Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон - Страница 46

¹ Вперед! (англ.)

Если бы в нас ударила молния, она произвела бы меньший эффект, чем вторжение этой троицы, сеявшей вокруг себя смерть и разрушение. Мои сотрапезники, опьяненные битвой и предчувствием победы, не обратили внимания ни на меня, ни на Хаджи-Ставроса. Они видели лишь тех, кого собирались убить, и одному Богу известно, чем это могло кончиться. Бедные бандиты, ставшие моими соратниками, изумленные и растерянные, мгновенно сдались, не успев ничего предпринять в свою защиту. Что касается меня, то если бы я даже попытался своим криком их спасти, то и тогда не смог бы остановить разбушевавшихся мстителей. Звуки выстрелов и победные крики совершенно заглушили мой голос. Димитрий, притаившийся между мной и Хаджи-Ставросом без всякой пользы присоединился к моим воплям. Харрис, Лобстер и Джакомо стреляли, бегали, били и считали выстрелы, причем каждый на своем языке.

— One! — говорил Харрис.

— Two!²⁸ — отвечал Лобстер.

— Tre! Quattro! Cinque!²⁹ — вопил Джакомо.

Пятым оказался Тамбурис. Его голова разлетелась после удара прикладом, как разбитый камнем орех. Мозг Табуриса разбросало во все стороны, а тело погрузилось в родник, словно куча тряпья, брошенная прачкой на берегу реки. Выполняя свою чудовищную работу, мои друзья выглядели просто прекрасно. Они с наслаждением вершили правосудие и уже опьянели от убийств. Ветер растрепал их волосы, а глаза сверкали таким адским огнем, что трудно было понять, чем они сеют смерть — руками или глазами. Когда вокруг не осталось ни одного стоявшего на ногах противника, а в живых, не считая нас,

остались лишь трое или четверо раненых, неподвижно лежавших на земле, они наконец перевели дух. Джакомо заботило лишь одно: удалось ли ему в этой неразберихе размозжить голову Хаджи-Ставросу. Однако Харрис наконец вспомнил обо мне и крикнул изо всех сил:

— Герман, где вы?

— Здесь, — ответил я, и три разрушителя прибежали на мой голос.

Обессиленный Король гор оперся на мое плечо, прислонился к скале, в упор взглянул на людей, перебивших так много народу, чтобы добраться лично до него, и твердым голосом сказал:

— Хаджи-Ставрос — это я.

Вы уже знаете, что мои друзья долго ждали случая, чтобы воздать старому паликару по заслугам. Для них его смерть стала бы праздником. Они хотели отомстить за смерть девушек из Мистры, за тысячу прочих жертв, за меня и за самих себя. И тем не менее мне не пришлось удерживать их от расправы. Падший злодей показался им настолько величественным, что их гнев сам по себе утих и сменился удивлением. Все трое были молоды, а в молодом возрасте невозможна расправа над поверженным врагом. Я в нескольких словах рассказал им, как Король, полумертвый от моего яда, защищал меня от целой банды. А еще я рассказал о прерванной ими схватке с взбунтовавшимися бандитами, о разрушенной баррикаде и о том, что, ворвавшись к нам в расположение, они перебили наших защитников.

— Тем хуже для них! — сказал Джон Харрис. — У нас, как у Фемиды, на глазах повязка. Если эти бездельники сделали перед смертью доброе дело, то это им зачтется на небесах. Я не буду возражать.

— Вовремя мы пришли к вам на помощь, — сказал Лобстер. — У нас у каждого по два револьвера в руках

— Хаджи-Ставрос — это я

и еще по два револьвера в карманах. Каждый из нас мог бы прикончить больше двадцати бандитов. Кстати, хоть мы многих и перестреляли, но ведь другие могут вернуться. Верно, Джакомо?..

— Лично я, — сказал мальтиец, — готов уложить целую армию здоровенных детин. Сейчас я в ударе! В голове не укладывается, что этими руками я только и делал, что запечатывал письма.

Тем временем противник пришел в себя и возобновил осаду. Несколько бандитов осторожно заглянули поверх баррикады и увидели результаты бойни. Колцида не мог понять, откуда свалились эти демоны смерти, перебившие, не разбирая, столько народу. В итоге он решил, что пули и яд сделали свое дело, что с Королем наконец покончено, и приказал осторожно разобрать баррикаду. Мы в это время стояли, прижавшись к стене, в десяти шагах от лестницы. Мои друзья, услышав шум разбираемых завалов, решили перезарядить оружие. Хаджи-Ставрос не стал им мешать. Он только спросил у Джона Харриса:

— Где Фотини?

— У меня на борту.

— Вы не причинили ей зла?

— А вы решили, что я учусь у вас мучить юных девушек?

— Вы правы. Я мерзкий старик. Простите меня. Пообещайте, что вы ее помилуете.

— А чего вы ждете от меня? Я нашел Германа и верну ее, когда вам будет угодно.

— Какой размер выкупа?

— Старый дурень!

— Сейчас сами увидите, — сказал Король, — какой я старый дурень.

Левой рукой он обнял Димитрия за шею, протянул скрюченную дрожащую руку к рукоятке сабли, с трудом вытянул саблю из ножен и заковылял к лестнице, рядом которой инсургенты Колциды опасливо разбирали завалы. Увидев его, они отпрянули, словно перед ними разверзлась земля, и из преисподней явился дух мести. Было их человек двадцать, но ни один не осмелился защищаться, просить прощения или просто сбежать. При виде ужасного лика воскресшего Короля на них напала дрожь. Хаджи-Ставрос направился прямо к бледному похолодевшему от страха Колциде, который попытался спрятаться. Король с непостижимым усилием отвел руку назад и одним ударом отсек объятую ужасом гнусную голову. Сразу после этого его затрясло. Сабля упала на труп, но он не снизошел до того, чтобы ее поднять.

