Дракон Фаунил - Худ Дэниел - Страница 14

– Так, значит, вы хорошо его знали?

– Думаю, получше, чем кто‑то другой. У нас имелись деловые сношения: я продавал ему кое‑какие корни, которые трудно добыть.

Лайам облегченно вздохнул.

– Тогда вы должны знать что‑то и о его делах! Скажите, не говорил ли он вам… – начал было Лайам и умолк – настолько мрачным сделалось лицо собеседника.

– Я ничего не знаю о его делах, иерарх, – ровным тоном произнес аптекарь.

– О!

Лайаму не нужно было притворяться разочарованным – довольно было лишь скрыть истинную причину разочарования.

– А я так надеялся… Понимаете, работа, которую он подрядился выполнить, очень важна для нас, и когда я услышал, что он умер, то подумал, что, может быть, он мог доверить ее кому‑нибудь из коллег.

– Мы с ним не коллеги. Он был знахарем, магом, а я – аптекарь. Это не одно и то же, – холодно произнес Виеску, скрестив руки на груди. Лайаму показалось, что за его холодностью кроется нечто помимо уязвленной профессиональной гордости.

– Да, я знаю, но в вашем городе других магов, кажется, нет. И я подумал – с кем же такой человек мог вести тут дела? Это размышление привело меня к вам, мастер Виеску. А потом я увидел на вашей вывеске изображение Урис, и это позволило мне надеяться… – Лайам искательно улыбнулся.

Виеску слегка смягчился и опустил руки.

– Я сожалею, иерарх, но мои деловые сношения с ним ограничивались лишь тем, что я продавал ему кое‑какие корни и иногда добывал для него редкие травы. И ничего больше, иерарх. Ничего ровным счетом.

– Да‑да, я понял.

Лайам понурился, повесил голову на грудь и впал в глубокую задумчивость.

– А вы, случайно, не поставляли ему перкинову погибель?

Перкиновой погибелью называлась одна очень редкая травка. Она произрастала лишь в королевстве Рейндж, – потому‑то Лайам и решился ее назвать.

– Нет, – мгновенно отозвался Виеску. – На юге этой травы не достать.

Лайам подождал в надежде, что аптекарь добавит еще что‑нибудь, но Виеску явно был не склонен к дальнейшей беседе. Уяснив это, Лайам удрученно кивнул и направился к двери. Голос аптекаря настиг его уже на пороге:

– А могу я поинтересоваться, почтеннейший иерарх, – откуда вам стало известно, что Танаквиля убили?

– Я был там, – отозвался Лайам, потом быстро добавил: – Был у него в доме, вчера днем. Точнее, утром, уже после убийства. А об убийстве мне сообщил один из людей эдила. Я был глубоко потрясен.

Он прикрыл дверь и повернулся, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал как можно естественней:

– А что, разве гибель Тарквина для кого‑нибудь тайна? Разве о загадочной смерти такого могущественного чародея сейчас не толкуют на каждом углу?

– Тарквин вел жизнь затворника. Боюсь, половина города вообще не знала, что он тут живет.

– Тогда могу ли я в свою очередь полюбопытствовать: откуда вы сами узнали об этом? – вежливо поинтересовался Лайам, но Виеску снова напрягся.

– Мне сказал о его смерти эдил – когда приходил спросить меня обо всем, что я знаю. Его расспросы очень походили на ваши.

Лайам досадливо прикусил губу.

– Я лишь надеюсь, что его убили не из‑за того, чтобы помешать ему выполнить наш заказ. Скажите, были ли у него враги? Возможно, из числа врагов нашей религии?

Виеску хрипло рассмеялся. Его смех напоминал хруст гравия под ногами.

– Не думаю, чтобы он враждовал с врагами религии, иерарх.

Сказав это, аптекарь задумался, будто что‑то про себя взвешивая, потом твердо добавил:

– Я вообще не представляю, с кем бы он мог враждовать. Я уже говорил, он очень ревностно охранял свою обособленность.

Задумавшись, Лайам вновь прикусил губу.

– А не скажете ли, когда вы в последний раз виделись с ним?

– Примерно с неделю назад, иерарх. Я навещал его по одному пустяковому делу.

– Но вы говорили, что вас связывали исключительно деловые отношения…

– Ну да, – медленно произнес Виеску, – исключительно деловые. Да.

