"Фантастика 2023-146". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 32

– Как ваше предположение, Павел Петрович? Я имею в виду колдовские способности нашего противника. Получили какие-нибудь доказательства?

Барталов снял пенсне, старательно протер его носовым платком и задумчиво произнес:

– Вы знаете, Александр Григорьевич, как это ни дико звучит, но похоже, что да. Гусары в один голос говорят, что перед самым появлением банды местные жители внезапно уснули. До этого шумели, митинговали и вдруг ни с того ни с сего разлеглись где попало, часто прямо в грязи. Этакое сказочное царство. Поневоле приходится признать: мы имеем дело с человеком, владеющим, так сказать, классическим волшебством. Тот же гипноз предполагает первоначальный контакт, а здесь… Можете смеяться надо мной, но ничего другого предположить я не в силах. Мы имеем дело с чем-то непознанным. А магия – это не более чем обозначение метафизических способностей отдельных людей.

Смеяться полковник не стал. Он всегда твердо стоял на земле и не верил ни в какую чертовщину. Однако гибель в одночасье Империи, а затем и остального мира поневоле заставляла допустить вмешательство некой враждебной силы. А дьявол ли, магия – уже не имело особого значения.

Вернее, имело, но лишь сугубо прикладное. Говоря проще: против нечистого надо бороться молитвой и святой водой, против колдовства…

А чем надо бороться против колдовства?

– Хорошо. Допустим, вы правы. Чем же тогда объяснить тот факт, что гусары Сухтелена оказались не подвержены чарам? Насколько я понимаю, ни один из них не заснул.

– Но желание заснуть ощутил, – уточнил Барталов. – Я поговорил с офицерами. Они говорят, будто тоже испытали внезапный приступ сонливости, вот только спать в их положении… Кстати, некий состоявший при матросе Яков тоже очень удивился, увидев пленников бодрствующими, и пытался объяснить данный факт ощущением опасности, которую испытывали офицеры.

– Иначе говоря, страх делает людей неподвластными колдовству? – Вывод Аргамакову явно не понравился.

– Если честно, то не думаю. По логике, испуганный человек становится, так сказать, более внушаемым, подверженным любому постороннему воздействию. Да вы это знаете не хуже меня. Стоит людям запаниковать, испугаться, и самый абсурдный слух немедленно воспринимается на веру, заставляет толпу шарахаться в сторону от любой воображаемой опасности.

Аргамаков, разумеется, это знал. Имел печальные случаи убедиться, в какое стадо порой могут превратиться еще недавно вполне нормальные люди.

– Я бы, напротив, предположил другое, – продолжил Барталов. – Не страх, а умение справиться с ним. Осознание своего долга, отметание всего личного, твердые внутренние устои. Обратите внимание: после злосчастного манифеста люди посходили с ума. Свобода вскружила головы и заставила позабыть обо всем, что было свято веками. Во главе оказалось, так сказать, минутное желание без малейшего осмысления последствий для других людей. Любой талантливый демагог, как сказочный Баюн, оказался в состоянии убедить людей, что черное – это белое, и наоборот. И лишь очень немногие оказались неподвластными постороннему внушению и сумели сохранить веру в наш исконный триединый лозунг. Я пока не имею доказательств, но мне кажется, что разделение людей на подверженных и, так сказать, не подверженных магии лежит здесь.

Аргамаков протянул доктору портсигар, закурил сам и, выдохнув ароматный дым, с некоторым облегчением произнес:

– Так. Вы меня очень обрадовали, Павел Петрович.

– Погодите радоваться, Александр Григорьевич. Другая сторона неподверженности магии – неумение овладеть ею. Иными словами, ни один из нас не сможет стать ни колдуном, ни простым оборотнем. Из тех, которых мы имели, так сказать, счастье созерцать по пути.

– И слава Богу! Откровенно говоря, не хотелось бы оказаться в волчьей шкуре.

– В шкуре – да. Однако какое-то количество магии нам, возможно, не помешало бы. Чтобы бороться, так сказать, с колдунами их же оружием, – уточнил свою мысль Барталов.