— Я ухожу, — сказал он. — Мои ножны останутся пустыми. Клинок уже ни на что не годится. Как и я сам.

Бывшие соратники Короля стали по очереди подходить к нему и просить прощения. Кое-кто умолял не

покидать их. Они не знали, как жить без него. Хаджи-Ставрос не удостоил их ответом и попросил нас отвести его в Кастию, чтобы взять там лошадей, а потом помочь добраться до Саламина и забрать Фотини.

Бандиты без возражений дали нам уйти. Вскоре мои друзья заметили, что я едва передвигаю ноги. Джакомо поддержал меня, а Харрис спросил, не ранен ли я. Король бросил на меня умоляющий взгляд. Бедный старик! Я сказал друзьям, что повредил ноги, когда безуспешно пытался сбежать. Мы медленно спускались по горной тропе, прошли по ней не меньше четверти лье и все это время слышали крики раненых и голоса оставшихся бандитов. На подходе к деревне стало проясняться небо, и подсохли дороги. Первый луч солнца показался мне невероятно красивым. Но Хаджи-Ставрос не обращал внимания на окружающий мир. Он полностью ушел в себя. Было видно, что ему непросто дается расставание с пятидесятилетней привычкой.

Как только мы вошли в деревню, нам повстречался монах, тащивший в мешке пчелиный рой. Он велеречиво поприветствовал нас и извинился за то, что давно не заходил в гости. Сказал, что его сильно напугали выстрелы. Король помахал ему рукой и прошел мимо.

Лошади моих друзей и проводник ждали нас у колодца. Я спросил, почему у них четыре лошади. Они объяснили, что в экспедиции участвовал также господин Мерине, но по дороге он спешился, чтобы рассмотреть какой-то камень, и с тех пор не появлялся.

Джакомо Фонди усадил меня в седло, держа мое тело на вытянутых руках. Отказаться от этой привычки было выше его сил. Король с помощью Димитрия с трудом взгромоздился на лошадь. Харрис с племянником вскочили на своих коней. Мальтиец, Димитрий и проводник отправились пешком.

По дороге Харрис рассказал мне, как ему удалось захватить в плен дочь Короля.

— Вы и представить себе не можете, — сказал он, — как это было просто. Я вернулся из экспедиции очень довольный собой и гордый тем, что пустил на дно полдюжины пиратских посудин. И вот бросаю я якорь в Пирее и схожу на берег. А поскольку я целую неделю не видел ни одной живой души, кроме своей команды, то решил немного развлечься. Отыскал я в порту фиакр, нанял его на весь вечер и заехал к Христодулу. Захожу в дом и вижу, что все сидят подавленные. Ну, думаю, что могло приключиться в доме кондитера? Время было позднее, вся компания сидела за столом и ужинала. Там были Христодул, Марула, Димитрий, Джакомо, Вильям, господин Мерине и эта девочка, что приходит по воскресеньям. Она, кстати, вырядилась в тот вечер, как никогда. Ну, Вильям мне все и поведал. Не буду говорить, как я разорался. До чего же я был зол на себя за то, что так невовремя покинул вас. Димитрий поклялся, что сделал все, что мог. Он весь город оббегал в поисках пятнадцати тысяч франков, но так и не собрал нужную сумму. В отчаянии он даже обратился к господину Мерине, но наш славный Мерине уверил его, что одолжил все деньги близким друзьям, а они, мол, далеко отсюда, очень далеко, дальше, чем на краю земли. Черт побери, говорю я Лобстеру, со старым бандитом лучше всего расплатиться свинцовыми монетами. Зачем, спрашивается, быть круче Немрода³⁰, если твои таланты хороши лишь для того, чтобы сшибать мишени у Темницы Сократа? Не организовать ли нам охоту на паликаров? Я до сих пор жалею, что в свое время отказался от поездки на охоту в Центральную Африку. Но ведь вдвойне приятнее охотиться на дичь, которая способна себя защитить. Сейчас, говорю, соберем запас пуль и пороха, и завтра утром отправимся в экспедицию. Вильям заглотнул наживку, а Джакомо даже треснул кулаком по столу. Вы ведь знаете, как он бьет по столу. Мальтиец поклялся, что поедет с нами, если мы выдадим ему однозарядную винтовку. Но больше всех возбудился господин Мерине. Ему вдруг захотелось омыть руки вражеской кровью. Мы согласились взять его с собой, и я сказал, что выкуплю у него всех, кого он захватит в плен. А он размахался своими девичьими кулачками и тонким голосом так уморительно стал кричать, что Хаджи-Ставрос будет иметь дело лично с ним. Ну и смеялся же я! Кстати, накануне сражения у меня всегда веселое настроение. Лобстер загорелся идеей показать бандитам, чего он стоит. Джакомо был страшно доволен. У него рот растянулся до ушей, и, когда он колол орехи, то был похож на нюрнбергского щелкунчика. У господина Мерине вокруг головы засветился нимб, и он стал похож на какой-то фейерверк. Правда, остальные наши сотрапезники почему-то притихли. Толстая кондитерша то и дело крестилась, Димитрий упер глаза в потолок, а бравый лейтенант ополчения все советовал хорошенько подумать, прежде чем соваться к Королю гор. Ну а девушка со сплющенным носом, которую вы окрестили Crinolina invariabilis¹, вдруг очень мило загрустила. Она стала жалобно вздыхать и ела через силу. В моем левом глазу могло бы поместиться все, что она съела за ужином.