Боярин Осетровский (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 14

Я отгоняю от внутреннего взгляда совершенно неуместное зрелище маленькой девочки с двумя огромными белыми бантами, в школьном платьице, белом фартучке, белых колготочках — и кривым кинжалом в руке. Смотрю на Проныру.

Далеко. Не достать.

— Пся крев! — хриплю ему в лицо, третью известную мне польскую фразу. Ну, после «Пса попьердолило» и «Бобр курва!».

Глаза Проныры расширяются, то ли в недоумении, то ли в гневе… А потом в его левый глаз влетает брошенный мною нож и понять их выражение становится совершенно невозможно.

Минус всё.

Я падаю на снег, тяжело дыша. Рядом со мной три трупа, четвертый в отдалении. Воняет кровью и паленым волосом. Сердце отчаянно колотится, никак не желаю успокаиваться. Руки дрожат так, как будто я играю на невидимом пианино… что, блин за дурацкое сравнение…

Нет, меня колбасит не потому, что я кого-то там убил — не первые и, боюсь, не последние. Не от вида трупов — во время службы в Разбойном Приказе я видел вещи и похуже, чем обгорелое лицо.

Сегодня я разминулся со смертью. Буквально чудом. Это, знаете ли, несколько выбивает из колеи. Нет, у меня бывало подобное и раньше, но раньше у меня всегда был либо какой-то план, либо все происходило слишком быстро, когда попросту не успеваешь испугаться, когда бояться некогда — нужно действовать. А сейчас, когда меня приковало к месту кандалами — я успел почувствовать мерзкий вкус бессилия перед лицом приближающейся гибели.

Мне не понравилось.

И, кстати, о кандалах — как их вообще снять? Мне как-то неохота стоять тут столбом, мало ли кто может здесь появиться. И хорошо, если случайный прохожий — даже самый предвзятый приказный не подумает, что это я коварно напал с одним ножом на четверых… ладно, еще и с двумя пистолетами… да нет, все равно в убийстве меня обвинить не смогут. А вот если придет заказчик, посмотреть, чего это его наемники так долго возятся…

Как будто отвечая моим мыслям, кандалы щелкнули и раскрылись, упав с ног.

— Амулет, — выдал свой вердикт мой часовщик, проведя узловатыми пальцами по полированной стали кандалов, — Наложены Слова, которые не дают отойти от места, где наложены на человека… ага, закрываются сами, достаточно приложить их к человеку… или просто бросить в него. Сами соскальзывают к ногам и закрываются.

Надо же, а я и не заметил, кто из банды поляков-парикмахеров… блин, каких еще парикмахеров, откуда это вдруг всплыло?… кто из них метнул в меня кандалы. Ловкие ребята… были. Чудом от них ушел. Чудом.

— Держаться не более четверти часа, потом раскрывают и спадают. Повторное использование — не ранее чем, через сутки. Польской работы.

Старик-часовщик Козьма, прозванием Первак, похоже, для меня — выгодное приобретение. Не только в часах разбирается… Хм.

— Откуда такие познания, Козьма? Ты же, вроде бы, часовщик, а не амулетчик?

— Каждый часовщик, Викентий Георгиевич, немного амулетчик. Как и каждый амулетчик — немного часовщик…

Я с подозрением посмотрел на него. Какие-то знакомые интонации промелькнули… Тувалкаин⁈ Да нет, не может быть… Тот категорически отказался служить мне, а этот сам пришел. Да и Козьма сильно постарше Тувалкаина, тот, даже с учетом заключения в подвалах Дома выглядел помоложе… да просто иначе выглядел! И все же, все же…

— Тувалкаин? — напрямую спросил я в спину повернувшегося к столу старика.

Тот обернулся. Да нет, точно — не похож.

— Каждый умелец на свете был бы горд носить имя первого кузнеца. Но я не могу сказать, что достоин его.

Ладно. Похоже, мне уже мерещится.

— Разреши заняться твоей задачей? — Козьма указал на рабочий стол, на котором в сложном, понятном только самому мастеру, порядке лежали инструменты и детали. Ах, да, я же поручил ему сделать мне карманные тиктакалки. Хотя, после того, что он показал с кандалами — можно брать его на службу, не глядя. Таких мастеров еще поискать и не найти.

— Да, занимайся. На досуге — посмотри еще вот это, что это и к чему полезно.

Я протянул старику-часовщику мешочек с амулетами, собранными мною с тел убитых поляков. Что с боя взято — то свято.

