Коллекционер - Фаулз Джон Роберт - Страница 31
- Предыдущая
- 31/81
- Следующая
Я ходил и ходил у себя наверху, много часов подряд. В конце концов сел в свой фургон и помчался к морю. Здорово быстро ехал, было все равно, что со мной может случиться.
Я был на все способен. Мог запросто ее убить. Все, что я потом сделал, все было из-за этой ночи.
Получалось вроде, что она была глупая, глупая как пробка. Конечно, на самом-то деле это было не так, просто она не понимала, какая любовь мне нужна. Как правильно со мной себя вести. На самом-то деле много было способов доставить мне удовольствие.
Она была как все женщины, ничем не отличалась. Шарики у нее в одну только сторону крутиться могли.
Я ее больше не уважал. Она меня разозлила, я долго не мог успокоиться.
Потому что я все это прекрасно мог.
Эти фотографии (когда я ей наркоз дал) – я на них иногда смотрел. С ними-то мне не надо было торопиться. И они мне не дерзили. Так что я все мог.
Этого она так никогда и не узнала.
Ну, на следующее утро я спустился к ней, и все было так, вроде ничего и не случилось. Она ни словечка об этом, и я тоже. Я принес ей завтрак, она сказала, ей в Луисе ничего не нужно, потом она вышла в наружный подвал походить, потом я ее запер и ушел. На самом-то деле я пошел и лег спать.
Вечером все было по-другому.
– Я хочу с вами поговорить.
Да? – говорю.
– Я все способы перепробовала. Остался только один. Я решила опять начать голодовку. Не буду есть, пока вы меня не отпустите.
Спасибо за предупреждение, говорю.
– Если только…
Ах, имеется еще «если только…».
– Если только мы не придем к соглашению.
И вроде бы ждет чего-то.
Что ж, послушаем, говорю.
– Я готова согласиться с тем, что вы не сразу меня отпустите. Но я не согласна больше жить здесь, в подвале. Если уж я пленница, я хочу быть пленницей наверху. Мне нужен дневной свет и свежий воздух.
Всего-навсего, говорю.
– Всего-навсего, – отвечает.
И, полагаю, прямо с сегодняшнего вечера?
– Во всяком случае скоро.
Полагаю, мне следует пригласить столяра и декораторов и всякое такое.
Она вздохнула, видно, до нее стало доходить.
– Не надо так. Пожалуйста, не надо так. – А сама смотрит так странно. – Откуда этот сарказм? Я ведь не хотела вас обидеть.
Все это было бессмысленно. Она всю романтику во мне убила, стала для меня такой же, как все женщины, я ее не мог больше уважать, ничего в ней не осталось достойного уважения. И видел я, к чему вся эта игра, стоило ее только выпустить из подвала, и с концами, считай, сбежала.
Ну, все-таки я что подумал, я подумал, ни к чему мне опять все эти дела с голодовкой и всякое такое, лучше выиграть время.
Как скоро? – говорю.
– Вы могли бы держать меня в одной из спален. Можно ведь все окна забить и запереть. Я бы там спала. И может быть, вы иногда разрешали бы мне посидеть у открытого окна, связанной и с кляпом во рту. Это все, о чем я прошу.
Это все, говорю. Интересно, что скажут люди, когда я окна в доме забью?
– Я лучше умру от голода, чем останусь жить в этом подвале. Ну, держите меня в цепях там, наверху. Я на все согласна. Только позвольте мне дышать свежим воздухом и видеть свет дня.
Я подумаю.
– Нет, ответьте сейчас.
Вы забыли, кто здесь хозяин.
– Сейчас.
Не могу ответить вам сейчас. Мне надо подумать.
– Хорошо. Завтра утром. Либо вы скажете, что я могу пойти наверх, либо я не прикоснусь к пище. И это будет равносильно убийству.
Она была прямо в ярости. Злая такая. Я повернулся и вышел.
В ту ночь я все хорошенько обдумал. Я знал, надо протянуть время, сделать вид, что я на все согласен. Только надо, как говорится, проделать все необходимые телодвижения.
– И еще кое-что обдумал, такое, что мог сделать, когда дело до дела дойдет.
На следующее утро, когда я к ней спустился, я сказал, мол, все как следует продумал, что, мол, ее можно понять, и я всесторонне это все рассмотрел и всякое такое, и что одну комнату наверху можно переделать, только на это понадобится неделя. Я думал, опять начнет дуться, но все прошло о'кейно.
– Только учтите, если это всего лишь новая отсрочка, я объявлю голодовку.
Завтра же начну этим заниматься, говорю. Но ведь понадобятся доски и специальные засовы. Их достать тоже не так просто, пару дней придется только на это потратить.
Она только взглянула, жестко так, ну а мне-то что, я взял ведро и пошел выносить.
После этого все шло нормально, исключая, что я все время должен был притворяться. Мы не так уж много разговаривали, но она мне больше не дерзила.
Раз вечером она заявила, что ей нужно принять ванну и заодно посмотреть на ту комнату и что уже сделано. Ну, я знал, что так случится, приготовил доски, все так устроил, чтоб выглядело, вроде я всерьез в этой спальне окном занимаюсь (оно выходило в сад). Она сказала, что ей хотелось бы поставить в этой комнате старое виндзорское кресло [23] (совсем как в прежние времена попросила меня о чем-то), ну, я на следующий день купил и принес к ней в подвал – показать. Она говорит, нет, сюда не нужно, его место там, наверху.
И все эти вещи (в смысле обстановки), которые у нее в подвале стояли, ей наверху не нужны, их место здесь. После того, как она увидела ту комнату и дырки для винтов уже просверленные, она вроде поверила, что я такой дурак и разрешу ей перебраться наверх.
План был такой, что я спущусь за ней, отведу ее наверх, мы поужинаем, а потом она проведет свою первую за все это время ночь наверху и утром увидит дневной свет.
Иногда она даже бывала веселой, а мне было смешно, Ну, смеяться-то я смеялся, а только когда срок наступил, я ужасно разволновался.
Первое, что она заявила, когда я к ней пришел в шесть часов вечера, это что она заразилась от меня насморком, который я подцепил в парикмахерской в Луисе.
Но она была веселая, острила, распоряжалась и, конечно, торжествовала, смеялась надо мной исподтишка. Только ведь известно, хорошо смеется тот, кто смеется последний.
– Вот, я собрала вещички для сегодняшнего вечера. А все остальное вы сможете перенести завтра. Все уже готово?
Она уже спрашивала об этом за обедом, и я сказал «да».
Да, говорю, готово.
- Предыдущая
- 31/81
- Следующая
