Ванька 8 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич - Страница 8

Скука в обнимку со смертью…

Письма из России стали приходить с большой задержкой, а когда их доставляли — читать там почти было нечего. Цензурой половина строчек была нещадно замазана, а иногда — и две трети.

Между солдатами и офицерами поползли разные слухи. Всё больше тревожные.

— Что-то дома неладно, Иван Иванович…

Рязанцев повадился ходить ко мне в гости, чуть ли не через день наносил визиты.

— Не больше Вас, Никифор Федорович, знаю. От князя давно никаких известий не поступало.

Французские газеты ясности не вносили. Тишь да гладь, если их читать, повсеместно были.

Что меня тревожило — в ротах становилось больше больных. Испанка, мать её за ногу…

Нижние чины маски носить не желали. В присутствии офицеров ещё как-то свои лица ими украшали, а только те за угол траншеи завернут — сразу их снимали.

— Дышать в них плохо, — такой у них один разговор и был.

В феврале нас опять отвели в резерв.

Раньше это вызывало радость, а сейчас полком завладело какое-то безразличие. Чувства у людей как-то притупились, эмоции пропали. Если физически вроде всё было и в пределах нормы, то на лицо было психическое истощение.

Я тоже ходил как сонная муха.

В один день всё поменялось.

В расположение первого батальона, непонятно, как это и произошло, пробрался русский революционер-эмигрант из Парижа. Его быстро за пределы части выдворили, но он успел рассказать, что в России революция, императора у нас уже нет.

Всех это как обухом по голове ударило. Ну, кроме меня. Я-то знал, что скоро революция случится, да ещё и не одна.

Информация о революционных событиях была только неофициальная. Ни французы, ни наше посольство в Париже никаких сведений Лохвицкому не предоставляло.

Солдаты собирались группами, перешептывались, тихонько с оглядкой толковали между собой.

Оповестить эмигранту из Парижа удалось всего нескольких человек, большинство его и в глаза не видело.

— Царь де из-за сильной усталости добровольно отказался от престола…

— Какой, скинули его…

— Царствование своему брату Михаилу передал…

— Генералы теперь правят…

— Подставные от германцев…

Чего только я краем уха в эти дни не услышал. При виде меня мои подчиненные замолкали, а только я отходил — опять продолжали друг друга будоражить.

Что дальше будет?

Как всё повернётся?

Ротным командирам Лохвицким был отдан приказ говорить нижним чинам, что пересуды о революции — это только вздорные слухи. Никаких официальных приказов нет, а значит — живём как жили.

Я помалкивал. На все вопросы того же Рязанцева только разводил руками.

— Никифор Федорович, мне не большего Вас известно…

— Что-то на сердце у меня, Иван Иванович, не спокойно. Как мы теперь без императора?

Как, как, а вот так…

Времена впереди смутные. Умоется Россия кровушкой.

Никак не думал я раньше, что застанут меня революционные события во Франции. Потом же, когда сюда попал, не до дум про революцию было. Жил одним днём, как многие, на фронте. Сегодня вечер живым встретил — хорошо. Утром на этом свете проснулся — вообще отлично. Пуля царапнула — да какая мелочь, главное — не в живот, руки-ноги не оторвало…

На фоне всего этого нас неожиданно ночью подняли и скорым маршем двинули бригаду в сторону линии фронта.

Руководство бригады и командиры полков, скорее всего, что-то и знали, а до меня, сошки малой, никакой информации не довели. Встал и пошёл — вот и всё. Вернее — поехал. Французы теперь нам достаточно автомобилей для медицинской службы выделили. Не на лошадках мы сейчас перемещались. Водителями были французы, это иногда вызывало некоторые недоразумения. Впрочем, мелкие и незначительные.

Глава 13 Наступление на Бремон и Курси

Нашей бригаде предстоит наступать на форт Бремон и деревню Курси. Французам нас не жалко — не свои мы для них, в самое адское пекло они нас бросают.

Вот уже девятый день по Бремону и Курси непрестанно бьет французская артиллерия, а немцы в долгу не остаются.