Аптекарь подергал кустистую бороду и прикусил уголок уса. Он явно обдумывал что‑то весьма важное. Потом Виеску неохотно произнес, взвешивая каждую фразу и внимательно наблюдая, какое впечатление его слова производят на собеседника:

– Одна женщина, иерарх, – точнее, совсем еще девушка, – попала в беду.

Лайам вопросительно уставился на него, и Виеску неохотно пояснил:

– Последствия греха, иерарх. Беременность.

– И вы отправились с этим к мастеру Танаквилю? Но… зачем?

– Девушка просила меня продать ей траву, именуемую сантракт. Эта трава провоцирует выкидыш.

Лайам вытянул шею и прищурился, стараясь изобразить любопытство, но Виеску, похоже, превратно истолковал эту мину. Он вспыхнул от гнева.

– Я не торгую этой травой, иерарх, я так ей и сказал! Я посоветовал ей молиться, но она рассердилась и обругала меня. Она очень разгневалась, иерарх, и очень ругалась. Она сказала, что знает, как ей поступить, и при этом упомянула имя Тарквина. Потому‑то я и отправился к нему. Чтобы предупредить его и уберечь от возможных ошибок.

В низком голосе аптекаря слышалось приличествующее случаю негодование, смешанное с праведным гневом, но в нем проступало еще что‑то, похожее на отчаяние, – и это слегка пугало.

– Вы правильно поступили, господин аптекарь, – мягко произнес Лайам.

– Благодарю, иерарх, – хмуро отозвался Виеску, и в его словах было больше усталости, чем признательности. Лайам пробормотал слова извинения и вышел.

Оказавшись на улице, Лайам облегченно перевел дух и, обращаясь к изображению Урис на вывеске, мысленно извинился перед богиней за то, что посмел притвориться одним из ее жрецов. Затем он попросил прощения еще раз – уже у себя самого за ложь, против которой возмущалось все его существо. Хотя Лайам ощущал, что лицо его было нормальным, но на лбу уже проступила испарина, а шея просто горела, равно как и подмышечные впадины, и поясница.

Чалый конь почуял беспокойство хозяина, когда тот садился в седло, и занервничал, – Лайаму пришлось его успокаивать.

– Тише, маленький, тише!

«Даже конь расстроился, а ведь ему не пришлось притворяться! И я больше не стану этого делать», – подумал Лайам, пуская Даймонда рысью.

Виеску, несмотря на всю его угрюмость и неприязнь, не выглядел опасной фигурой, и все же вокруг него витала странная аура тайной взвинченности. Такой в минуту отчаяния может пойти на все. А потому, решил Лайам, с ним следует держать ухо востро. Хотя аптекарь сейчас ничего вроде бы не заподозрил, все равно вероятность осложнений чересчур велика.

И все‑таки первая попытка расследования принесла кое‑какие плоды. Молодая грешница, сыплющая ругательствами, упомянула имя Тарквина. Ее в списке Лайама не было – но, возможно, ее стоит туда и внести.

Кстати, а от кого она могла забеременеть?

Лайаму вспомнился один теплый летний денек; он лежал на волноломе и обсыхал после купания, оцепенев от жары. Из этого состояния его вывел звонкий смех. Лайам взглянул в сторону дома. Там – на открытой террасе – что‑то происходило. Старик‑хозяин приобнимал молоденькую девчонку, та сопротивлялась и заливалась смехом. В конце концов девушка вырвалась из объятий, смущенно взглянула в сторону Лайама, потом подобрала юбки и, сбежав с лестницы, скрылась за скалами. Старик крякнул, оживленно потер руки и, прежде чем скрыться в доме, подмигнул застывшему от изумления Лайаму. Это произошло еще до того, как они с Тарквином стали сближаться, а потому Лайам снова погрузился в дремоту, подумав лишь, что никогда бы не заподозрил такой бойкости в пожилом человеке. Впрочем, старик был чародеем, а Лайаму доводилось слыхать о кое‑каких заклинаниях…

Кто же все‑таки мог осмелиться убить столь могущественного мага?

Разъяренный муж или возмущенный отец, а возможно, и оскорбленная женщина – по крайней мере такая, у которой хватило решимости попытаться купить сантракт у почитателя Урис. Или все тот же фанатичный аптекарь, ненавидящий мирян за грехи. Возможно, его связывали с этой девицей более тесные отношения, чем те, о которых он заявил.