— Викешенька! — в мою комнату влетела Аглашка, — Ты жив⁈

Странный вопрос. Интересно, какой ответ на него можно дать: «Да нет, помер третьего дня»?

— Ну да.

— Куда ты сейчас собираешься?

— В домашнее переоденусь и поесть пойду.

— Постой здесь, подожди меня, я пока за топором сбегаю.

— Хорошо… за каким топором⁈

Аглашка подошла ко мне вплотную и посмотрела прямо в глаза:

— За тем, которым я сама твою дурную голову отрублю!!! Ты зачем из дома ушел? Да еще и без охраны⁈

Я обнял мою скоморошку, погладил по коротко стриженной голове. Так и не обрастает…

— Так ведь нет у меня охраны.

— Ну, сидел бы тогда дома. Знаешь же, что тебя убить хотят, — всхлипнула она мне в грудь, — Я знаешь, как испугалась, когда узнала!

Меня заколотили по груди кулачками:

— Обещай, что больше так не будешь! Пусть… вон, Ржевский по твоим делам отправляется!

— Так он и так вечно мотается туда-сюда. Да и не понимает он ничего в расследованиях.

— Настю отправь!

— Ее мне жалко…

— А меня тебе не жалко⁈

Ну вот, снова лупят…

— Я знаешь, как испугалась⁈ Мне же, если с тобой что-то случится — только одна дорога!

— В монастырь? — пошутил я.

— Дааа!!! А я туда не хочу!!!

Так. Шутка про «мужской» тут явно неуместна. Аглашка вполне серьезна.

Я наклонился и поцеловал ее в щечку:

— Ты…

В носик.

— Мне…

В губки.

— Очень…

В шейку.

— Дорога…

— Викешень…ах…ка…

Знаете, что называют «душой» на Руси? Ну, помимо собственно души. Ямочку под шеей, между ключицами. А знаете, у кого это — очень эрогенная зона?

— Вике… ах… шень… ах… ка…

В общем — меня простили.

Чем мне не нравятся здешние вилки… Да, собственно, говоря — всем. Глядя на них, понимаешь, почему этот столовый прибор так медленно входил в обиход. Два зуба, да еще и прямых, так что взять ею, к примеру, салат — нечего и пытаться, а если наколоть на нее что-то мягкое, типа, к примеру, котлеты — сразу соскользнет. Наверное, именно поэтому котлет на Руси и нет — нечем их есть.

Я покрутил в руках серебряную вилку с костяной рукояткой, найденную в закромах терема, оставшуюся от Сисеевых, и попросту отломил от жареной курицы, которую мне принесли на обед, ножку с румяной корочкой. Отломил — и задумался.

Точно помню, как царь государь пообещал мне, что я, мол, под его защитой и кто, мол, меня тронет, тот будет иметь дело лично с ним. И что? Как оказалось, царское слово на Руси — типа пиратского кодекса в «Пиратах Карибского моря»: «Просто свод указаний, а не жесткий закон». На него поклали болт на сорок восемь и уже два раза пытались меня убить.

Я поднес ножку ко рту.

Так. Стоп. Вообще-то то, что знаю о нашем царе, говорит о том, что он — кто угодно, но только не образец всепрощения и милосердия. Одно его прозвище, которое лучше не упоминать, чего стоит… И на его слова просто так не плюют. Что это означает? Что тот, кто на меня покушался — твердо уверен, что сможет замести следы. Нет, есть еще два варианта, но не тот, ни другой мне не нравятся — уж больное смертельным холодом от обоих тянет. А я сегодня уже со смертью столкнулся. Значит, рассмотрим пока самый безобидный вариант.

Я взмахнул ножкой, которую так и держал в руке, размышляя.

Меня пытались убить иностранцы. Сначала — турки, потом — поляки. Простые наемники, от которых к тому, кто пытался меня убить, не перейдешь. Но, если подумать… Кому проще всего найти иностранных убийц? Тому, наверное, кто по долгу службы постоянно общается с иностранцами. То бишь — служит в Посольском Приказе. Похоже, не зря, не зря у меня в голове при общении с Переплутом мелькнула мысль о боярине Романове, главе этого самого приказа. Но, блин! Я в жизни с Романовым не пересекался! С чего бы ему так усердно пытаться меня прикончить? Или все проще — он входит в какую-нибудь коалицию с теми, кто уже имеет желание меня убить? А если вдруг кто-то на него выйдет — всегда можно, хе-хе, отбояриться тем, что это не он, потому что лично он ко мне претензий не имеет и вообще — вы ошиблись. Будем честными — ради меня на дыбу боярина по одному подозрению не потащат.