Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон - Страница 22

Он окинул царственным жестом небо, море и всю землю.

— Все это мое, — сказал он. — Все, что дышит в нашем королевстве, при упоминании моего имени испытывает страх, симпатию или восхищение. Из-за меня пролито много слез, но при этом нет такой матери, которая не хочет, чтобы ее сын стал таким же, как Хаджи-Ставрос. Придет день, и доктора, наподобие вас, напишут мою историю, а все острова Архипелага будут соперничать между собой за право считаться родиной Короля. Во всех хижинах и дворцах мой портрет будет висеть рядом со святыми образами, которые покупают на горе Афон. И наконец настанет время, когда дети моей дочери станут властителями своих земель и будут с гордостью вспоминать, что их предком был великий Король гор!

Вы можете сколько угодно смеяться над моей германской наивностью, но эта странная речь глубоко взволновала меня. Я даже невольно восхитился тем, насколько величав Король в своей преступной сущности. Мне впервые представился случай повстречать величественного негодяя. Этот черт в человеческом обличье, собиравшийся в конце месяца перерезать мне горло, в каком-то смысле внушал мне почтение. Мне даже почудилось, что его крупное каменное лицо, хранившее ледяное спокойствие посреди беснующейся братии, есть не что иное, как бесстрастная маска Рока. Я был так взволнован, что у меня невольно вырвалось признание:

— Да, вы и вправду Король.

Он с улыбкой ответил:

— Что ж, даже среди врагов есть немало тех, кто мной восхищается. Но вам я прямо скажу: не прикидывайтесь! Я умею читать мысли по выражению лица. Я видел, что утром вы смотрели на меня как на человека, по которому плачет веревка.

— Если говорить начистоту, то в какой-то момент я действительно здорово разозлился. Вы запросили за меня нереальный выкуп. Вот вы потребовали с этих дам сто тысяч франков, которые действительно у них есть. Это разумное требование и для вашего ремесла оно выглядит нормально. Но с меня, с человека, у которого нет ни гроша в кармане, вы потребовали пятнадцать тысяч франков, и с этим я никогда не соглашусь.

— На самом деле все очень просто. Все приезжающие к нам иностранцы богаты, потому что путешествие обходится дорого. Вы утверждаете, что путешествуете не за свой счет, и я охотно вам верю. Но те, кто вас сюда послал, платят вам не меньше трех или четырех тысяч франков в год. Раз они тратят такие деньги, значит, им это нужно, ведь ничто не делается просто так. Следовательно, в их глазах вы олицетворяете собой капитал порядка шестидесяти, а то и восьмидесяти, тысяч франков. Из этого следует вывод: если они выкупят вас за пятнадцать тысяч франков, то они на этом выиграют.

— Но у учреждения, которое мне платит, нет никакого капитала. Бюджет ботанического сада ежегодно утверждается сенатом, а его средства ограничены, и такая статья расходов вообще не предусмотрена. Как бы вам это объяснить... Вы просто не понимаете...

— Вы полагаете, — заметил он высокомерным тоном, — что если я пойму, то отменю свое же решение? Мое слово — закон, и, если я хочу, чтобы меня уважали, я не должен этот закон нарушать. Я имею право быть несправедливым, но я не могу позволить себе быть слабым. Моя несправедливость может навредить всем, кроме меня, зато слабость погубит меня самого. Если бы люди знали, что меня можно разжалобить, то они старались бы вымолить у меня свободу вместо того, чтобы искать деньги для выкупа. Я не похож на ваших европейских бандитов, у которых в головах и сердцах странная смесь суровости и благородства, расчета и бесшабашности, бессмысленной жестокости и необъяснимой жалости. Такие люди по собственной глупости кончают жизнь на эшафоте. Я при свидетелях сказал, что получу за вашу голову пятнадцать тысяч франков. Выпутывайтесь, как хотите, но эти деньги так или иначе мне заплатят. Послушайте: в 1854 году я приговорил к смерти двух юных девушек, которым было не больше лет, чем моей Фоти-ни. Они со слезами тянули ко мне руки, и от их криков кровоточило мое отцовское сердце. Их убил Василий, но он не смог сделать это с первого раза, так дрожала у него рука. И все же я был неумолим, потому что за них не заплатили выкуп. Неужели вы думаете, что после этого я вас помилую. Для чего тогда я убил этих несчастных девчушек? Что скажут люди, когда узнают, что я отпустил вас даром?

