Рысюхин, ты что, пил? (СИ) - "Котус" - Страница 2

Если вы вдруг решили, что мы выбрались на городской вокзал в Смолевичи, сели на поезд и поехали себе, с пересадкой в Орше или тем паче в губернском Минске — то очень зря. Во-первых, отец считает глупым и оскорбительным для рода платить за то, что есть своё, а во-вторых, не во все те места, куда батя намылился заехать «по дороге» можно добраться по чугунке. Насчёт того, за что платить можно, и даже необходимо, а за что — глупо и недопустимо, это целый отдельный «курс Отеческой Мудрости», если позволено будет так выразится, замешанный не только на семейной экономике, но и на таких понятиях, как честь рода, шляхетская гордость и общественное мнение. Так, нам, как нетитулованным благородным не пристало ехать в общем вагоне поезда (разве что только если никто не заметит) или на телеге, но и брать спальное купе либо карету — тоже не по чину. Причём если едем, например, привести пиво из Алёшкинского бровара в лавку, что на нашем городском подворье — то на телеге ехать можно и должно, а если отправиться в то же самое Алёшкино на тот же бровар по другим делам — то телега будет жутким умалением достоинства, хуже чем пешком пойти, только пролётка или верхом. Ну, или на авто, если вдруг придёт такая блажь купить его. Короче, всё сложно.

Или вот ещё — ночлег в пути. Спать в повозке — упасите боги, срам! Про вариант «на земле под повозкой» даже упоминать не стоит, если не хочешь довести отца до белого каления в рекордные сроки. Только в жилье! Ну, если никто вообще не видит — на сеновале, но уехать надо затемно и скрытно. Причём жильё должно быть с отдельной комнатой (можно одной на семью), но при этом вопрос цены нельзя упускать. Но и в трущобы из экономии — не сметь, уж лучше прокрасться на сеновал в ближайшей деревне. И с едой в пути — тоже заморочек масса. На ходу можно съесть что-то из запасов, из холодных закусок. Съехать с дороги, остановиться на лугу и пообедать — уже нельзя, это уже удел простолюдинов. Но выехать целенаправленно «на пикник» на ту же самую полянку — можно! И на охоте — там даже нужно. Опять же, в путешествии, которое для развлечения или по дороге в гости есть послабления, в деловой поездке требования строже, при официальном визите — тем паче. Хотя, казалось бы — никто не знает, куда и зачем ты едешь, сделай вид, что у тебя пикник — фигушки! Все про всех всё знают, а чего не знают — то или скоро услышат или сами придумают. Так что обедать только в заведениях «соответствующего уровня». Но передать на кухню для приготовления птицу или кролика «с собственного подворья» либо дичь — можно, такая экономия допускается и даже одобряется — мол, хозяйственный или добычливый. А вот ту же курицу, но купленную на рынке — уже «недостойное шляхтича крохоборство» и не сметь. Так же в счёт оплаты ночлега либо кормёжки предложить «на пробу» одну-две бутылочки, или ящичек-другой продукции семейных предприятий — не только допустимо, но и вполне достойно, ибо тем самым повышаешь известность своего рода и его славу — если качество, конечно, достойное. Но рассчитаться в форме натурального обмена личными вещами уже грозит получить клеймо «опустившегося и обнищавшего» рода, которое смывать придётся годами и десятилетиями, вариант отработать ночлег означает полностью похоронить репутацию. И это у нас, у провинциалов без титула. Страшно представить, как живётся какому-нибудь графу — там, небось, нужно думать даже о том, с какой ноги встаёшь в ресторации, в какую сторону от стула смещаешься, чтоб не дать какой-то не нужный тебе намёк! Жуть, короче, этот этикет даже в нашем, облегчённом варианте.

Это я всё для чего объясняю? Батя неделю высчитывал по картам, в какой день какой перегон делать, где будем останавливаться для отдыха коню, где и у кого ночевать, где обедать, где и как пополнять запасы, что брать с собой из дому, что подхватить по дороге в нашей корчме — а он решил заодно полную инспекцию имущества рода произвести. Ещё два дня всё готовили, паковали, раскладывали, опять перекладывали, утюжили, варили, жарили и смазывали дёгтем.

