Дневник служанки - Уайт Лорет Энн - Страница 15

Да здравствует моя зависимость!

Я переношу из машины в прихожую пылесос и прочие принадлежности моего ремесла, переобуваюсь, вешаю на крючок дождевик, надеваю через голову фартук и начинаю обход, как всегда держа в голове, что в доме могут оказаться скрытые камеры для наблюдения за домашним животным или для слежки за нерадивой няней или горничной. Если такие камеры есть, мне придется быть особенно осторожной, чтобы удовлетворить свое любопытство. Впрочем, я достаточно хорошо знаю, как мне следует вести себя в подобном случае.

Сначала кухня.

Она выдержана в черно-белой гамме. Специальный холодильник для вина. Кофемашина премиум-класса. В раковину свалена оставшаяся после завтрака посуда: тарелки в крошках от тостов и потеках желтков, грязные кофейные кружки, недоеденный грейпфрут. На краю столешницы лежит какая-то бумага, и я направляюсь к ней. При ближайшем рассмотрении бумаг оказывается две. Одна из них – обычная записка-напоминание о какой-то встрече, а вот вторая… Это распечатка результатов ультразвукового исследования. Я беру ее в руки и чувствую, будто меня ударили ногой в живот. Но почему? Я не знаю. Тот факт, что в «Розовом коттедже» живет ожидающая ребенка супружеская пара, которая к тому же достаточно богата, чтобы позволить себе пользоваться услугами клининговой службы дважды в неделю, не должен меня удивлять. В этом нет ничего такого, и все-таки в груди у меня ноет и болит.

Я внимательно разглядываю черно-белый снимок плода и чувствую, как мое настроение неуклонно ухудшается, поэтому я как можно скорее откладываю бумагу и возвращаюсь в гостиную. Здесь мое внимание привлекает прозрачная раздвижная дверь, за которой виднеется ухоженный сад. Вдоль забора в глубине сада тянется аккуратно подстриженная живая изгородь и растет несколько деревьев. За оградой, похоже, проходит улица или дорога.

Я оборачиваюсь и вижу две огромные фотографии в рамках, которые висят на стене по обеим сторонам камина.

Я застываю, точно в меня ударила молния.

Я не могу пошевелиться.

Я не могу даже думать.

В голове у меня раздается пронзительный вопль. И он становится все громче. Как будто песчаная буря скрежещет по оконным стеклам моего разума, как будто воют и скребутся баньши, стараясь пробраться внутрь. Мои ступни приросли к полу. Сердце стучит как сумасшедшее. Сейчас я потеряю сознание.

Мое тело паникует, а разум еще ничего не понял.

Моя психоаналитичка говорила мне, когда мы обсуждали травму и ее последствия, что человеческое тело реагирует, даже когда мозг отказывает. Иногда человек не может вспомнить травмирующее событие, не говоря уже о том, чтобы рассказать о нем, поскольку сознание надежно блокирует все, что связано с этим переживанием. Такой человек пытается вести себя так, будто ничего необычного и страшного с ним не произошло, но его тело все помнит. Она привела такой пример: одна женщина попала в ужасную аварию, несколько человек погибли страшной смертью прямо у нее на глазах. Вполне естественно, что женщина старалась не вспоминать о случившемся. Вместо этого она пыталась, как говорится, «жить дальше», и какое-то время это у нее получалось. Ей даже стало казаться, что теперь с ней все в порядке, но прошли месяцы или годы, и эта женщина случайно оказалась на том самом месте, где та авария произошла. И этого оказалось достаточно, чтобы в ее теле сработала химическая мина замедленного действия. Ожила нейронная память, а в кровь хлынули гормоны, которые отвечают за базовую эволюционную реакцию «бей-беги-замри». А поскольку женщина так и не создала для себя внятный нарратив, который помог бы ей справиться с последствиями травмы, в ее мозгу произошло что-то вроде короткого замыкания.