Я опустил голову, не зная, что ответить. Я был тысячу раз прав, но мне нечего было противопоставить неумоли-

мой логике старого палача. Он вывел меня из задумчивости, дружески похлопав по плечу.

— Держитесь, — сказал он. — В отличие от вас я смотрел смерти в глаза, но, как видите, и поныне крепок, как дуб. Во время войны за независимость Ибрагим приказал семерым египтянам расстрелять меня. Шесть пуль прошли мимо, а седьмая попала мне в лоб, но отскочила. Когда турки пришли за моим телом, я уже успел растаять, как дым. Вам, возможно, предстоит жить дольше, чем вы думаете. Напишите вашим гамбургским друзьям. Вы ведь человек образованный, у доктора наук должны быть богатые друзья, для которых пятнадцать тысяч франков не очень большая сумма. На вашем месте я бы так и поступил. Я не испытываю к вам ненависти, ведь вы не сделали мне ничего плохого. Ваша смерть не доставит мне никакого удовольствия, и поэтому мне приятно думать, что вы найдете эти деньги. А пока что забирайте дам и идите отдыхать. Мои люди слишком много выпили и смотрят на англичанок такими глазами, которые не сулят ничего хорошего. Эти бедолаги обречены на тяжелую жизнь и, в отличие от меня, им еще нет семидесяти. В обычное время я усмиряю их работой до изнеможения, но если девушка пробудет здесь еще хотя бы час, тогда я ни за что не отвечаю.

Вокруг Мэри-Энн и вправду уже толпились сомнительного вида личности, а она с невинным любопытством

пялилась на их чудные рожи. Бандиты громким шепотом переговаривались между собой и выражали восхищение юной леди, не стесняясь в выражениях, которые она, к счастью, не могла понять. Корфинянин, успевший догнать остальных пьянчуг, протянул ей чашу с вином, которую она гордо оттолкнула, забрызгав всю честную компанию. Пять или шесть бандитов напились до того, что их потянуло на подвиги. Они принялись толкаться и обмениваться ударами, явно намереваясь как следует разогреться перед тем, как вытворить что-то похлеще. Я знаком показал миссис Саймонс, что пора уходить. Англичанки встали, но в тот момент, когда я предложил руку Мэри-Энн, Василий, весь раскрасневшийся от вина, покачиваясь, подошел к нам и попытался схватить ее за талию. Меня тут же захлестнула волна гнева. Я прыгнул на этого подонка и всеми десятью пальцами вцепился ему в горло. Он поднес руку к поясу и стал нащупывать рукоятку ножа, но сделать ничего не успел. Я видел собственными глазами, как мощная рука Короля схватила его и отшвырнула назад метров на десять. В толпе гуляк поднялся ропот. В ответ Хаджи-Ставрос выкрикнул громовым голосом: «Заткнитесь! Покажите всем, что вы эллины, а не албанцы». Затем он тихо добавил: «Быстро идем отсюда. Корфинянин, не отставай от меня. Господин немец, скажите дамам, что я лягу спать рядом с их палаткой».

Он пошел вместе с нами. Впереди шел ординарец, не отходивший от Короля ни днем, ни ночью. Двое или трое пьянчуг попытались увязаться за нами, но он их оттолкнул. Не успели мы отойти на сто шагов, как мимо нас со свистом пролетела пуля, но старый паликар даже не оглянулся. Он с улыбкой посмотрел на меня и тихо сказал: «Будем снисходительны, все-таки сегодня Вознесение».

Корфинянин был сильно пьян и спотыкался на каждом шагу. Я воспользовался его бессознательным состоянием и попытался вызвать миссис Саймонс на разговор.

— Мне необходимо, — сказал я ей, — открыть вам важную тайну. Позвольте мне навестить вас в вашей палатке, пока наш шпион будет спать крепче самого Ноя.

Возможно, моя библейская аллюзия показалась ей дерзкой, но, как бы то ни было, она сухо ответила мне, что между нами не может быть никаких секретов. Я стал настаивать. Она упорствовала. Я сказал, что придумал способ как нам выбраться отсюда, не платя выкупа. Она бросила на меня недоверчивый взгляд, посовещалась с дочерью и в итоге соизволила ответить согласием на мою просьбу. Дело облегчил Хаджи-Ставрос, приказавший корфинянину оставаться рядом с ним. Король велел постелить его ковер рядом с высеченной в скале лестницей, которая вела в наше убежище, положил оружие на расстояние вытянутой руки, приказал ординарцу лечь слева от него, а корфинянину справа и пожелал нам сладких снов.