Червь - Фаулз Джон Роберт - Страница 12

• Предыдущая
• 12/101
• Следующая

Сколько мужчин предавалось с тобой блуду за последние шесть месяцев?

– Не знаю, сэр.

– И как именно предавались, тоже не знаешь? Прежде чем мы с Клейборнихой ударили по рукам, я все про тебя выспросил. Даже французская болезнь гнушается твоим шелудивым телом. – Он внимательно смотрит на девушку. – Сколько ни есть в Лондоне охочих до греческой любви, каждому ты позволяла с собой содомничать. Даже рядилась в мужское платье, утоляя их похоть. – Снова испытующий взгляд. – Отвечай же. Так или нет?

– Да, я рядилась в мужское платье, сэр.

– Ну так гореть тебе за это в геенне огненной.

– Я буду гореть не одна, сэр.

– Только тебя-то опалит поболе других, ибо на тебе грехи их. Уж не мнишь ли ты, что Господь равно наказует и падших, и тех, кто привел их к падению? Что Он не делает различия между слабодушием Адама и злокозненностью Евы?

– Я, сэр, того не разумею.

– А я тебе растолкую. И то еще растолкую, что деньги за тебя уплачены, и хочешь ты или не хочешь, но отработаешь сполна. Статочное ли дело, чтобы наемная кляча указывала ездоку?

– Я вам, сэр, во всем покорствую.

– Для видимости. Но строптивость твоя временами проглядывает столь же ясно, как и твоя нагая грудь. Или ты думаешь, что я слеп и не приметил твоего взгляда там, у брода?

– Всего-то навсего взгляд, сэр!

– А пучок цветов под носом – всего-навсего фиалки?

– Да, сэр.

– Лживая тварь!

– Нет, сэр!

– То-то что «да, сэр». Я догадался, к чему этот взгляд, что за смрад источали твои треклятые фиалки.

– Просто они мне приглянулись, сэр. У меня и в мыслях не было ничего дурного.

– И ты можешь в том поклясться?

– Да, сэр.

– Преклони колена. Вот здесь. – Мистер Бартоломью указывает на пол, на место возле скамьи.

Помедлив мгновение, девушка подходит к нему, опускается на колени и склоняет голову.

– Не прячь глаза.

Девушка поднимает голову, взгляд ее карих глаз устремлен в его серые.

– Повторяй за мной: «Я публичная девка».

– Я публичная девка.

– «Отданная вам внаймы».

– Отданная вам внаймы.

– «Дабы услужать вам во всем».

– Дабы услужать вам во всем.

– «Я дщерь Евы и всех ее грехов».

– Я дщерь Евы.

– «И всех ее грехов».

– И всех ее грехов.

– «И повинна в своенравии».

– И повинна в своенравии.

– «От коего отныне отступаюсь».

– От коего отныне отступаюсь.

– «И в том клянусь».

– И в том клянусь.

– «А нарушу зарок – да поглотит меня геенна огненная».

– Геенна огненная.

Мистер Бартоломью не отрываясь смотрит в глаза девушки. В лице этого человека с бритой головой проступает что-то демоническое. Нет, лицо не пышет яростью или страстью – напротив, от него веет холодом и полнейшим безразличием к жалкому созданью, стоящему перед ним на коленях. Так обнаруживается одна доселе скрытая черта его натуры – садизм (при том что маркизу де Саду предстоит родиться в темных лабиринтах истории лишь четыре года спустя). Черта столь же неестественная, что и едкий запах паленой кожи и бумаги, наполняющий комнату. Если б понадобилось изобразить лицо, которому чуждо всякое человеческое чувство, более верного – ужасающе верного – образца не найти.

– Отпускается тебе грех твой. А теперь обнажи свое растленное тело.

Девушка на миг опускает глаза, встает и принимается распускать шнуровку. Мистер Бартоломью с холодной беззастенчивостью наблюдает из своего кресла. Слегка отвернувшись, девушка продолжает раздеваться.

Наконец одежда уложена на скамью, и девушка, присев на дальний конец скамьи, стягивает чулки со стрелкой. Теперь на ней лишь сердоликовое ожерелье и чепец. Она сидит, сложив руки на коленях и уткнувшись взглядом в пол. На вкус мужчин того времени, фигура ее оставляет желать лучшего: слишком маленькая грудь, слишком хрупкое и бледное тело, хотя никаких признаков недуга, который приписывал ей мистер Бартоломью, на нем не заметно.