Аргамаков прикинул мысль так и этак и решительно произнес:

– Нет, доктор. Мы справимся без этого. На нашей стороне Правда. Не стоит марать ее в грязи. Иначе чем мы будем отличаться от наших противников?

Орловский проснулся от солнечного света. Весна вообще выдалась неплохой, и недавний ливень был редкостью среди ясных дней. Природа словно хотела подчеркнуть, что ей нет никакого дела до людских драм и она спокойно жила по раз и навсегда заведенному распорядку, в котором одно время года сменяло другое и все шло положенным чередом.

Что до Орловского, то он посильнее зажмурился и повернулся на другой бок. Но почти сразу же понял, что лежит на подушке, и резко открыл глаза.

Ночевать в постели Георгию в последнее время практически не приходилось.

Небольшая и незнакомая комната была ярко освещена дневным светом. В солнечных лучах вились пылинки, небольшой слой их приятельниц покрывал стоявший чуть в отдалении стол, но в целом обстановка выглядела довольно уютной, почти как в прежние дни, когда в мире не было жестоких и бессмысленных перемен.

Застаревшая усталость вкупе с принятым накануне тормозили мысль. К тому же душа давно жаждала покоя, но Орловский безжалостно заставил себя вспомнить все. Это было действительно трудно. Хотелось наплевать на все да и спать спокойно дальше, а не ломать голову над какими-то там проблемами. Вот только сон никогда не решал ни одну из них, а значит, хочешь не хочешь, приходилось просыпаться.

Впрочем, ничего страшного вчера не случилось. По крайней мере, с самим Орловским. Напротив. Встретил приятеля, смог немного расслабиться, опять же некое подобие организованного общества проклевывается сквозь наносную шелуху. Хоть не особо верится, вдруг да будет какой-нибудь толк? Москва-то тоже не сразу строилась…

Последнее Орловский подумал для самоутешения. Никаким политическим деятелем он не был, но, как человек военный, то есть изначально предназначенный для охраны государственности, понимал, что при такой постановке дела ничего путного из новообразованной республики не выйдет, и в глубине души удивлялся, как она еще существует до сих пор?

Или все дело в том, что никакой серьезной опасности извне для нее пока не было, а изнутри она поддерживается лишь по инерции обывателей, которым все равно, какая власть, лишь бы их не трогали? Никакой другой поддержки верхов Орловский в городе не видел.

Как, впрочем, и самой власти как таковой. Кучка болтунов, называющих себя правителями, словно умения красиво говорить достаточно, чтобы стоять во главе целой губернии.

Или, быть может, все-таки опомнятся, займутся делом? Понятно, не из любви к Отечеству, ее у русской либеральной, тем паче – у революционной интеллигенции никогда не было, но хотя бы для того, чтобы удержаться у власти?

Рассуждая так, Орловский оделся в привычную солдатскую форму, машинально проверил кольт и даже зачем-то вогнал патрон в ствол.

Часов при себе не было, но, судя по положению солнца за окном и по внутренним ощущениям, время приближалось к полудню.

Надо было вернуться к Степану Петровичу, посмотреть, что там и как. Взорвавшиеся склады были совсем в другой стороне, и пострадать бывший солдат не должен, да только не одни катастрофы представляют сейчас опасность.

Да и не хотелось Орловскому встречаться сейчас со своим старым приятелем. Сначала требовалось все получше обдумать, побольше узнать и уж потом решать, принимать или нет предложение Якова. Вернее – будет ли из этого со временем хоть какой-нибудь толк?

Размышляя так, Орловский повернул ключ и распахнул дверь.

Да… Уйти, не прощаясь, не удалось.

В коридоре, как раз напротив двери, стоял юношеский приятель Яшка Шнайдер, а с ним какой-то мрачноватого вида крепкий мужчина в кожаной куртке, в каких до революции ходили солдаты и офицеры бронеавтомобильных рот. На боку у мужчины воинственно болталась деревянная кобура с маузером.

– А мы как раз к тебе, – объявил Яшка и несколько утомленно улыбнулся.