Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон - Страница 41

— Их выкуп обойдется тебе в восемьдесят тысяч франков, ты понял? Восемьдесят тысяч франков ты выложишь из своего кармана!

— Не надо говорить глупости, а то люди подумают, что палками вам били по голове.

— Я говорю, как есть. Ты помнишь имена своих пленниц?

— Нет, но я их записал.

— Я помогу тебе вспомнить. Даму зовут миссис Саймонс.

— Ну и что?

— Она партнер лондонского банкирского дома Барли.

— Моего банка?

— Именно так!

— Откуда тебе известно имя моего банкира?

— А ты забыл, как диктовал при мне письма?

— Какое это имеет значение? Они не могут украсть мои деньги. Это ведь не греки, это англичане. Там есть суды... Я подам жалобу!

— В суде ты проиграешь. У них есть расписка.

— Ты прав. Но как вышло, что я выдал им расписку?

— Это же я тебе посоветовал, бедняга!

— Подонок! Подлая собака! Исчадие ада! Ты меня разорил! Ты меня предал! Ты меня обокрал! Восемьдесят тысяч франков! И все из моего кармана! Если бы эти Барли были банкирами моей компании, я потерял бы только свою часть. Но в этом банке только мои деньги, и я потеряю все. А ты уверен, что она компаньон дома Барли?

— Как и в том, что сегодня умру.

— Нет, ты умрешь только завтра. Ты еще мало страдал. Ты получишь свое за эти восемьдесят тысяч франков. Какую бы пытку для тебя придумать? Восемьдесят тысяч франков! Восемьдесят тысяч смертей для тебя и то было бы мало. То, что я сделал с предателем, который украл сорок три тысячи франков, это шутка, детская забава по сравнению с тем, что я сделаю с тобой. Он и двух часов не орал. Я придумаю кое-что получше. А если существуют два банкирских дома с одинаковым именем?

— Кавендиш-сквер, тридцать один!

— Да, так и есть. Какой же ты дурак! Чем предавать меня, лучше бы ты мне все рассказал. Я бы потребовал с нее в два раза больше, и она заплатила бы мне сполна. Эх, ну зачем я дал эту расписку? Никогда больше не дам... Нет, нет! Это было в первый и последний раз!.. «Получено сто тысяч франков от миссис Саймонс!» Какая идиотская фраза! Неужели я так продиктовал? Кстати, я ведь не подписал!.. Да, но моя печать заменяет подпись. У них там штук двадцать моих писем. Зачем ты попросил расписку? Что ты хотел получить от этих женщин? Чтобы они заплатили за тебя выкуп?.. Везде сплошной эгоизм!.. Ты должен был признаться мне. Я отпустил бы тебя без выкупа и мог бы даже приплатить. Если ты действительно бедный, то должен понимать, как приятно иметь деньги. Ты хоть можешь себе представить, что это такое — восемьдесят тысяч франков? Знаешь, сколько места они занимают в комнате? Сколько там золотых монет и сколько денег можно заработать, имея восемьдесят тысяч франков? Несчастный, это же целое состояние! Ты украл у меня состояние! Ты разорил мою дочь, а она единственное существо на свете, которое я люблю. Только для нее я работаю. Тебе ведь знакомо состояние наших дел. Ты знаешь, что я целый год бегаю по горам, чтобы заработать сорок тысяч франков. Ты лишил меня двух лет жизни, словно я целых два года проспал!

Наконец-то мне удалось обнаружить у него слабое место! Старый паликар был ранен в самое сердце. Я знал, что мой расчет верен, не надеялся на пощаду и все же испытывал горькую радость оттого, что сорвал с этого каменного лица маску невозмутимости. Я с удовольстви-

ем наблюдал, как по его морщинистому лицу пробегают конвульсии отчаяния. Так потерпевший кораблекрушение, затерянный в бушующем море, с надеждой смотрит на волну, которой суждено его поглотить. Я чувствовал себя мыслящей былинкой, раздавленной всей тяжестью мироздания, которая, умирая, утешается сознанием собственного превосходства, и с гордостью подумал: «Пусть я умру в страшных муках, но останусь владыкой своего владыки и палачом своего палача».

