Солнечный луч. На пороге прошлого - Григорьева Юлия - Страница 17

Уже войдя в дом, я скинула на руки Танияру шубу и поспешила на кухню, но в этот раз никто шутить не стал. Впрочем, я заходила туда не за булочкой или сыром. Раздув затухающие угли в очаге, я зажгла лампу и поспешила в кабинет.

– Что встревожило тебя? – супруг вошел следом, так и не оставив одежду в гардеробной.

– М? – я бросила на него взгляд и достала чистый лист бумаги.

Танияр все-таки отнес нашу одежду и вернулся. Он присел на край стола и посмотрел на то, что я написала:

– Весна, – прочитал дайн. – Один. Это…

– Считай, это наш первый календарь, – улыбнулась я. – Пока просто будем вести подсчет дням. За ориентир возьмем первый день весны.

– Хорошая мысль, – похвалил меня супруг. – Ты же уже начинала считать дни…

– Да, – я теперь кивнула я. – Когда я попала в Белый мир, я начинала подсчет, но после второго похищения сбилась, а потом и вовсе вернулась домой. К тому же у меня не было ориентира. Я попала сюда посреди зимы. А сейчас есть отправная точка, от нее и будем отмечать. Милый, – Танияр оторвал взгляд от листа бумаги и посмотрел на меня: – Как вы понимаете, что наступило лето? Мама говорила про праздник лета, но не объяснила, как люди понимают, что весна подошла к концу. Для меня прошлое лето началось с твоего возвращения в священные земли.

Дайн взял меня за руку и притянул к себе. Я упираться, разумеется, не стала и нырнула в заботливые супружеские объятья. Танияр провел по моей щеке кончиками пальцев. Затем мягко сжал подбородок и склонился к губам. А потом развернул к себе спиной, и теперь мы смотрели на его портрет, который рисовала я. Хотя нет, смотрела на портрет, наверное, только я, а мой муж прижался щекой к моей макушке.

– Это был один из лучших дней, – наконец, произнес он. – Ты согласилась остаться в моем доме. Я переживал, что откажешься.

– Как же мне было отказать, если ты угрожал покою моей матери? – хмыкнула я и развернулась к нему лицом. Смотреть на портрет мне нравилось много меньше, чем на оригинал. Я оплела шею Танияра руками и некоторое время любовалась мужественными чертами. – А какие еще дни были для тебя лучшими? – спросила я с нескрываемым интересом. – Наша свадьба?

– Все дни, когда ты была со мной, – улыбнулся супруг, блуждая взглядом по моему лицу. На миг задержал его на губах и снова посмотрел в глаза. После поднял руку и отвел в сторону прядку волос, мешавшую ему. – Сначала, когда тебя не было, все мои дни были обычными. Одни веселые, другие печальные. Были всякие, но не одного лучшего. А потом я увидел тебя. Ты осветила Мрак, ты осветила мою душу, Ашити, и я поверил тебе. Вложил свою ладонь в твою и пошел следом. С тех пор все дни, когда ты светишь мне – лучшие. А когда твой огонь исчезает, я снова погружаюсь во мрак. Больше нет обычных дней – только лучшие или ничего.

– Ох, Танияр, – задохнулась я от переполнивших вдруг чувств и подалась к нему. Обняла его лицо ладонями и, почти коснувшись губ своими губами, прошептала: – Без тебя мой огонь не горит так ярко, он еле тлеет. Только ты зажигаешь его.

Дайн чуть отстранился и отрицательно покачал головой:

– Ты родилась с огнем в душе, Ашити. Я не зажигал его, ты уже горела, когда Отец привел тебя ко мне. Но я помогаю пламени не угаснуть, без него ты исчезнешь, а я снова окажусь во мраке. Не хочу туда, там холодно и одиноко.

Теперь отстранилась я и прищурилась:

– Танияр сын Вазама из рода Даймара, немедленно ответь мне, что ты хотел этим сказать? Что ты подбрасываешь хворост, потому что заботишься… о себе?!

– Кто я, по-твоему, женщина?– заносчиво вопросил негодник. – Я – дайн и первый в своем роду. Мои потомки будут говорить, что они из рода Танияра. О ком мне заботиться? Конечно, я забочусь о себе, – и глаза такие искренние и чистые, словно звезды в морозном воздухе.

И я накрыла фитилек лампы колпачком. Кабинет погрузился во тьму, и я мстительно вопросила:

– А сейчас? Тебе всё еще светло, дайн Танияр первый в роду?

– Я слепну, так ярко сияет, – ответил он, и я расслышала в голосе улыбку. – Мне светло и тепло, для меня ничего не изменилось.

