Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич - Страница 33

В октябре 1975 года Высоцкий приехал в Ростов-на-Дону и тут же попал под опеку местных чекистов: «Настроение у Володи было — хуже некуда. Сказал, что ночью ему звонили, вроде бы из КГБ, обвиняли в том, что он якобы был в казацком курене и пел антисемитские песни»[368].

Аналогичный случай произошел через несколько лет — после его возвращения из Соединенных Штатов. Рассказывает фотограф Валерий Нисанов: «Однажды он попросил: “Поедем вместе в Министерство культуры”. Я сел за руль. Довез его до здания министерства и стал ждать в машине. Вернулся Володя очень расстроенный. Выругался матом: “…Сволочи! Не дают, поганцы, жить спокойно!”. Высоцкого обвиняли, будто его концерты проходили в нью-йоркских синаногах»[369].

А теперь обратимся к неформальной лексике в произведениях Высоцкого.

В песне «Про личность в штатском» (1965) герой говорит о сотруднике КГБ: «Он писал — такая стерва\ — / Что в Париже я на мэра / С кулаками нападал..»[370]

Такой же характеристикой наделяются «чужая колея»: «Чужая, стерва, колея!»[371]; внутренний негативный двойник лирического героя в песне «Про второе “я”»: «Но часто вырывается на волю / Второе “я” в обличье стервеца»[372]; и его «внешний» противник в «Пике и черве»: «С кем играл — не помню этой стервы». Как он может его не помнить? Ведь именно из-за его убийства он и попал под суд… Похожая ситуация возникнет в песне «Рядовой Борисов!..», где герой стоит на посту и убивает якобы незнакомого человека, но следователь ему не верит.

В черновиках «Песни про стукача» (1964) встречается такой вариант: «А он нас всех назавтра продал, гад!» /1; 407/.

В песне «Счетчик щелкает» (1964) герой обращается к своему противнику: «А ну, ни слова, гад, гляди — ни слова!» /1; 106/. В другом — более саркастическом — варианте: «А ну, ни слова, друг, гляди — ни слова!», — друг фактически означает враг.

Похожий пример — песня «Мои похорона» (1971), где власть, представленная в образе вампиров, пьет у лирического героя кровь: «Мне такая мысль страшна, / Что вот сейчас очнусь от сна / И станут в руку сном / Многие знакомые, / Такие живые, зримые, весомые, / Мои любимые знакомые, / Что вон они уже стоят — / Жала наготове: / Очень выпить норовят / По рюмашке крови»[373]. И далее: «Еще один на шею косится. / Ну, гад, он у меня допросится! <…> Нате пейте, гады, кровь мою, / Кровососы гнусные!»[374]. Сравним с песней «Потеряю истинную веру…» (1964): «Почему нет золота в стране? / Раздарили, гады, раздарили!».

В обоих случаях поэт демонстрирует свое отношение к властям, подвергающим его издевательствам («пьющим кровь») и разбазаривающим богатства страны. Позднее мотив «кровопийства» власти будет представлен в черновиках песни «Ошибка вышла» (1976), причем с таким же обращением к мучителям: «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки!»[375] Похожие характеристики главврача присутствуют в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977): «Вон он, змей, в окне маячит <.. > Отвечайте нам скорее / Через гада-главврача!».

В «Песне про правого инсайда» (1967 — 1968) лирический герой (от лица всей команды) говорит: «Они играют, гады, по системе “дубль-ве”, / А нам плевать — у нас “четыре-два-четыре”!»[376] ^[377].

Процитируем также «Того, кто раньше с нею был» (1961'51), где на героя и его друга нападают восемь человек: «Со мною — нож, решил я: что ж, / Меня так просто не возьмешь, — / Держитесь, гады! Держитесь, гады!», — и песню «Мать моя — давай рыдать» (1962[378] ^{[379] [380] [381]}), где герой описывает свой арест: «И вот уж слышу я: за мной идут, — / Открыли дверь и, гады, сонного подняли»⁵³.

А в черновиках песни «Невидимка» (1967) герой мечтает поймать этого невидимку (соглядатая): «Обмажу гада, чтобы было видно» (АР-11-129).

Точно так же поэт называл тех, кто отказывался печатать его стихи. Нина Максимовна Высоцкая вспоминала, как однажды ее сын после разговора по телефону с редакцией какого-то журнала сказал ей: «О, мамочка, гады! Не хотят меня печатать. Но я знаю: может быть, после моей смерти, но меня печатать будут!»*¹

Если же взять прозу Высоцкого, то такую характеристику в романе «Черная свеча» (1976 — 1980) применяет зэк Упоров к милиционеру, то есть тоже к представителю власти: «Мент или собака. Больше ходить за тобой некому. Собака бы уже кинулась. Значит, мент. Любуется, гад. Лучше б стрелял» /7; 313/.

Но иногда к властям применяются и более жесткие характеристики. Например, в черновиках песни «Летела жизнь» (1978) об «отцах-основателях» марксизма-ленинизма сказано: «А те, кто нас на подвиги подбили, / Давно лежат, съебурившись, в гробу» (АР-3-193). А песня «Аэрофлот» (1978) начинается с «неприличных» инициалов начальника главного героя: «Еще бы не бояться мне полетов, / Когда начальник мой Е.Б.Изотов / Всегда в больное колет, как игла…».

Ну а теперь приведем длинный цитатный ряд с неформальной лексикой.

«Красное, зеленое»: «На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались — / Крупными купюрами, бля, займом золотым»^⁵;

«Зараза»: «Что ж ты, блядь, зараза, бровь себе подбрила…»[382];

«Зэка Васильев и Петров зэка»: «Она кричала, блядь, сопротивлялася»[383];

«О нашей встрече»: «Но за тобой, бля, тащился длинный хвост, / Длиннющий хвост твоих коротких связей. <.. > Не ври, не пей, блядь, и я прощу измену»[384];

«Серебряные струны»: «Влезли ко мне в душу, бля, рвут ее на части»[385];

«За хлеб и воду»: «Освободили, бляди, раньше на пять лет, — / И подпись: Ворошилов. Георгадзе»[386];

«Не уводите меня из Весны!»: «И вдруг приходят двое / С конвоем, бля, с конвоем: / “Оденься, — говорят, — и выходи!”»[387];

«Эй, шофер, вези — Бутырский хутор, / Где тюрьма, бля, — да поскорее мчи!»[388]; «Рецидивист»: «Вдруг свисток, меня хватают, блядь, называют хулиганом»[389];

«Песня про Сережку Фомина»: «Кровь лью я за Сережку Фомина, / А он сидит, блядь, и в ус себе ни дует!»[390];

«Мать моя — давай рыдать»: «И вот уж слышу я: за мной идут, — / Открыли дверь и, бляди, сонного подняли»[391];

«Я был душой дурного общества»: «И гражданин начальник Токарев, бля быть, Токарев / Из-за меня не спал ночей»[392];