Рысюхин, ты что, пил? (СИ) - "Котус" - Страница 20

Доктор встал, отряхивая брюки от невидимых крошек и направился было к двери, но остановился и, повернувшись ко мне в пол оборота, добавил:

— Ах, да! Господам жандармам по каким-то причинам хотелось поскорее с вами поговорить, поэтому лечили интенсивно, по армейским стандартам. Поскольку инициатива их, то переплаты сверх страховки, если таковые будут — за их счёт, за это не волнуйтесь. С почкой, ногой и рукой всё в порядке, сегодня к вечеру снимем фиксирующие конструкты, сможете вставать и ходить, но аккуратно и в меру. Ключицу завтра ещё посмотрю, подумаю. Лёгкое зарастили, но пару недель может быть некоторая одышка, полезно делать дыхательную гимнастику, но опять же — без рекордов и превозмоганий, чтобы не порвать всё обратно. С тонкими телами — надо понаблюдать хотя бы дня три, оценить состояние и прогресс, без этого никаких прогнозов относительно них, а в частности, что касается Дара, давать не могу. Вот теперь всё, спите, вам это необходимо.

Можно будет вставать, значит, можно докупить какой-то еды, а то обед проскочил как-то слишком легко и быстро. Стоп, нужны же деньги!

— Доктор! Ещё минуточку!

— Ну, что ещё, молодой человек?

— А мои документы и личные вещи, не знаете, где и что с ними?

— У старшего санитара узнаете. Насколько я знаю, с вами привезли небольшой тючок, подписанный «вещи, найденные на теле». Всё остальное узнавайте у господ жандармов. А теперь — спать, лучше по-хорошему, а то амулетом усыплю!

Что интересно — никаких плоских шуточек, сомнительных острот и прочих ужимок не было даже близко. Вот и думай, перед кем он так кривлялся — передо мной или перед жандармами?

После тихого часа ко мне опять пришли «Кот и Пёс» и снова начали пытать насчёт обстоятельств взрыва и того, что ему сопутствовало. Особое внимание уделили тому, почему я стоял отдельно он старших. Пришлось отвечать, старательно следя за тем, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Понимаете, дело касается родовых секретов, хотелось бы ограничить круг посвящённых. Можно ли попросить, чтобы ваш помощник не записывал всё подряд, а внёс только то, что будет минимально необходимо?

— Думаю, что да, это возможно.

— Хорошо. У меня способность, полученная ещё в четырнадцать лет, относящаяся к распознанию ядов. Я натренировал её достаточно, чтобы не только чуять, ядовито или нет, но и определять знакомые яды, такие, как древесный спирт или синильная кислота, а также их примерное количество. Так что меня и привезли туда, чтобы я определил пригодность продукта к использованию, не дадут ли новые добавки какую-нибудь ядовитую примесь. Иначе я мог прямо из Бобруйска домой на поезде поехать (если бы батя расщедрился на оплату билета — добавил я про себя). Соответственно, и пошёл я сразу к узлу розлива, чтобы приступить к работе, как только пойдёт продукт.

— Хм, это снимает ряд вопросов. Но вы же понимаете — мы ничего не можем брать на веру, и поэтому должны будем проверить ваши слова. Разумеется, без посягательства на тайны рода, но убедиться в наличии самой способности мы должны. Если хотите, можем закрыть эту тему отдельной клятвой о неразглашении.

— Да, согласен, по всем пунктам.

— Отлично. Вернёмся к этому вопросу завтра. А пока постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, что именно сказал…

И всё снова-заново. Ещё через два часа, не то устав спрашивать по пятому разу одно и то же, не то решив сменить тактику, Мурлыкин, наконец, заявил прямо:

— На месте происшествия обнаружены следы прямого вмешательства, либо божественного, либо потустороннего, и речь не просто об изнанке. Вы что-то можете сказать по этому поводу?

— Пожалуй, да. Думаю, это след Рысюхи.

— Простите, кого?

— Рысюхи, нашей Хранительницы. Зовут её так. Мы не боковая или ещё какая ветвь иного семейства, живущего под лапой Рыси. Мы самостоятельный род, и Рысь выделила нам свою хранительницу. Ну, или нас ей, для тренировки божественных навыков.

