Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон - Страница 8

Посовещавшись, мы решили все вместе отправиться на концерт. Жители Афин каждое воскресенье посещают такие культурные мероприятия. Все горожане принаряжаются и отправляются по пыльным дорогам слушать вальсы и кадрили в исполнении полкового оркестра. Бедняки идут пешком, богачи едут в колясках, а местные франты передвигаются верхом. Даже королевский двор удостаивает концерты своим присутствием. После последней кадрили зрители расходятся по домам. На каждом лежит толстый слой пыли, но все очень довольны и говорят друг другу: «Здорово мы повеселились».

Фотини явно хотелось покрасоваться на таком концерте, как и ее воздыхателю Димитрию. Юноше не терпелось показаться в обществе вместе с этой красоткой, да еще и в новом рединготе, который он умудрился купить прямо на складе «Бель-Жардиньер»¹⁴. Но, к сожалению, полил такой сильный дождь, что нам пришлось остаться дома. Чтобы убить время, Марула предложила нам сыграть в «конфетки». Это одно из любимых развлечений среднего класса. Она сбегала в лавку, принесла кучу местных конфет — с гвоздикой, анисом, перцем и цикорием — и выдала каждому по целой пригоршне. Затем сдали карты и нам объяснили, что тому, кто первый соберет девять карт одного цвета, остальные игроки должны выдать по три конфеты. Мальтиец Джакомо слушал эти разъяснения с жадным вниманием, давая понять, что он страстно желает выиграть. В тот день удача была на его стороне: он выиграл целое состояние и в итоге поглотил семь или восемь пригоршней конфет, которые до того переходили из рук в руки, включая руки господина Мерине.

Меня эта игра не захватила, и я стал с интересом следить за тем, как слева от меня разворачивается весьма примечательная интрига. Юный афинянин метал страстные взгляды в сторону Фотини, которые она упорно не хотела замечать, зато невидимая сила явно влекла ее к Харрису, хотя он даже не глядел в ее сторону. Джон рассеянно пялился в свои карты, периодически, с чисто американским простодушием, зевал во весь рот или, не обращая внимания на окружающих, насвистывал «Янки Дудль». Я подумал, что он до сих пор находится под впечатлением от рассказа Христодула, и его дух носится по горам в поисках Хаджи-Ставроса. Если он о чем-то и думал, то явно не о любви. Возможно, девушка и сама об этом не думала, ведь известно, что почти все греческие женщины равнодушны к нежным чувствам. Однако она смотрела на него с таким видом, с каким жаворонок смотрит на себя в зеркало. Она ведь совсем его не знала. Ей ничего о нем не было известно. Она не знала его имени, не знала, из какой он страны и богат ли он. При ней он не произнес ни единого слова, но если бы он даже заговорил, то и тогда она была неспособна оценить, насколько он умен. Фотини видела, что он очень красив, и этого ей было достаточно. В давние времена греки обожали красоту. Это был единственный из их богов, которому поклонялся каждый грек. Даже современные греки несмотря на всю их деградацию еще способны отличить Аполлона от какого-нибудь урода. В сборнике, составленном господином Фориелем, я обнаружил песенку, которая в переводе звучит так: «Знают ли юноши, знают ли девушки, как в наше сердце входит любовь? Она входит через глаза, оттуда спускается в сердце и там пускает свой корень».

Фотини, несомненно, была известна эта песенка. Она так широко раскрыла глаза, что любовь легко могла войти в них, даже не пригнувшись.

Между тем все шло своим чередом: продолжал хлестать дождь, Димитрий продолжал буравить девушку взглядом, девушка пялилась на Харриса, Джакомо хрустел конфетами, господин Мерине пересказывал Лобстеру какую-то главу из древней истории, хотя тот совсем его не слушал. В восемь часов Марула стала накрывать на стол. Фотини выбрала место между Димитрием и мной, чему я не придал никакого значения. Она мало говорила и ничего не ела. Во время десерта пришла служанка и сказала, что девушке пора возвращаться в пансион, но Фотини вместо ответа наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

— Господин Харрис женат?

