Чернильно-Черное Сердце (ЛП) - Роулинг Джоан Кэтлин - Страница 29

Ее ноги онемели от холода, поэтому вскоре после этого она пожелала Страйку спокойной ночи, оставив его прислоняться к удобно расположенному дереву, и прохладный воздух щипал его пальцы, когда он курил. Смирившись с тем, что ему придется оставаться на Слоун-сквер по крайней мере до двух часов ночи, когда обычно можно было считать, что молодой человек уже спит, Страйк ненадолго задумался о Робин, а затем переключился на пару других наболевших личных дилемм.

Первая касалась Мэдлин, которая позвонила накануне вечером и пригласила его пойти с ней на презентацию книги известного друга-романиста. Страйк мог бы притвориться, что ему нужно работать в тот вечер, но вместо этого решил быть честным и сказать, что у него нет никакого желания идти куда бы то ни было, где его фотография может попасть в газету.

Хотя спора не было, по тону Мэдлин он понял, что его отказ не прошел даром, и последующая дискуссия привела к тому, что Страйк изложил четко определенные для себя правила в довольно резких выражениях. Он не мог, сказал он ей, работать частным детективом и одновременно появляться на светских страницах Tatler, распивая шампанское с литераторами Лондона.

— Ты уже был в Tatler, — сказала Мэдлин. Твое агентство было включено в список “25 номеров, о которых Вы и не подозревали, что они Вам нужны".

Страйк не знал об этом, хотя и предполагал, что этим можно объяснить небольшое увеличение количества звонков в агентство по поводу слежки за состоятельными супругами.

— Я не могу позволить себе стать узнаваемым, — сказал Страйк.

— Впрочем, твоя фотография уже попала в газеты.

— Всегда с бородой и никогда не по своей воле.

— Почему ты не можете прийти на презентацию, но сказать, что не хочешь, чтобы тебя фотографировали?

— Я лучше позабочусь об этом, не появляясь на тех мероприятиях, куда люди приходят, чтобы их увидели.

— Так что ты делал у Аннабель?

— Я работал, — сказал Страйк, который до этого не признавался, что солгал в тот вечер, когда они встретились.

— Работал? — рассеянно спросила Мэдлин. — О Боже — что ты расследовал?

— Это конфиденциально. Послушай, я не могу сопровождать тебя на мероприятия, где присутствует пресса. Это испортит мой бизнес. Мне жаль, но это так.

— Ладно, хорошо, — сказала она, но в ее голосе прозвучала такая нотка, которая подсказала ему, что это не хорошо, совсем нет.

Телефонный звонок вызвал у Страйка неприятное чувство дежа вю. Его отношения с Шарлоттой, похоже, были затяжной битвой за то, какую совместную жизнь они хотят вести. В конце концов, им не удалось найти компромисс между предпочтением Страйка к профессии, которая подразумевала долгие часы работы и, по крайней мере в начале, очень небольшие деньги, с желанием Шарлотты продолжать наслаждаться средой, в которой она родилась: легкостью, знаменитостью и богатством.

За исключением, возможно, своих друзей Ника и Илсы, Страйк никогда не был свидетелем отношений, которые не предполагали бы компромиссов, которым он лично воспротивился бы. В этом, как он полагал, и заключался эгоизм, в котором Шарлотта постоянно обвиняла его. Ночные автобусы проносились мимо, и в прохладном воздухе тяжело висел сигаретный дым, когда Страйк вспоминал тот момент в “Ночном джаре”, когда Мэдлин пыталась направить свою камеру на них обоих, и впервые задумался о том, что для нее часть его привлекательности заключалась в его известности. Это была неприятная мысль. Не найдя ничего полезного в этих неудовлетворительных рассуждениях, он переключил свои мысли на вторую из своих личных дилемм.

Его сводная сестра Пруденс, юнгианский психотерапевт и незаконнорожденный ребенок Джонни Рокби, снова связалась с ним по электронной почте, спрашивая, свободен ли он, чтобы выпить или поужинать в три определенные даты. Он все еще не ответил ей, в основном потому, что не решил, хочет ли он встретиться с ней.

