Сердце напополам (СИ) - Резник Юлия - Страница 34

– Что?

Голос Бати звучит непривычно, как будто задушенно. Сжав пальцы на горлышке, медленно оборачиваюсь.

– Спрашиваю, заноза… глубоко засела?

– А-а-а. Да нет. – Медленно моргает. И это какой-то морок. То, что я испытываю вот так, стоя настолько близко, что рука Рустама касается моего бока. Навожу суеты, чтобы спрятать за ней охватившую меня нервозность.

– Где же нет? Глянь, уже даже припухать начинает. Сядь к окну. Там больше света.

Смачиваю в водке ватный диск, протираю сначала кожу на его пальце, потом иглу и принимаюсь осторожно выковыривать занозу. К удивлению, мои руки даже не дрожат, хотя, казалось бы, это неизбежно, учитывая то, что со мной происходит, когда мы с ним настолько близко. Старательно контролирую каждый вдох, цежу носом воздух. Я, видно, все-таки какая-то ужасно распущенная. Еще пару минут назад млела рядом с Дэном, а теперь всю трясет от близости его лучшего друга. А Батя еще, как на грех, так невыносимо и остро пахнет – пылью, стиральным порошком, парфюмом с восточными нотками, потом, разгоряченной кожей… Должно быть противно, но нет.

– Надо бы пинцетом поддеть, – сипит Рустам, быстрым движением языка облизав отчего-то пересохшие губы. Я, хлопая глазами, смотрю то на него, то на злосчастную занозу, кончик которой уже показался, и, не успев себя остановить, машинально сую его палец в рот. Мои зубы уж точно справятся с поставленной задачей не хуже пинцета.

– Кажется, все.

– Д-да, – голос Бати звучит совсем уж заторможенно. А взгляд из-под тяжело опущенных век горит.

Краем сознания отмечаю странный звук. Словно во сне, поворачиваюсь к двери, у которой нерешительно мнется мама.

– Рустам занозу загнал. Но я уже вытащила. Сейчас только протру…

– Ага, – ошалело лепечет та. – А мы закончили. Вот, думаю, убирать ли картошку. Вроде грозы не обещали, но мало ли.

Как-то взяв себя в руки, я даже что-то ей говорю в ответ. Потом в дом возвращается Денис с дядей Колей, напряжение потихоньку спадает. Помогаю матери накрывать на стол. Мужчины собираются в баньку, подразумевая, что женщины пойдут второй партией, после того как накроют стол. Но я отказываюсь, потому что в первом триместре это может быть небезопасно. Ссылаюсь на головную боль.

– Я тогда тоже сегодня пропущу, – улыбается мама, а я напрягаюсь, буквально предчувствуя, что все неспроста. Что сейчас меня будут пытать и расспрашивать. Но к удивлению, когда мужчины уходят, ничего подобного не происходит. Мама проявляет обычно не свойственную ей тактичность. Говорить-то она говорит, но ни о чем таком не спрашивает, хотя я же понимаю, что ситуация, в которой она нас с Батей застала, довольно двусмысленная. И это только подтверждают долгие задумчивые взгляды, которые мама бросает на меня, оживленно болтая о какой-то ерунде вроде необходимости обрезки розовых кустов и забавных историй из жизни соседей.

Остаток вечера проходит за богато накрытым столом и тихими разговорами. Дядя Коля, страшно гордый собой, рассказывает, как он тут все своими руками строил. И как хороша жизнь в своем доме, подальше от городской суеты. А ближе к вечеру все же собирается гроза, и мы, спешно свернув посиделки, высыпаем на улицу, чтобы опустить в погреб оставленную под открытым небом картошку. Я, естественно, помогаю. Вокруг Армагеддон. Гром-молнии…

– Иди в дом. А то мало ли, – командует Дэн.

– Ой, да что мне будет, – фыркаю я.

– Ничего, – подтверждает дядя Коля. – У меня здесь добротный громоотвод, не то что у некоторых. Повозиться, конечно, пришлось, но я не жалею. Удивляет только, что эту штуковину все громоотводом зовут.

– Почему?

– Так гром ведь – это звук, Светик. Звук не отвести, да и он не опасен. Люди отводят молнию, – пыхтя от усилия, поясняет отчим.

– А-а-а. Точно.

Стоит нам опустить последний ящик, как с неба начинают падать первые тяжелые капли.

