Контроль над Эребом - Ольховская Влада - Страница 8

– Вы мне угрожаете?!

– Очень похоже на угрозу, согласен. Но мне нужно было объяснить, что такое нарушение.

– Вы что, казни не боитесь? – поразился Харрент.

– А вы действительно уверены, что номер 7 Легиона, да еще и отмеченный похвалой за миссию на Феронии, казнят за смерть номера 41 среди телепатов, которых и так больше, чем достаточно? Если не уверены в ответе – не мешайте мне. А Мазарин я пока сообщаю только то, что она имеет право знать. Какова вероятность того, что ей хватит силы и ловкости удалить устройство, расположенное у нее на спине, менее чем за секунду?

– Нулевая, – буркнула Альда. – Триан просто делает все, чтобы я не доставляла флоту неприятностей, где здесь нарушение?

Судя по гневному взгляду, Харрент мог бы указать на целый список – но промолчал. Видимо, его не слишком привлекало близкое знакомство с особенностями собственной анатомии.

Теперь, когда Триан осадил его, хотелось общаться с легионером свободней… И все равно было нельзя. Зачем вести себя так, будто это их последняя встреча, если еще есть шанс все исправить?

– А где будете вы, пока я разбираюсь с этими бюрократическими мелочами? – поинтересовалась Альда.

– Команда в отпуске.

– Кто-нибудь останется на «Северной короне»?

– Полагаю, что все.

– Тогда мне нужно кое-что рассказать…

Она сомневалась до последнего. Не потому, что стеснялась Триана – с ним она могла говорить о чем угодно. Куда больше Альду раздражали ухмылочки Харрента, да и то, что многие перехватят ее предупреждение через подслушивающие устройства.

Но уж лучше так, чем оставить команду без защиты! Поэтому Альда пересказала свой повторяющийся сон во всех деталях. Она видела, как Харрент демонстративно закатывал глаза, как всем своим видом показывал, что это всего лишь фантазии истеричной бабы, на которые не стоит обращать внимания. Альда даже ожидала, что он встрянет в разговор, но конвоиру не хотелось снова привлекать внимание Триана.

Харрент не выдержал, лишь когда она закончила говорить.

– Вы возомнили себя провидицей, Мазарин? – поинтересовался он. – Вам напомнить первый курс? Телепаты не умеют заглядывать в будущее!

– Но я не говорила, что заглянула в будущее, – возразила Альда. – Этот сон действительно может быть моей фантазией, я не отрицаю. Есть у меня пара-тройка причин понервничать, знаете ли! Но меня смущает вот что… Впервые этот сон приснился мне в ночь, когда надели ошейник, то есть, не прошло и суток с блокировки моих способностей. В таких условиях эта иллюзия могла стать лишь интерпретацией мыслей, которые я уловила. Чужих мыслей!

– Вы склонны случайно влезать в головы людям? – язвительно поинтересовался Харрент.

– Нет, если бы я делала это, я бы знала наверняка! Но когда я попадаю в места с активным потоком чужих мыслей, я настраиваюсь на ключевые слова, связанные с моей командой и моим кораблем. Это моя работа – не все телепаты сутками следят за искалеченными девушками! – не удержалась Альда. Потом она снова повернулась к Триану: – Шансы того, что это правда, невелики, но они есть… Меня тогда отвлекли, задержание стало шоком, понятно, о чем я думала… Но подсознание действует по-другому. Есть вероятность, что в момент моего задержания кто-то рядом думал о том, как взорвать «Северную корону». То, что произошло на комиссии, делает это еще более реальным.

– Типичная стратегия преступника – смещение вины! – объявил конвоир.

– Не вижу смысла спорить, особенно теперь, когда отведенное для встречи время заканчивается, – указал Триан. – Я понял вас, Мазарин. Мы будем иметь это в виду. Я все еще отвечаю за безопасность «Северной короны»… И за вашу безопасность тоже. Быть может, меня довольно долго не будет рядом. Но это не значит, что я не смогу вас защитить.

Это было единственным утешением, которое он себе позволил. Время и правда вышло, Харрент поспешил воспользоваться этим. Конвоир с едва скрываемым торжеством проводил Триана к выходу, а Альда снова осталась совсем одна.