Германские снаряды траншеи нашего полка стороной не облетают. Ещё мы шага в сторону Бремона и Курси не сделали, а в ротах уже много убитых и раненых. Поэтому я и сплю почти больше недели только урывками — передовая меня работой днём и ночью вволюшку обеспечивает.

Мои доктора и фельдшеры с ног валятся, среди санитаров-носильщиков имеются уже и безвозвратные потери.

В светлое время прямо над головами то и дело появляются аэропланы. То — германские, то — французские. По ним бьет зенитная артиллерия, а осколки разорвавшихся на высоте снарядов валятся нам на головы.

Сначала в небе как ватные шарики вспухают, а из них железо на макушки солдат и валится. Хорошо, союзники нас касками обеспечили, но их ещё и носить надо…

Рязанцев, он же интендант, всё в фуражке красовался. Зачем ему каска? Вот сейчас я его и перевязываю.

— Никифор Федорович! Сиди давай смирно!

Вертится капитан на табурете, голову ему обрабатывать мешает.

— Щиплет!

— Нечему там щипать! Ничего я ещё не делаю.

— Всё равно — щиплет.

Вот ведь напасть…

Мужики, даже здоровущие, боль плохо переносят. Иногда от мелочи какой глаза уже закатывают. Нет, есть, конечно, и исключения…

— Никифор Федорович!

— Всё, всё…

Замер. Той и другой рукой в табурет вцепился.

Давно бы так…

— Каску, Никифор Федорович, надо носить. Можно такое делать?

— Можно…

— А, почему не носите?

— Не привык.

Не привык он…

— Вот, сейчас и ранило Вас.

Да, ранило. Вполне, что и французским осколком. Как раз зенитчики по германскому аэроплану и стреляли. Аэроплан помогал немцам взять правильный прицел, вот по нему и молотили.

— Всё, начинаю шить, — предупредил я Рязанцева.

Лучше бы и не говорил. Капитан с табурета вставать начал.

— Куда! Малиновский, держи его!

Держит Малиновский. Сейчас он мне на перевязочном пункте помогает. То одно подает из лотка, где инструменты лежат, то другое. Так-то это сестра милосердия должна делать, но они все заняты, поэтому я и санитара припахал. Так-то Малиновский стрелок, но сейчас нам помогает.

— Ну, вот и всё. Сейчас Вы, Никифор Федорович, стали лучше новенького. Настоящий боевой офицер, даже тяжкие раны получивший…

Повезло интенданту. Можно сказать, что легко отделался.

Под утро наши роты пошли в атаку. С большими потерями второй батальон занял первую линию немецких окопов.

Откуда это мне стало известно? Раненые-то не немые, поделились со мной они этой информацией.

— Больше половины наших легло…

Мля…

Полетели в рай российские душеньки.

Стройными рядами и длинными колоннами.

— Там у них пулемет на пулемете…

— Артиллерия жестко бьет…

— Всех в атаку подняли — бомбомётчиков, снайперов, отделение с аппаратами Вермореля…

Точно, участвовали в атаке и огнемётчики. Сейчас я как раз рану поручику Кюри и обрабатываю. Он отделением их и командует. Сами солдаты с аппаратами Вермореля наши, а командир у них француз.

Ранен француз тяжело, его скорее в тыл отправлять надо. Мне на перевязочном пункте ему мало чем есть помочь.

Кюри унесли, а место его занял полковник Иванов. Тут — царапина, но — это полковник. Его не меньше чем старший врач должен перевязывать. Ну, а старший врач — это как раз я.

— Молодец француз. По распоряжению полковника Готуа, объединил он особые команды первого и второго батальонов и выбил немецких пулеметчиков… — хвалит Иванов моего предыдущего пациента. — Не он бы, плохо совсем было. Отобрал он самых лучших бомбомётчиков, отправил их вперёд по ходам сообщения. Они немецкие пулеметы гранатами и закидали. Марченко — даже целых два. Что вторую линию взяли — Кюри заслуга…

Говорит и говорит Иванов. Так тоже часто бывает. Только что вышел он из боя, вот его на разговор и пробило.