Эмили. Отчаянная (СИ) - "De Ojos Verdes" - Страница 47

— Это не считается. Вы же не спали. Пока не делишь с ней постель, нашу связь нельзя причислять к измене. Взрослому мужчине ведь нужен секс?.. Она умная зрелая женщина и всё прекрасно понимает. Никто не ждет, чтобы ты жил жизнью праведника.

— У тебя удобная позиция.

Девушка раскрывает глаза и освобождается. Добавляет специи и снова перемешивает курицу, после чего нарочито небрежно спрашивает, не рискуя взглянуть ему в глаза:

— Что ты имеешь в виду?

Некоторое время Марсель молчит. Его близость в таких условиях кажется еще острее.

— А ты не понимаешь? Тебе легче думать, что ничего плохого ты не совершаешь. Обрученный — не женатый, да? Интересное видение, и я не собираюсь переубеждать в обратном. Просто констатирую. Перестань накручивать себя. Такие уроды попеременно встречаются. У всех свои принципы, и ты действительно ничего не изменишь.

— А что случилось с её мужем? Где он? — переводит тему, не желая развивать скользкие обсуждения.

— В тюрьме. Уже много лет.

— Как?!

Здесь уже оборачивается резко, не выдержав. И ошалело заглядывает ему в глаза. Эта новость для неё — полнейшее потрясение.

— Глубоко и надолго.

— За что? — не унимается Эмили, игнорируя его недовольство и нежелание распространяться.

— В драке убил человека, посадили по строгости, как полагается. Насколько знаю, он всегда был жестоким и неадекватным.

— И её тоже…бил, да? — пытливо и надтреснуто.

— И её тоже, — коротко.

На душе стало гаже, чем было. Вот откуда в глазах Нелли столько…житейского и мудрого. Во рту стало нестерпимо сухо, а на кончике языка ярко чувствовалась горечь. Мерзкая до тошноты.

Поняв, что расспросы окончены, Марсель покидает кухонную зону, присев на диван, и достает телефон. Справившись со своим оцепенением, девушка возвращается к еде. Через пятнадцать минут на столе появляется свежий салат, сыр, хлеб и две тарелки риса с курицей. Под конец водрузив два стакана и сок, она взглядом приглашает его присоединиться. Пищу они поглощают в тишине. Каждый, явно, думает о своём, так или иначе задетый сегодняшней ситуацией и откровениями.

Эмили не хочется, чтобы он уходил. Но она почему-то не решается произнести это вслух. По прошествии стольких дней, когда они ночевали и у него, и у неё, считая это чем-то естественным и не задаваясь лишними вопросами, сегодня девушка вдруг не может заставить себя произнести эту просьбу. Что-то сдавило горло, мешая говорить. Ей неловко.

— Мне надо принять душ, — озвучивает Марсель, будто читая её мысли, — я поднимусь и спущусь позже.

— Хорошо, — не может скрыть радостного облегчения, что не укрывается от него и выливается в сканирующий взгляд из-под опущенных ресниц.

— Спасибо. Как всегда, вкусно.

Приятно, безусловно. Но почему-то нет эйфории. Она лишь слабо кивает, после чего мужчина встает и направляется к двери, покидая квартиру.

Эмили убирает, моет посуду и распределяет оставшуюся еду. После чего загружает стиральную машину и тоже отправляется в душ. Когда бесшумно входит в комнату, Марсель уже ждет её на своей половине кровати с прикрытыми веками, но полусидя, прислоненным к изголовью. Девушка знает, что он наверняка позаботился о замке, и нет нужды проверять. В отличие от неё, этот мужчина рассеянностью не страдает.

Исподтишка рассматривает его профиль и с досадой думает о том, что он ни разу её сегодня не целовал. Будто наркоманка, ни о чем, кроме дозы, не способная и думать. А ведь в его чертах тоже читается усталость. Печать ответственности, бремя мелких решаемых проблем, которые при этом изматывают не по-детски. И вместо того, чтобы расслабить его, Эмили нагрузила своими переживаниями. Разве этого она хотела? Нет. Она хотела, чтобы ему с ней было хорошо. Хотела, чтобы оба забыли о внешнем и растворились друг в друге, пока это возможно.

— Ты громко дышишь, — раздается в тишине, — выдаёшь своё присутствие.

Вздрогнув, она тупит взор, будто её поймали с поличным. Может, он прав? И мысли вынудили дыхание участиться? А ведь Марсель не шелохнулся.