– Чем же мне наказать тебя за себялюбие, дайн Танияр? – он промолчал, и я хмыкнула: – Верно, не подсказывай, я сама знаю.

Вновь подавшись к Танияру, я сжала его лицо ладонями и, наконец, поцеловала. А когда отстранилась, гордо вопросила:

– Ну?

– Мне кажется, что я еще мало наказан, – чуть подумав, ответил дайн. – Сделай так еще раз, чтобы я смог ощутить раскаяние.

– Ты закрывал глаза, пока я тебя наказывала?

– Закрывал, но всё равно было ярко.

Я провела ладонями по его волосам, огладила скулы и, подняв руки выше, накрыла глаза. Затем снова прижалась к губам, но не целовала, просто слушала спокойное дыхание. Темнота нежила, ласкала в своих объятьях, и мне подумалось, что хотела бы застыть вот так, навсегда. Чувствовать его, слышать… любить…

– Моя Ашити.

Я не столько услышала, сколько поняла по движению губ. А потом он сам поцеловал меня, и не было мысли пошутить о том, что преступник сам привел свое наказание к исполнению. Я таяла, растворялась вместе с темнотой и сияла, подобно ледяным искоркам в первом вздохе весны.

– Я буду светить тебе всегда, – прошептала я. – Я буду светить только для тебя.

– Да, – тихо ответил Танияр. – Ты – свет моей души.

– Кхм… – раздалось из-за двери вежливое покашливание, и мы с супругом произнесли одновременно:

– Магистр.

– Простите богов ради, – без всякого смущения произнес хамче, – но как же все-таки определяют начало лето? И не думайте, что я стоял тут всё это время и подслушивал. Я отходил и вот вернулся, думал, что вы уже освободились.

Усмехнувшись, Танияр ответил:

– Айжэм – это кустарник. Его цветы распускаются в последний день весны. Как только зацвел айжэм, на следующий день составляют столы и празднуют наступление лета.

– Сомнительная примета, – задумчиво произнес Элькос. – Весна может быть теплой, а может холодной, и тогда цветение наступает позже…

– Весна у нас всегда одинакова, магистр, – ответил дайн, а я добавила:

– И короткая. В прошлом году я насчитала тридцать дней от наступления весны до того дня, когда мы с мамой оказались на празднике лета. Значит, весна будет длиться всего тридцать дней… Хм… Вот и проверим, – закончила я.

– Всего тридцать дней? – переспросил хамче. – Это невероятно. Природе не хватит времени… Впрочем, я попросту меряю меркой своего мира. Прошу духов простить меня за сомнения. Более не смею отвлекать, – это уже относилось к нам с мужем. – Спокойной ночи, Ваши Величества.

– Пусть Увтын будет к вам добр, магистр, – ответил за нас двоих Танияр.

– Идем и мы, – сказала я.

– Идем, – легко согласился супруг и добавил: – Возможно, наказание настигнет меня во сне, когда я перестану тебя чувствовать.

– Негодяй, – фыркнула я и стукнула его кулаком по плечу. Ответом мне был веселый смех, и я улыбнулась, пользуясь темнотой, чтобы мое негодование не отдавало фальшью.

На миг мелькнула мысль все-таки зайти на кухню и взять горсточку сушеных ягод, но сразу передумала, представив ухмылку супруга. Вернулось раздражение, правда, тоже на миг. Усмехнувшись, я покачала головой и направилась в спальню, решив, что ягоды съем днем… если еще буду их хотеть.

Танияр подначивать уже не стал, хоть мне и казалось, что его распирает от желания сказать что-нибудь этакое. Впрочем, мне могло так просто казаться из-за того, что я ждала подначки и очередной шутки. Аппетит у меня и вправду был замечательный. Признаться, щеки мои несколько округлились, да и ключицы более не проглядывали из-под кожи так явственно, как прежде. Сурхэм даже сказала на эти изменения:

– Теперь я хоть вижу, куда еда уходит. А то раньше, сколько не корми, не поймешь, куда легло. Смотри, какая славная стала.

Не скажу, что печалилась или радовалась некоторым переменам во внешности, просто принимала их и всё. Я не была полной или пышной, просто стала несколько упитанной. Впрочем, я была уверена, что после родов все мои новоприобретения исчезнут. Долго засиживаться над колыбелью я не собиралась. Может, и не стану бегать по Иртэгену, как прежде, но дел было немало, и все они требовали моего внимания. Так что малышу придется обходиться время от времени заботами нянек. Да и вряд ли у меня останутся нынешние потребности в еде. Однако всё это было мелочью.