– Ну, вот и стоило в бане мыться. Опять все замурзыканные. – смеется мама, а на меня как будто в один присест сваливается вся дневная усталость. Вот я еще довольно бодро загребаю картошку, а вот уже на ходу сплю. И все смешки, все разговоры, гром раскатистый – все мимо.

– Ой, да ты совсем на ногах не стоишь, Светка. Дуй отдыхать.

– Ага.

Засыпаю, едва голова касается подушки. Краем сознания еще мелькает мысль, что надо бы мне сдаваться хотя бы врачам. Может, они мне какие-то витамины назначат, чтобы я так не уставала, и все… Срубает. А утром, позавтракав, приходится выдвигаться домой. Дэну звонят, потому как что-то опять требует его незамедлительного присутствия. Да и у меня хватает работы, которая так закручивает, что к врачу я выбираюсь только через два дня.

– Ага. Беременность. Примерно восемь недель.

– Вы навскидку и срок определяете? – удивляюсь.

– Опыт. Сейчас еще сделаем УЗИ и кое-какие анализы.

Слезаю с кресла. Укладываюсь на кушетку. Сейчас я впервые увижу своего малыша! Услышу, как бьется его сердечко. От этой мысли меня начинает немного потряхивать, и слезы выступают на глазах.

– Так, мамочка, не киснем. Нервы нам ни к чему.

Я чуток истерично всхлипываю и часто-часто киваю, мол, да-да, конечно. Но тут дверь в кабинет бесцеремонно распахивается. Врач, не скрывая удивления, оборачивается. Я подтягиваю ноги к себе, чтобы их не было видно из-за ширмы, хотя это и глупо.

– Вам чего, молодой человек?

– Мне Свету, – рявкает Батя. Вытаращив глаза, приподнимаюсь на локтях. Мне же не могло почудиться?

– А, так вы папочка? Ну, проходите. Мы как раз собираемся послушать сердечко.

– Нет, я… Послушать? – Батя сдвигает ширму движением руки и впивается взглядом в мой голый живот. Выглядит он при этом несколько не в себе. Да что там? Абсолютно бешеным он выглядит. – Просто послушать?

Я сощуриваюсь, почему-то совершенно не смущенная тем фактом, что лежу перед ним в таком вот непрезентабельном виде. В моей оперативке идут совсем другие процессы, и на смущение, видно, совсем не остается мощностей.

– Да. Послушать. А ты что думал?

– Та-а-ак, все ясно, – усмехается Нина Сергеевна. – Я на пять минут выйду. А вы поговорите.

Секунду спустя за ее спиной хлопает дверь. Я вздергиваю бровь. Дескать, ну?!

– Ничего.

– Да ну? – кривлю губы я.

– А что мне было думать, учитывая то, что ты скрыла от Дэнчика, что залетела?! Ничего хорошего на ум не шло.

– То есть ты решил, что я хочу избавиться от ребенка? – смеюсь, закрыв лицо предплечьем. – Ну, зашибись, че. А про беременность как узнал? – отвожу руку.

– А то непонятно. Ты изменилась.

– Правда? Денис не заметил.

– Это потому что он сейчас в лютой запаре.

Батя тоже в запаре. Вон, растерянно ведет пятерней по голове, взгляд отводит. Но он заметил, да. Учуял, зверюга. Какой же я была дурой, когда решила, что мне удастся утаить от него правду. Какой непроходимой дурой!

– А то, что по этой же причине я ему не стала говорить о беременности, тебе в голову не приходило?

– Нет, – зыркает из-подо лба, и на этот раз такой у него взгляд, что я невольно тянусь за одноразовой пеленкой, чтобы прикрыться.

– Ну и ладно. Тем более что меня другое смущает.

– Например, что?

– Я не уверена, что Денис обрадуется такой новости.

– И что же натолкнуло тебя на эти мысли?

– Ой, вот только не надо. – Отворачиваюсь к стене, чтобы проморгать непонятно откуда взявшиеся слезы. – Уж тебе наверняка известно, как он отрывается в последние дни. И к тому же…

– Да? – играет желваками Батя. Я, не решаясь озвучить свой страх, с остервенением жую губы. А потом вдруг психую. Ведь какого черта, правда?! Не одна я виновата в случившемся.

– Я не уверена, что это его ребенок, – замечаю твердо, глядя Бате в глаза.

– А?

Бэ! Ах как же интересно наблюдать за сменой эмоций на его суровом лице! Недоумение, понимание, изумление, растерянность, ужас… Надежда?

– Да ну на хер. – Трясет головой, как пес. – Один ведь только раз было.