Боярин Осетровский (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 41

— Приступим? — посмотрел на меня сквозь прорези в маске палач. Знакомые глаза, однако… То-то и голос мне знакомым показался, и Разбойный Приказ все время вспоминается…

— Никодим?

Палач вздрогнул, приблизил свое лицо поближе к моему:

— Викентий⁈

Никодим-Железник! Точно! Раньше он палачом у нас в Приказе был, а потом куда-то делся. А он — вот он, в Приказе тайных дел подвизается.

— Что ж ты, Викентий, — обиженно буркнул Никодим, — Сразу не признался? Я б тогда представление с приспособами и не устраивал бы…

Ну да — на того, кто знает, в чем суть, этот психологический прием не подействует.

— Придется сразу к делу переходить…

Так. Стоп. Палач не может пытать того, кого знает. Во-первых, чтобы исключить риск мести, во-вторых — чтобы палачу не мешали чувства во время работы. Никодим должен доложить начальству, что я его знаю и его должны заменить! Какое еще «приступим»⁈

И — стоп номер два. Пытки не проводятся одним палачом! Должен быть подьячий для записи показаний, должен быть тот, кто ведет допрос. Где они?

Вот тут я, до сих пор спокойный, почувствовал страх. Не так пугают пытки, как непонятность, а я реально перестал понимать, что здесь затевается.

— Кнут да батоги мы, пожалуй, сразу отставим… Федуська!

— А? — отозвался один из тюремщиков.

— Сбегай, пусть дочек моих позовут.

Тот коротко кивнул и скрылся за дверью. Я висел, пытаясь не дергаться, но, от непонимания происходящего определенно начал напрягаться. Все неправильно, пытки неправильные, еще и дочки какие-то. Воображение представило этаких доминатрикс, в кожаных корсетах и чулках, тоже кожаных, ага, которые сейчас начнут охаживать меня плетками. А меня БДСМ, знаете ли, как-то никогда не привлекал. Меня побои не возбуждают, а только злят.

Дверь раскрылась, и в нее вошли…

Дочки.

Две маленькие девочки-близняшки, лет восьми-девяти, в голубых платочках и голубых же сарафанчиках. Лобастенькие, глазастые, ерьезные, как… как маленькие восьмилетние девочки. Я давно заметил, что маленькие девочки выглядят серьезнее и умнее маленьких мальчиков.

— Знакомься, Викентий, это дочки мои, Язва и Баля.

Язва и Баля⁈ Что это за имена вообще⁈

Так. Стоп. Может, это специальная такая психологическая подготовка для тех, кто знает, как проводятся пытки? Для таких как я, в общем. Раскачать меня непонятками, вывести из равновесия, с таким уже проще работать…

Я не успел додумать мысль. Дочки начали РАБОТАТЬ.

Одна из них подошла ко мне и положила руку на мой бок, на ребра. Я успел почувствовать прикосновение тонких прохладных пальчиков…

Вас когда-нибудь било током? Нет, не то легкое дерганье, когда вы случайно дотронетесь пальцами до оголенных контактов в розетке, а такой, серьезный удар током, после которого вам кажется, что вас выкрутило, как тряпку, а позвоночник, пардон, осыпался в трусы? Меня вот ТАК током никогда не било, но, сдается мне, ощущения от легкого прикосновения маленькой девочки были очень, очень схожими.

Я пришел в себя только через несколько секунд, дрожащий и покрытый крупными каплями пота. Мышцы еще конвульсивно подергивались, правый бок горел, как будто его прижгли клеймом. И тут вторая дочка палача дотронулась до левого бока.

Непроизвольно дернувшись, я осознал, что от этого прикосновения никаких неприятных ощущений не было. Наоборот — сразу, резко, как будто ее выключили, исчезла боль в боку, мышцы мгновенно вошли в тонус, я на мгновенье почувствовал себя бодрым и полным сил.

На мгновенье — потому что через секунду до меня дотронулась первая девочка. И меня опять ударило болью.

А потом — исцелением.

И снова — боль.

И опять — исцеление.

И снова — боль.

И снова…

И снова…

И снова…

Кажется, я кричал. Впрочем, в этом я не уверен. Зато, с дурацкой гордостью могу сказать, что мои штаны остались сухими.