— Ещё раз простите, это не отражено в вашем личном деле, поэтому мы…

— Ничего страшного. Мы не делаем из этого секрета, более того, как вы и сами понимаете — заинтересованы в том, чтобы о нашей богине и о её имени узнало как можно большее количество людей.

— Да, разумеется. Так что там с вмешательством?

— Пока я был без сознания, Хранительница приходила ко мне. Сказала, что вынуждена была вмешаться лично, чтобы спасти меня, вернуть душу в тело. Она же сообщила мне о гибели отца и о том, что принимает меня в качестве главы рода. Может, это следы её вмешательства?

— Возможно, возможно… Хотя эксперты говорят, что там есть растительный компонент… Если всё так, то наши переживания о потустороннем вмешательстве напрасны, что только радует.

Помучив меня ещё полчаса уточнением каких-то частностей, жандармы попросили ознакомиться с протоколом и подписать его. Чтение заняло ещё полчаса, никто меня не торопил, более того, оба следователя ушли в буфет, оставив присматривать за мной своего писаря. Замечаний не нашлось, подписал каждый лист и был свободен. Благо, что с пером и чернильницей возиться не пришлось — бланки оказались специально зачарованы на однократное срабатывание, почти как наши этикетки, так что достаточно было прикоснуться к выделенной зоне родовым перстнем. По бумаге пробегала серебристая волна, и она словно бы покрывалась тонкой прозрачной плёнкой, не позволяющей что-либо исправить в написанном. Как сказал мне сержант (тот самый писарь) эффект видимой плёнки пропадает дня через три, но невозможность внести правки сохраняется: просто меняется структура бумаги и чернила скатываются с неё. Не будь такого полезного зачарования — даже не знаю, как бы я выкручивался с «приклеенной» к кровати половиной конечностей! Сержант буркнул под нос, что, мол, «есть варианты», но от подробностей воздержался.

Когда Мурлыкин с сопровождающим пришли за своим подчинённым (и протоколами) я решил, что теперь моя очередь задавать вопросы:

— Скажите пожалуйста, а что с нашими вещами? Рысак, коляска, походное снаряжение, включая холодильный шкаф, оружие, в конце концов! Ну, и личные вещи с документами и деньгами. И, — я сглотнул комок в горле, — что с папой? В смысле, где его… тело?

Василий Васильевич вздохнул и ответил:

— Начну с последнего. Поскольку мы не знали, когда вы очнётесь и очнётесь ли вообще, тело после проведения всех экспертиз и истечения срока безопасного хранения было кремировано вчера в городском крематории города Осиповичи в присутствии матери вашего отца — вашей бабушки. Часть вещей, в частности — документы, она забрала с собой. Конь, пролётка и все вещи, которые были найдены в ней и на теле вашего отца, за вычетом забранных родственницей, находятся в Минске, в жандармерии. Конь и пролётка в конюшне, вещи опечатаны и помещены на склад. Сможете забрать их, как только выпишетесь из госпиталя, по первому требованию.

Через четверть часа после ухода жандармов пришли два санитара и сняли с меня шины. После отключения питающих макров устройства просто опали мягкими тряпочками, которые были упакованы в небольшие сумочки. На ставший дежурным вопрос о личных вещах посоветовали идти сразу к кастеляну нашего крыла, рассказав, где его искать и что говорить.

Ещё через час неспешных ковыляний по коридорам я снова сидел в своей палате, как оказалось — офицерской, потому и отдельной. Только на столе лежали пряники, половина буханки хлеба, кусок порезанной тонкими ломтиками колбасы и стояли две бутылки лимонада, точнее, одна из них была уже из-под оного. Я же чистил ствол своего револьвера, который тоже был «найден на теле», точнее — в набедренной кобуре и возвращён вместе с прочим имуществом под роспись в журнале о том, что я получил «пакет с личными вещами» и, отдельно, что «пломба Е. И. В. К. Ж. за нумером Мог-31–216» в момент передачи не была повреждена. В кошельке шуршали и звенели оставшиеся тридцать два рубля восемнадцать копеек, во внутреннем кармане лежали три макра, в руках был верный револьвер — и я подумал, что новая жизнь начинается не самым худшим образом. Можно жить. И не просто можно — а нужно!