– Желаешь ли, чтобы он тебе угождал?

Девушка молчит.

– Отвечай.

– Душа моя тянется к вам, сэр. Но вы меня отвергаете.

– Не ко мне – к нему. И его срамному уду.

– На то была ваша воля.

– Да, я хотел полюбоваться на ваши сладострастные забавы. Но я не приказывал вам миловаться напоказ, как голубок с голубицей. Не стыдно ли тебе, прежде водившей знакомства с особами столь блестящими, нынче пасть так низко?

Опять молчание.

– Отвечай.

Но, как видно, отчаяние придало девушке твердость. Она не отвечает, и в этом молчании чувствуется вызов. Мистер Бартоломью озирает ее понурую фигуру и переводит взгляд на замершего у дверей Дика. И снова, как до прихода девушки, их взгляды встречаются, снова – загадочная пустота чистого листа. На этот раз не надолго. Дик неожиданно поворачивается и исчезает, хотя хозяин не подал никакого знака удалиться. Девушка удивленно косится на дверь, однако немой вопрос в ее взгляде так и остается невысказанным.

Девушка и хозяин теперь один на один. Мистер Бартоломью подходит к камину. Он нагибается и кочергой подгребает недогоревшую бумагу к пылающим поленьям. Затем выпрямляется и взирает на дело своих рук. Девушка у него за спиной медленно поднимает голову. По глазам видно, что он о чем-то размышляет или что-то замышляет. После недолгого колебания она встает и, тихо переступая босыми ногами, приближается к безучастной фигуре у камина.

На ходу она вполголоса что-то приговаривает. Чего она домогается, угадать нетрудно: подойдя к хозяину, она вкрадчивым, но привычным жестом пытается обнять его за талию и слегка прижимается обнаженной грудью к его спине, словно сидит позади его седла.

Человек у камина тут же хватает ее за руки – без гнева, с тем только, чтобы избежать объятий. Удивительно ровным голосом – без тени злости или укоризны – он обращается к девушке:

– Ты неразумная лгунья, Фанни. Я ведь слыхал, как ты стонала, когда в последний раз ему отдавалась.

– Это было одно притворство, сэр.

– А ты бы рада отдаться ему и непритворно.

– Нет, сэр. Вас и только вас я чаю удовольствовать.

Мистер Бартоломью молчит. Девушка украдкой высвобождается и снова пытается его обнять. Но он решительно отталкивает ее руки.

– Одевайся. И я научу, как меня удовольствовать.

Девушка не отступает:

– Я для вас души не пожалею, сэр. Доверьтесь мне – и естество ваше поднимется, как жезл глашатая, и уж тогда употребите меня ему в угоду.

– Сердца у тебя нет. Да прикрой же ты свой срам! Прочь от меня!

Мистер Бартоломью по-прежнему стоит лицом к камину. Девушка с задумчивым видом начинает одеваться. Одевшись, садится на скамью. Проходит время. Не выдержав долгого молчания, она окликает хозяина:

– Я одета, сэр.

Тот, словно очнувшись от грез, едва поворачивает голову и снова вперяет взгляд в огонь.

– В каких летах ты сделалась блудодейкой?

Не видя его лица, уловив необычную интонацию и подивившись неожиданному проблеску любопытства, девушка с запинкой отвечает:

– В шестнадцать лет, сэр.

– В борделе?

– Нет, сэр. Меня совратил хозяйский сын в доме, где я служила в горничных.

– В Лондоне?

– В Бристоле. Откуда я родом.

– И у тебя был ребенок?

– Нет, сэр. Но однажды хозяйка обо всем проведала.

– И наградила за труды?

– Да, если палку от метлы можно почесть за награду.

– Что же привело тебя в Лондон?

– Голод, сэр.

– Разве Господь не дал тебе родителей?

– Они не пожелали принять меня обратно в свой дом, сэр. Они из «друзей».

– Каких еще друзей?

– Люди их называют квакерами [13], сэр. Хозяин с хозяйкой тоже были «друзья».

Мистер Бартоломью поворачивается и стоит, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

– Что было дальше?

– Прежде чем дело вышло наружу, молодой человек подарил мне перстенек.

Он, сэр, украл его у матери из шкатулки. А как все открылось, я и смекнула, что хозяйка непременно всклепает на меня, потому что ничему дурному про сына она не верила. Продала я перстенек и подалась в Лондон.

• Предыдущая
• 12/101
• Следующая