Было бы проще, если бы он был категорически против встречи, но с тех пор, как Пруденс связалась с ним напрямую, более года назад, он чувствовал странную тягу к ней. Была ли это общая кровь, или тот факт, что они оба были случайными детьми, незаконнорожденными, двумя нежелательными последствиями почти легендарной распущенности Рокби? Или это как-то связано с тем, что ему исполнилось сорок лет? Может быть, он в какой-то неосознанной части себя хотел разобраться с прошлым, столь же болезненным, сколь и сложным?

Но есть ли в его жизни место, время и эмоции для других отношений? Страйк начинал чувствовать определенное напряжение от того, насколько разрозненной казалась его жизнь. Он умел отделять части своей жизни; действительно, каждая женщина, с которой у него когда-либо были отношения, жаловалась на его способности в этом отношении. Он практически ничего не рассказывал Мэдлин о своей повседневной жизни. Он скрывал от Робин тот факт, что встречается с Мэдлин, по причинам, в которых предпочитал себе не признаваться. Он также избегал любого упоминания о Пруденс своей сводной сестре Люси. Идея попытаться наладить отношения с Пруденс так, чтобы Люси об этом не узнала — потому что он был уверен, что ей это не понравится, что она почувствует, что ее в какой-то мере подменяют, — могла просто добавить непосильный уровень двуличия в жизнь, и без того отягощенную чужими секретами, профессиональным притворством и ухищрениями.

Страйк простоял на холодной площади до двух часов, к этому времени в квартире Фингерса погас весь свет, и, выждав еще полчаса, чтобы убедиться, что Фингерс не собирается появляться, вернулся на свой чердак и лег спать, отягощенный слабым чувством преследования.

Он намеревался провести следующее утро за бумажной работой, но в одиннадцать часов отчим Фингерса позвонил из Нью-Йорка. Его лондонская домработница обнаружила одну из скрытых камер, установленных агентством.

— Вам нужно заменить ее — и поставить так, чтобы на этот раз она ее не нашла, — прорычал в трубку клиент-миллиардер.

Страйк согласился лично заняться этой работой, отзвонился, затем позвонил Барклаю, чтобы узнать, где сейчас находится Фингерс.

Он только что зашел в “Джеймс Перди и сыновья.

— Оружейный магазин? — спросил Страйк, который уже вернулся во внешний офис, чтобы снять пальто. — Это рядом с Саут Одли Стрит, да?

— В паре кварталов отсюда, — сказал Барклай. — Он с приятелем, этим жирным типом с бородой.

— Окей, присмотри за ним, и если покажется, что он направляется к дому, дай мне знать, — сказал Страйк. — Я только что договорился о немедленной замене камеры.

— А что, если они ворвутся к тебе с дробовиком?

— Я буду предупрежден заранее, не так ли, если ты не планируешь взять отгул до конца дня? Но убийство — это большой шаг вперед по сравнению с мелкой кражей, — сказал Страйк.

— В его воровстве нет ничего мелкого, — сказал Барклай. — Разве ты не говорил, что тот ящик, который он украл, стоил четверть миллиона?

— Мелочь по сравнению с этим, — сказал Страйк. — Просто держи меня в курсе его передвижений.

День был пасмурным и холодным. К тому времени, как Страйк добрался до Мэйфэра, Барклай прислал сообщение, что Фингерс и его друг покинули оружейный магазин и направляются в сторону Южной Одли-стрит. Сигареты кончились, и, перестав беспокоиться о том, что вот-вот столкнется с Фингерсом, Страйк зашел в газетный киоск и встал в небольшую очередь. Размышляя о том, куда лучше спрятать новую камеру наблюдения, чтобы домработница не нашла ее, Страйк не сразу заметил, что смотрит на слова “Поножовщина аниматоров” в подзаголовке на первой странице “Таймс”, лежащей на прилавке.

— Пачку B&H, коробок спичек и вот это, пожалуйста, — сказал Страйк, протягивая номер газеты, которую он спрятал под мышку, прежде чем снова отправиться в путь.

Их клиент предоставил агентству комплект ключей от своего дома. Прежде чем войти в дом, Страйк оглядел дорогу, затем отключил охранную сигнализацию и прошел в гулкое мраморное и позолоченное помещение, где на стенах висели произведения искусства стоимостью в сотни тысяч фунтов, а на искусно подсвеченных плинтусах стояли столь же ценные скульптуры.