Иороль лелеял свою месть, как человек после трех дней голодовки лелеет мысль о вкусной еде. Он по очереди примерялся к каждому блюду. Я имею в виду варианты страшных казней. Он облизывал пересохшие губы, но так и не решил, с чего начать и какую казнь для меня выбрать. Казалось, что слишком сильный голод лишил его аппетита. Он стучал себя по голове, словно пытался выбить из нее какую-нибудь идею, но идеи проносились так быстро, что он не успевал за них ухватиться.

— Не молчите! — кричал он своим подданным. — Посоветуйте хоть что-нибудь. Зачем вы мне нужны, если не можете дать совет? Неужели мне придется ждать, пока вернется корфинянин или из могилы прозвучит голос Василия? Придумайте своими тупыми головами казнь, которая потянет на восемьдесят тысяч франков!

Юный ординарец сказал хозяину:

— Я придумал. У тебя один офицер умер, другой пропал, а третий ранен. Отдай их должности нам. Пообещай тем, кто придумает самую хорошую казнь, что они получат должности Софоклиса, корфинянина и Василия.

Лицо Хаджи-Ставроса озарила довольная улыбка. Он потрепал юношу за щеку и сказал:

— У тебя есть амбиции, мальчик. В добрый час. Амбиция — это движущая сила отваги. Я согласен выставить освободившиеся места на конкурс. Это очень современная идея, очень европейская, мне она нравится. В знак благодарности я первым выслушаю тебя, и если ты предложишь что-то стоящее, то станешь наследником Василия.

— Я предлагаю, — сказал мальчик, — вырвать у милорда несколько зубов, вставить ему в рот удила и, взнуздав, заставить бегать до тех пор, пока он не умрет от усталости.

— У него слишком сильно болят ноги, он и двух шагов не пробежит. Ну а вы что молчите?

Тамбурис, Мустакас, Колцида, Милотис, говорите, я вас слушаю.

— Лично я, — сказал Колцида, — предлагаю засунуть ему подмышки горячие яйца и раздавить их. Я испробовал этот способ на жене Мегара и получил большое удовольствие.

— Ну а я, — сказал Тамбурис, — предлагаю уложить его на землю, а сверху придавить куском скалы, весом фунтов этак пятьсот. От такого вываливается язык и человек харкает кровью. Это очень красиво.

— Я, — сказал Милотис, — залил бы ему в ноздри уксус и загнал бы под ногти булавки. Он станет чихать, как бешеный, и не будет знать, куда деть руки.

Мустакас служил в банде поваром. Он предложил поджарить меня на медленном огне.

Лицо Короля расплылось от удовольствия.

Монах присутствовал на совещании и не вмешивался в обсуждение. Неожиданно он почувствовал ко мне жалость, насколько вообще был способен на такое чувство, и, напрягая отпущенный ему природой ум, решил мне помочь.

— Мустакас, — сказал он, — слишком злой человек. Милорда можно мучить, не сжигая его живьем. Если вы будете кормить его соленым мясом и не дадите воды, то долго он не протянет. Он будет сильно страдать, и Король удовлетворит свое чувство мести, не навлекая на себя гнев Божий. В моем совете нет никакой корысти. Мне от этого ничего не перепадет. Я просто хочу, чтобы все были довольны, ведь монастырь и так получил свою десятину.

— Погоди, добрый старик, — перебил его кафеджи, — у меня тоже есть идея и она лучше твоей. Я приговариваю милорда к голодной смерти. Пусть

другие мучают его, как хотят. Я не буду им мешать. Но я встану на часах подле его рта и позабочусь о том, чтобы в него не попало ни капли воды и ни крошки хлеба. Усталость удвоит его голод, от ран он еще больше захочет пить и то, что сделают другие, обернется в мою пользу. Что скажете, сир? Не правда ли, я предложил дельную идею? Пусть за это меня назначат на место Василия.