Почему-то мне захотелось посмеяться над ней, и я ответил:

— Да, мадемуазель, он женат на вдове венецианского дожа.

— Как это может быть? Сколько ей лет?

— Она стара, как мир, и так же вечна.

— Не смейтесь надо мной. Я простая девушка и не понимаю ваши европейские колкости.

— Говоря другими словами, мадемуазель, спутницей его жизни стало море, а сам он командует американским сторожевым кораблем «Фэнси».

Фотини так просияла в знак благодарности, что ее уродство отошло на задний план, и целую секунду она казалась мне весьма симпатичной.

В молодости я так усердно учился, что в итоге у меня возникла страсть, которая со временем возобладала над всеми остальными наклонностями. Я имею в виду страсть к познанию или, говоря другими словами, любопытство. До отъезда в Афины я был способен испытать наслаждение только когда узнавал что-то новое, а опечалить меня могло лишь мое невежество в каком-то вопросе. Науку я любил нежно и преданно, словно она была моей любовницей, и кроме нее никто даже не пытался завоевать мое сердце. При этом я не могу не признать, что мне никогда не была свойственна чувственность. По этой причине поэзия и Герман Шульц редко уживались меж-

ду собой. Жизнь представлялась мне огромным музеем, по которому я расхаживал с лупой в руке. На радости и муки других людей я смотрел лишь как на достойные изучения научные объекты, не испытывая к ним ни зависти, ни жалости. Счастливым семьям я завидовал не больше, чем парочке пальм, склонившихся друг к другу на сильном ветру, а к сердцу, сгорающему от любви, я испытывал не больше сострадания, чем к побитой заморозком герани. Если вы когда-нибудь препарировали живое существо, то вас вряд ли тронет вопль страдающей плоти. Думаю, из меня получился бы отличный зритель, с интересом наблюдающий схватку гладиаторов.

Влюбленность Фотини в Джона Харриса могла бы растрогать кого угодно, но только не натуралиста. Эта бедняжка, как когда-то выразился Генрих IV, влюбилась «некстати и невпопад», и было очевидно, что сделала она это совершенно напрасно. Фотини была слишком застенчива, чтобы решиться заговорить о своей любви, а Джон был слишком толстокож, чтобы о чем-то догадываться. Кто знает, могла ли возникнуть хотя бы слабая надежда на то, что его заинтересует наивная дурнушка с берегов Илисоса¹⁵, будь он способен хоть что-то заметить? В апреле Фотини провела подле него все четыре воскресных дня. С утра и до позднего вечера она с безнадежным упорством не отводила от Джона своих томных глаз, но так и не решилась открыть рот в его присутствии. Харрис продолжал что-то спокойно насвистывать, Димитрий ворчал, как молодой дог, а я с улыбкой наблюдал за развитием этой болезни, от заражения которой меня всегда оберегала моя натура.

В один из дней я получил письмо от отца. Он писал, что дела идут крайне плохо, что клиентов мало, жизнь дорожает, что жившие напротив нас соседи подались в эмиграцию, а я, если отыщу русскую принцессу, то лучшее, что смогу сделать, это немедленно на ней жениться. Я ответил ему, что в настоящий момент соблазнять мне совершенно некого, если не считать дочери бедного греческого полковника, которая влюблена по уши, но не в меня, а я, если даже проявлю невероятную ловкость, смогу стать лишь ее наперсником, но никак не мужем. Между тем здоровье мое было в полном порядке, а гербарий к тому времени выглядел просто великолепно. Отныне в поисках новых растений я уже мог выходить далеко за пределы окрестностей Афин. Безопасность в стране заметно укрепилась, жандармерия разгромила бандитов, и все газеты сообщили, что с бандой Хаджи-Ставроса наконец покончено. Не позднее, чем через месяц, я собирался пуститься в обратный путь, а по возвращении домой намеревался потребовать для себя место профессора, которое дало бы возможность прокормиться всей нашей семье.