Девушка ступает босыми ногами по ковру, огибает ложе, направляясь к нему, и практически запрыгивает на мужчину, который успевает поймать её за талию ещё в воздухе. Она оказывается на его коленях и тянет руки к гладким щекам. Побрился. Затапливает теплой волной. Улыбка как-то сама собой озаряет лицо, когда думает о том, что это делается ради неё. Чертовски приятно.

— Люблю тебя, — шепчет, словно вселенскую тайну.

Нет, её не трогает безмолвие в ответ. Зато в его внезапно распахнутых глазах, потемневших, пленяющих, завораживающих и таких родных, сейчас отражается только она. Как целый мир.

— Люблю, — повторяет и приникает к уголку рта, вдыхая вкусный свежий запах кожи, — очень.

Дальше ей не до слов. Её мужчина, как всегда, берет инициативу в свои руки.

И Эмили хочется верить — в минуты, когда они сливаются, Марсель тоже её любит. Пусть тактильно. Пусть временно. Но зато всепоглощающе и с самоотдачей. Горячо и отчаянно. С тотальным присутствием в его мыслях.

Только её.

Только так.

«…но морозы грядут недобрые, всё вокруг — темнота и мгла. ты сама у себя под ребрами поместила кусок стекла. вот ходи теперь и выклянчивай у небес хоть чуть-чуть огня, чтоб любовь не была обманчивой, а была тебе как броня». Вербицкая Евгения

Сессия была успешно сдана, обыденный ритм жизни восстановлен. Эмили вздохнула с облегчением и занялась прежними мелочами вне рабочих дней. А вечером и ночью ее почти бессменно ждала близость с Марселем. И по-прежнему он будто закрывался от нее, когда девушка пыталась заговорить о том, что ее интересовало — то есть, о нем. Этот мужчина был нежен, учтив, заботился о ее удовольствии, но не позволял заглянуть в душу. Иногда она отчетливо ощущала холод, сквозивший между ними. Когда они соприкасались, разгоралось неистовое пламя, но в остальное время Марсель сохранял какую-то дистанцию.

О, как же ее это задевало! Да, сама напросилась на такой формат, но все же рассчитывала на толику откровенности и доверия. А вместо этого ее никак не отпускало чувство безысходности и некого тупика. Потому что никто не собирался с ней сюсюкаться и потакать «капризам». Возможно, в его глазах это было излишним любопытством, но для Эмили — жизненной необходимостью. Она была безмерно жадной до всего, что касается любимого. Наслаждалась проведенными вместе минутами, короткими разговорами, непринужденными шутками. Ровно до той секунды, как пыталась ступить на скользкие темы из прошлого. Марсель не любил говорить о себе. А ей это так нужно…чтобы сохранить эмоции, информацию, впитать всё в себя и превратить в воспоминания, когда настанет момент расставания. Но об этом лучше не думать. Слишком больно.

Естественно, девушка отдавала отчет тому, какой хаос творится в ее жизни. И тот факт, что является его дирижером, тоже признавала. Опять же, в теории легко рассуждать обо всем — утверждать, что всё в голове, надо работать над собой и так далее. На практике же — ты беспомощный зверек. Именно таковой она себя и ощущала при встрече с отцом. Ненавидела за поступок, совершенный десятки лет назад, не могла до конца поверить, что он на такое способен. Постоянно думала об этом. Может, лучше бы её и не было? Зачем это существование, если разрушено столько судеб? Мама, которой пришлось переступить через себя, свою гордость, и принять чужого ребенка. Биологическая мать, которая, оказывается, страдала из-за отнятого дитя, придя в конце к неизлечимой болезни. Сергей, оставшийся без единственного родителя, без крова, средств. А ведь он так молод!

Так вот, зачем это все?! Ради минутных удовольствий? От этой мысли Эмили стабильно тошнило. И порочный круг вопросов без ответов замыкался, стоило только буйной фантазии представить, как…это происходило.

Куда податься? К какому причалу? Где поймут ее печаль? Оценят масштаб трагедии, который произошел внутри? Не махнут рукой и не заявят, что она утрирует, потому что в итоге-то выросла в благополучной семье и в любви. А как быть со жгучей пропастью разочарования и стойкого чувства, что ее идеалы и веру в порядочность бессовестно предали? Предал человек, являвшийся эталоном. И как после такого опираться на прежние ориентиры? Получается, он вкладывал в дочерей «непоколебимые» понятия, а сам нарушал их. И грош цена такой нравственности.