Когда 12 мая утром наконец выехали за ворота, я добрые полчаса давил в себе ощущение, что это тоже пробный прогон, и мы сейчас вернёмся что-то переупаковывать, или что-то выбрасывать из поклажи, или, наоборот, добавлять. В первый день ничего интересного не планировалось, потому как ехали по знакомым напрочь местам: через все Смолевичи, через речку Чернушку, через лес, потом полями до деревни Алёшкино, где у нас стоял бровар, при нём, через одну дорогу — дрожжевой цех, а через другую — корчма «У Рысюхи». Мы таким образом заняли все четыре угла перекрёстка, на четвёртом был пруд для нужд пивоварни. Благо это был не центр деревни, а самый её край, так что местные владетели не обижались на наглость. Там мы выслушали отчёты по хозяйству, очередные жалобы местного старосты на то, что наши дрожжи «уж дюже воняют». Ага, как карасей, в нашем пруду на отработанном жмыхе раскормившихся, ловить — так цех им не мешает, а то воняет, видите ли. Забрали часть выручки на путевые расходы и двинули дальше, к месту обитания барона Шипунова тотема Лебедь. В деревне с его центральной усадьбой был перекрёсток пяти дорог (шести, если считать дорожку к хозяйскому дому), на самом большом углу размещался большой пруд с лебедями и парком, чуть поодаль, в месте соединения канала от пруда с речкой Менкой, стояла баронская усадьба — а напротив пруда в сотне метров от него вторая наша корчма, «Пять углов». Тут мы держали сразу двух вышибал и не было коновязи, только конюшня в глубине территории, причём въезд во двор был с алёшкинской дороги. Это всё от того, что барон когда-то, когда мои предки где-то сто двадцать лет назад пришли просить разрешения поставить корчму предупредил: если кто из наших работников, или клиентов, или их животных нагадит в пруд с тотемными птицами — то он, барон, утопит в оном пруду всех, кого застанет в корчме и первого же представителя нашей семьи, кто приедет в его поместье после этого. Сурово, но справедливо.

Потом поехали к деревне, устроившейся между грядой старых, оплывших холмов, которые местные жители не пойми с чего считали древними курганами и краем обширного торфяника. Тут, перед въездом в деревню была развилка двух трактов: налево — к владениям барона Клёнова и дальше к местечку Рованичи, направо — к торговому городу Червень, что стоял на большом тракте между губернскими городами Минском и Могилёвом. В этом углу стояла наша третья корчма, «Прикурганье», по названию деревни Курганы — видимо, фантазия у деда, строившего её, иссякла. А слева, на песчаном острове на стыке торфяника и леса стояло последнее из семейных заведений — винокуренный завод, где на бесплатном (только копай!) топливе гнали три вида водки — бурачневую, ржаную и пшеничную, в порядке роста цены — и делали на них настойки на клюкве с мёдом и на бруснике с мятой.

Вот, собственно, почти всё наше семейное имущество. Почти — потому как в двух верстах от развилки, если ехать на Червень, будет поворот на имение Дубовый Лог, бывший хутор, который когда-то, почти две с половиной сотни лет назад подарил основателю моего рода граф Соснович. Имение было разрушено тварями во время Прорыва лет семнадцать назад, вскоре после моего рождения, и после того, как семья приобрела дом в Смолевичах. С одной стороны — все остались живы при том прорыве, поскольку имение стояло временно пустое. С другой — из-за понесённых расходов не было свободных средств на восстановление разрушенного. Вариант «если бы все были в поместье, то могли бы его отстоять» не рассматривался, потому как мы трезво оценивали свои боевые возможности. Мы ж не графья какие, нам каждый рубль на счету и в дело идёт, так что магическая защита на доме с участком (если называть вещи своими именами — на полноценное поместье эти владения вряд ли тянули) была скорее сигнализацией, по минимуму ставилась только от того, что «так положено» и без неё «невместно», а потому ту тварь, что вылезла откуда-то из глубин изнанки никак бы не остановила даже при помощи всего семейства. Самое обидное, что прорыв произошёл где-то далеко в диких лесах на юго-западе от нашего имения. Тварь не то с третьего, не то с четвёртого уровня приковыляла на последнем издыхании, снесла ограду с защитой, развалила дом, завалилась на сарай и сдохла — вышел её срок. Вблизи Дубового Лога вообще никогда ни одного прорыва не было, ближайший — тот, в который основатель рода вляпался, с обратной стороны от Курганов, в четырёх с хвостиком верстах от хутора и чуть более чем в полутора от тотемной рощи барона Клёнова, так что такой исход всех в округе вообще сильно удивил. Потом тоже всё руки не доходили до восстановления — то денег не хватало, то времени, то просто было не до того совсем, как в тот год, десять лет назад, когда за одну несчастную весну ушли из жизни и мама, и дед Юра, в честь которого меня и назвали. Дед в свои восемьдесят поехал с ревизией, заехал в разрушенное имение и умудрился сломать там ногу, а пока выползал по подтаявшему снегу больше четырёх километров к корчме, пока ночью пытался привлечь внимание её обитателей подхватил воспаление и «сгорел» буквально за сутки, лекарь не успел приехать и помочь совсем чуть-чуть. Мама по пути с похорон отправила отца в дом, сама хотел посидеть в беседке на берегу речки. Но поскользнулась на спуске и ударилась головой о бордюрный камень. Когда отец через четверть часа понёс ей кружку горячего чая, то нашёл её уже холодной. Целитель сказал, что произошёл перелом основания свода черепа и мгновенная смерть. Вот так мы и остались втроём с папой и бабулей, его мамой, которой в этом году исполняется девяносто лет.