Дело по обвинению. Остров Медвежий - Маклин Алистер - Страница 54

— Не вмешайся я, мы бы сейчас на всех парах мчались в Гаммерфест. Вы хотели напомнить капитану пункт договора о фрахтовании, согласно которому он обязан выполнять все ваши указания, кроме тех, что противоречат безопасности судна. Вы хотели указать ему на то, что, поскольку опасности для судна не существует, формально капитан нарушает договор и обязан возместить все расходы, что наверняка разорило бы его. Но для такого человека, как Имри, честь дороже денег. Он послал бы вас ко всем чертям и взял бы курс на Гаммерфест.

— Хочу подтвердить, что наш достойный лекарь прав на все сто процентов, — заметил Граф, успевший наполнить свой стакан бренди. — Вы едва не сели в лужу, милый мой Отто.

— Согласен, — отозвался Джерран, сделавший вид, что не заметил фамильярности оператора. — Мы в долгу перед вами, доктор Марлоу.

— За вами бесплатный билет на премьеру, — ответил я, — и уплата моих долгов.

Предоставив членам правления решать свои проблемы, я направился в пассажирское помещение. Аллен и Мэри Дарлинг сидели в салоне. Положив голову ему на плечо, девушка, похоже, спала. В ответ на мой приветственный взмах рукой Аллен сделал тот же жест.

В каюту Герцога я вошел без стука: вдруг кто-то спит. Так и оказалось.

Нимало не обеспокоенный близким соседством Косой, недавно заглянувшей к ним, храпел Эдди, электрик. Сесил Голайтли не спал. Он был очень бледен и изможден, но, похоже, чувствовал себя вполне сносно. Главным образом потому, что рядом сидела Мэри Стюарт и держала его за руку.

— Господи Боже! — воскликнул я. — Вы все еще здесь?

— А как же иначе? Вы же сами велели остаться и присматривать за больным.

— Вы очень добры. Лучше себя чувствуете? — спросил я Герцога.

— Гораздо лучше, доктор, — прошептал он едва слышно.

— Хотелось бы расспросить вас кое о чем, — продолжал я. — Несколько минут мне уделите?

Больной кивнул. Мэри проронила: «Тогда я вас покидаю», — но я положил ей руку на плечо.

— Ни к чему. У нас с Герцогом от вас секретов нет, — произнес я, внимательно посмотрев на Сесила. — Но, может быть. Герцог что-то от меня скрывает?

— Я? — искренне удивился Сесил.

— Скажите, когда вы начали испытывать боли?

— Боли? Примерно в половине десятого — десять. Точно не помню.

Куда подевался его живой ум и веселый нрав? В эту минуту Герцог и в самом деле походил на встрепанного воробья из предместья Лондона.

— Когда со мной это стряслось, не до часов было.

— Еще бы, — сочувственно сказал я. — После ужина вы ничего не ели?

— Ничего, — уверенно заявил Сесил.

— Может, съели... ну, какой-нибудь пустяк? Видите, Сесил, я удивлен.

Мисс Стюарт вам сообщила, что заболели не вы один? — Герцог кивнул. — Вот что странно. Остальные почувствовали недомогание тотчас после приема пищи. С вами же это произошло час спустя. Именно это меня и удивляет. Вы больше ничего не ели? Точно?

— Доктор! — обидчиво произнес Герцог. — Вы же меня знаете.

— Потому и спрашиваю. — Мэри укоризненно взглянула на меня. — Видите ли, мне известно, что у тех, кто испытывал боли в желудке, было пищевое отравление, и я знаю, как их лечить. Ваша же болезнь, видно, иного рода.

Какова ее причина, мне неведомо. Чтобы не рисковать, сначала необходимо поставить диагноз. Завтра утром и позднее вы будете испытывать сильный голод, но я должен предупредить вас, чтобы вы ничего не ели. Иначе это вызовет такую реакцию, что на сей раз спасти вас не удастся. Надо дать вашему организму передышку.

— Не понимаю, доктор.

— Ближайшие три дня только чай и сухари. Герцог с убитым видом посмотрел на меня.

— Чай и сухари? — заныл он. — Целых три дня?

