скорее всего, болезнь Ходжкина. Он говорит: «Временами ей будет становиться лучше, а временами придется лежать в больнице. Болезнь будет отступать и возвращаться, а ее состояние — постепенно ухудшаться. Полностью обратить ход болезни невозможно. Через несколько лет она умрет».
— Мне очень жаль это слышать, — говорю я, — я передам ей Ваши слова.
— Нет, нет! — говорит врач, — Мы не хотим огорчать пациента. Мы ей скажем, что у нее воспаление гланд.
— Нет, нет! — протестую я. — Мы уже обсудили возможность болезни Ходжкина. Я думаю, что она сможет с этим жить.
— Ее родители не хотят, чтобы она знала. Поговори лучше сначала с ними.
Дома все начали меня обрабатывать: мои родители, две моих тетки, наш семейный врач; они все давили на меня, говоря, что я — очень глупый юнец, который не понимает, какую боль он собирается причинить этой замечательной девушке, сказав, что она смертельно больна. «Как ты можешь так ужасно поступать?» — в ужасе вопрошали они.
— Потому что мы заключили договор, что мы всегда должны все честно говорить друг другу и на все смотреть прямо. Нет смысла выкручиваться. Она спросит меня, какая у нее болезнь, а я не смогу ей солгать!
— Но ты ведешь себя как ребенок! — сказали они, — ля, ля, ля. Меня не оставляли в покое, и все мне говорили, что я не прав. Я считал себя правым, потому что уже говорил с Арлин об этой болезни и знал, что она может посмотреть ей в лицо и что самым правильным решением в данной ситуации будет сказать ей правду.
Но, в конце концов, ко мне подходит моя младшая сестренка — которой тогда было лет одиннадцать-двенадцать, — и по ее лицу текут слезы. Она бьет меня в грудь и говорит, что Арлин — такая замечательная девушка, а я — глупый и упрямый брат. Я больше не мог это выносить. Это стало последней каплей: я сломался.
Тогда я написал Арлин прощальное любовное письмо, посчитав, что если она когда-то узнает правду после того, как я ей сказал, что у нее воспаление гланд, между нами все будет кончено. Я все время носил это письмо с собой.
Боги никогда не помогают людям; они только все усложняют. Я иду в больницу навестить Арлин — приняв это решение, — там, на кровати, в окружении родителей, сидит она, чем-то расстроенная. Когда она видит меня, ее лицо светлеет и она говорит: «Теперь я знаю, как ценно то, что мы говорим друг другу только правду!» Кивая головой в сторону родителей, она продолжает: «Они говорят мне, что у меня воспаление гланд, и я не знаю, верить мне им или нет. Скажи мне, Ричард, у меня болезнь Ходжкина или воспаление гланд?»
- Предыдущая
- 7/51
- Следующая