Девочки, эти маленькие твари, наконец отошли от меня в сторону. Никогда в жизни я не бил девочек. И в этот раз такого желания тоже не возникло. Не бить. Убить. Уничтожить.

Я висел на веревках, больно врезавшихся в запястья, ноги меня не держали, я трясся, как в лихорадке. И при всем при том — у меня на теле не осталось ни единого следа.

— Ну что, Никодимка, готов ли наш «боярин» к разговору? — в пыточную быстрым шагом вошел Полянский. Кавычки в его словах прямо ощущались.

В руках у главы Приказа была пачка разнокалиберных бумаг. И это — еще одна неправильность. Не должен боярин сам таскать какие-то бумаги, не по чину ему. А больше никого в камере и не появилось.

— Готов, Григорий Дорофеевич, готов, — согнулся в поклоне палач, — Дочки мои постарались на славу.

Полянский положил бумаги на стол и подошел ко мне. Я поднял голову. С трудом, по ощущениям — на мою голову кто-то надел пудовую шапку из свинца.

— Готов ли признаться, Осетровский?

— Признаться в чем? — прохрипел я. Из уголка рта по подбородку потекла теплая капля. Кровь. Прикусил щеку изнутри.

— В измене, Осетровский, в измене государю. В том, как ты англичанам сведения о сибирских слонах продал.

В первый момент я решил… да ничего я не решил. Мне вообще показалось, что я брежу. Ведь согласитесь — какой-то бред творится, девочки-близняшки из этого… старого фильма, где «А вот и Джеки!», обвинение в измене, сибирские слоны…

Потом я вспомнил о своем прикрытии в Мангазее — и вот тут я да, решил. Решил было, что случайно угадал и где-то в Сибири действительно живут последние мамонты. Царь их охраняет, само существование их держит в секрете, а я так беспалева рассказывал о них всем, направо и налево, в том числе и тем самым англичанам.

Но тут мой бедный мозг, пусть и взболтанный, как яйцо в шейкере, все же заработал. И подсказал мне, что это — чушь и бред. Даже не потому, что никаких мамонтов в Сибири нет. Когда я отыгрывал роль эксцентричного англичанина, спрашивающего о слонах всех встречных и поперечных — я ведь спрашивал всерьез. В том смысле, что задавал вопросы и анализировал ответы так, как учили в Разбойном приказе. Не специально — я просто по другому не умею, за год службы эта манера успела въесться в подкорку. Так вот — я разговаривал со многими людьми, слышал от них многое, в том числе и истории о якобы виданных слонах, прячущихся за кедрами. Но я могу поклясться — все эти истории были пустым враньем. Никто из тех, с кем я разговаривал, не видели мамонтов, и не слышали о них. Ну, кроме как от меня. Значит — в Сибири мамонтов нет.

— Не знаю ни про каких слонов… — прошептал я. Почему у меня голос так хрипит? Я же не кричал… не кричал же, верно?

— Не знаешь… — Полянский улыбнулся, сощурив глаза. Отошел к столу и положил руку на пачку бумаг, — А вот видоки говорят иное…

Глава Приказа тайных дел взял одну из бумаг, отодвинул ее от себя на вытянутой руке и зачитал:

— «…означенный Викешка назывался английским дворянином Варфоломеем Кравучем, очень хорошо по-английски говорил, отчего его даже коренные англичане за своего принимали. Может, и не Викешка он вовсе, а и вправду английский подсыл?…»

Вторая бумажка:

— «…хвастался, что видел в Сибири самых настоящих слонов, на каковых собирается охоту открыть для добычи слоновой кости. А ту кость беспошлинно в Англию вывозить, царя государя о том в известность не ставя…»

Третья:

— «…показывал фигурку, из кости сибирского слона сделанную, говоря, что саморучно того слона добыл…».

Четвертая:

— «…прибыл в Архангельск на английском корабле, что говорит о том, что и вправду англичанам служит…».

И было тех бумажек еще много… В них излагались показания неизвестных мне свидетелей, которые искусно мешали мои реальные слова и поступки — сделанные от имени, мать его, моей маски, англичанина Барти Крауча! — так и откровенные выдумки, ложащиеся в каменную стену обвинения меня в государственной измене, как влитые.