Вот и меня сейчас тоже «замкнуло». Так мое тело отреагировало на фотографии, которые я увидела на стене возле камина. Огромные, семь футов на четыре, они занимают здесь господствующее положение. На одном из снимков запечатлен горнолыжник в шлеме и очках, больше похожий на победоносного средневекового воина. Его мускулистое тело затянуто в лайкру, могучие ноги напоминают поршни чудовищного механизма. Лыжник мчится по трассе, а мне кажется – он летит прямо на меня, изогнувшись под невероятным углом, чтобы не зацепить слаломные ворота. На другой фотографии он уже внизу – тормозит в облаке поднятых лыжами снежинок, и его рука с изломанной лыжной палкой поднята над головой в победном жесте.

Я пытаюсь сглотнуть. Пытаюсь дышать.

Это он.

Нужно успокоиться. Я твержу себе: «Эти фотографии вовсе не значат, что ты в его доме и что на результатах УЗИ, которые ты нашла в кухне, именно его ребенок». «Розовый коттедж» может принадлежать кому угодно, например – какому-то коллекционеру, который купил эти фотографии на аукционе. Может, владельцы дома – просто фанаты скоростного спуска.

Обливаясь потом, я озираюсь по сторонам. На книжном шкафу стоят несколько фотографий поменьше, и я бросаюсь к ним. Свадебное фото. Помолвка. Счастливые молодожены на фоне египетских пирамид, львов, слонов, океанов, джунглей, горных вершин. На всех фотографиях запечатлены одни и те же лица, которые с годами почти не меняются.

Это он.

Джон Риттенберг.

И его жена Дейзи.

Он вернулся.

Он здесь, в моем городе, Ванкувер – мой город, стал моим!

Но ведь он уехал… Уехал давно!

И тем не менее я здесь, в его доме. Меня наняли, чтобы убирать за ним грязь.

Я вздрагиваю и резко поворачиваюсь к кухне. УЗИ на столе. У Джона Риттенберга будет ребенок.

Скоро.

Мои пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Ногти глубоко впиваются в ладони, но я не чувствую боли. Меня трясет. Перед глазами все расплывается. Столько лет… Столько лет я трудилась не покладая рук, пытаясь построить новую жизнь, в которой у меня будут друзья, будет покой… Возможно, даже немножечко счастья. И вот в одну секунду я вернулась к самому началу, словно всех этих лет и не бывало.

Меня начинает тошнить. Застигнутая врасплох, я со всех ног бегу в ванную и едва успеваю поднять крышку унитаза. Стоя на коленях, я обнимаю его холодную белую чашу, пока мои внутренности рвут жестокие спазмы.

Сначала прах матери. Теперь это…

Два события.

Именно они запустили внутри меня этот необратимый процесс…

Вот так, дорогой Дневник, я совершила тот самый прорыв в неизвестное. Или, наоборот, в то, что я хорошо знала, но старалась забыть. Теперь все изменится. Я – в доме Джона Риттенберга, и у меня есть ключ.

Мэл и Бенуа постучали в парадную дверь дома Бьюлы Браун.

Нож, пропавший из кухни «Стеклянного дома», был найден на дне бассейна. Его отправили в лабораторию вместе с другими уликами. Мэл поручила местным патрульным обойти соседей – ей очень хотелось найти еще одного свидетеля. Ее группа в участке уже начала поиски Харуто и Ванессы Норт. На вторую половину дня Мэл назначила совещание с участием всех занятых в расследовании детективов, на котором они постараются выяснить, с чем имеют дело.

Ну а пока Бенуа снова постучал, на этот раз – громче и настойчивей. Стены по обеим сторонам от двери густо поросли плющом, поэтому казалось, будто она ведет в какую-то темную и мрачную пещеру. Никакого сравнения со зданием по соседству, насквозь пронизанным светом.

Наконец дверь приоткрылась.

– Что вам? – хмуро спросил у детективов мужчина с бледным круглым лицом. Мэл заметила, что он продолжает держаться за ручку двери, словно готовясь в любую секунду захлопнуть ее прямо перед их носом.

– Сержант Мэллори ван Альст, – представилась Мэл. – А это мой напарник, капрал Бенуа Салуму.

Оба детектива предъявили удостоверения.

– Мы по поводу звонка в Службу спасения, который был сделан миссис Бьюлой Браун, проживающей по этому адресу. Нам необходимо с ней поговорить.