На ближайший год ему предстояло забыть собственное имя и помнить только номер. Это не слишком расстраивало Шестого… да вообще не расстраивало. Кому оно нужно, имя это? На Земле его, вероятнее всего, уже забыли – за столько лет! Это курсантам академии специального корпуса разрешено связываться с родными. Легионерам на время обучения полагается режим тишины. Потом, после выпуска, они имеют право пообщаться с родственниками, если захотят… Но никто никогда не хочет.

Обычному человеку имя пригодилось бы как минимум для надгробья, а Шестому надгробье не полагалось. Тела легионеров после смерти полностью уничтожались, чтобы не допустить утечки мутагена в окружающую среду.

Возможно, очень скоро так произойдет и с ним. Шестой признавал, что, с учетом всех обстоятельств, этот день может наступить куда быстрее, чем хотелось бы. А ведь как хорошо все начиналось…

Теоретическое обучение давалось ему легко, тренировки тоже шли неплохо. Пока все кадеты оставались людьми, он был среди лучших. Разве это так сложно, если природа щедро одарила и умом, и здоровьем? Ну а потом дело дошло до мутации, и оказалось, что все предыдущие подарки природы были издевкой. Она дала ему так много лишь затем, чтобы он осознал, как много теряет.

Первая стадия прошла быстро, почти незаметно, однако это стало последним даром, который он получил от судьбы. Дальше Шестой в полной мере осознал, что же такое ад, не единожды воспетый в культуре прошлого. Он раньше не представлял, что такая боль возможна. Лучшими моментами в его жизни становились те недолгие часы, на которые он терял сознание. Но потом он просыпался, и все начиналось по новой.

– Организм не усваивает мутаген, – обыденно пояснил врач. – Сопротивляется, как болезни. Такое редко, но бывает.

Врачи никогда не сближались с такими кадетами, как Шестой. Они понимали, что воющие от боли подростки, скорее всего, смертники. Лучше не привыкать, чтобы потом не жалеть. Так что общались с ним редко и мало, большую часть времени он был заперт в своем кошмаре один.

Он хотел умереть. Не всегда – но иногда, когда боль становилась особенно сильной. Отнять собственную жизнь он все равно бы не смог, не хватило бы решимости, да и сил тоже. Однако Шестой понимал, что все может случиться независимо от его воли. Из того зала, где проходила перевоплощение его группа, то и дело выносили упакованные в стерилизационные мешки тела.

А он выжил. Взял и выжил, удивив самого себя. Однажды он в очередной раз проснулся на пропитанных кровью простынях и почувствовал себя намного лучше. Спазмы постепенно слабели, боль отступала. Через несколько дней ему позволили встать с кровати и пройти первый тест.

Тогда и появились те самые цифры, обернувшиеся его личным проклятьем. 97,3 %. Клеймо на его будущем.

Он не сразу понял это. Некоторое время он еще наивно верил, что, если будет работать, сражаться, стараться и достигать, все изменится. Если бы! Против него выступило собственное тело, а такого противника попробуй, победи. Все его усилия будто улетали в пустоту. Болезни оказалось плевать, насколько он умен и талантлив. Болезнь безжалостно брала свое. Шестой каждое утро, просыпаясь, делал анализ крови портативным тестером, однако цифры никогда не менялись.

Он вообще не знал, почему еще держится за призрачную надежду. Это было бесконечно глупо, и все же где-то в глубине его души тихий упрямый голос шептал ему, совсем как в дни мучений: «Ты все выдержишь. Вопреки». Шестой и выдерживал, хотя уже понимал, что спасения не будет. Да, в истории Легиона бывали случаи, когда мутаген все-таки приживался позже обычного срока. Но Шестой уже выяснил, что это происходило постепенно и начиналось почти сразу после выхода из лазарета. В его же случае цифры, пусть и не худшие изначально, застыли и не сулили ему ничего хорошего.

И все равно он держался. Он приучил себя игнорировать боль в язвах, покрывавших его кожу – она приняла меньше всего мутагена, и это делало его отвратительным бойцом. Он привык к дурацким очкам, потому что только они могли удержать его глаза целыми и сохранить ему зрение. Он даже не обращал внимания на тот факт, что его все ненавидят – хотя и понимал это. Он бы на их месте тоже ненавидел болезненного червя, который наверняка снизит средний балл всей группе. Но умирать ради того, чтобы эти кадеты, и без того здоровые и счастливые, могли на выпускном повыпендриваться, Шестой не собирался.