— Для вашего же блага, Сесил, — похлопал я его сочувственно по плечу и выпрямился, готовясь уйти. — Хочу, чтобы вы поскорей поправились.

— Мне жуть как захотелось есть, — вдруг с жаром произнес Герцог.

— Когда?

— Около девяти.

— Около девяти, то есть через полчаса после ужина?

— Да. Я зашел на камбуз. На плите стояла сковорода. Я успел съесть всего одну ложку, когда послышались шаги двух человек, и я спрятался в кладовку.

— И стали ждать?

— Пришлось, — словно совершив акт гражданского мужества, произнес Герцог. — Если бы я приоткрыл дверь, меня бы заметили.

— Итак, эти двое вас не заметили и ушли. Что было потом?

— Оказалось, они очистили всю сковороду, — с огорчением отозвался Сесил.

— Ваше счастье.

— Счастье?

— Это были Моксен и Скотт, стюарды. Не так ли?

— Как вы догадались?

— Они спасли вам жизнь, Герцог.

— Как это?

— Съев вместо вас жаркое. И вот результат: вы живы, они оба мертвы.

Аллену и маленькой Мэри, видно, надоело бодрствовать; салон был пуст.

До встречи с Хэггерти у меня оставалось пять минут. Надо успеть собраться с мыслями. Но тут я понял, что у меня нет и пяти минут: я услышал, как кто-то спускается по трапу. Делая неимоверные усилия, чтобы не упасть, Мэри Стюарт села, вернее, плюхнулась в кресло напротив меня. Миловидное лицо ее было изможденным, серого оттенка. У меня не было досады на нее за то, что своим появлением она нарушила ход моих мыслей: по отношению к этой латышской девушке я не мог испытывать даже отдаленно враждебного чувства. Кроме того, она наверняка хотела поговорить со мной; она пришла за помощью, поддержкой, пониманием — шаг непростой для такой гордой, независимой особы.

— Нездоровится? — спросил я невпопад, но докторам невоспитанность сходит с рук. Мэри кивнула, сжав кулаки так, что побелели суставы. — А я думал, вы хорошо переносите качку, — произнес я, слегка коснувшись ее рукава.

— Дело не в качке.

— Мэри, почему бы вам не прилечь и не попытаться уснуть?

— Вот как! Отравлены еще два человека, а вы предлагаете идти спать и видеть приятные сны? — Я ничего не ответил, и девушка продолжила довольно неприязненным тоном:

— Ведь вы не из тех, кто умеет сообщать дурные вести как подобает.

— Профессиональная черствость. Но вы пришли не за тем, чтобы упрекнуть меня в бесцеремонности. Что случилось, дорогая Мэри?

— Почему вы называете меня «дорогая»?

— Вас это обижает?

— Вовсе нет. Когда это произносите вы. — В устах любой другой женщины слова эти прозвучали бы кокетством, тут же была констатация факта, не больше.

— Так в чем же дело? — спросил я с умным видом. — Рассказывайте.

— Мне страшно, — призналась она.

Ей и в самом деле было страшно. Девушка была измучена, издергана: ей довелось ухаживать за четырьмя почти безнадежными больными, и еще трое из тех, кого она знала, погибли. В довершение всего — этот арктический шторм.

Тут и самое бесстрашное сердце дрогнет.

— На судне творится что-то неладное и очень жуткое, доктор Марлоу.

— Неладное и жуткое? — отозвался я, делая вид, что не понимаю ее.

— Не надо считать меня такой наивной, доктор, — произнесла она озабоченно. — Зачем смеяться над глупой женщиной?

— Я не хотел вас обидеть, — сказал я дипломатично. — Я слишком вас люблю.

— Неужели? — слабо улыбнулась она не то иронично, не то польщенная комплиментом. — Разве вы не находите странной атмосферу, которая нас окружает?

Понимая, что ничем не рискую, я признался:

— Лучше родиться глухим и слепым, лишь бы не видеть всего этого...

Мелкая зависть, ложь под маской искренности, улыбки с ножом за пазухой... И эта очаровательная грызня между людьми первой и второй категории...

Разумеется, все это я разглядел. Надо быть бесчувственным истуканом, чтобы не видеть происходящего. Но на девяносто процентов я объясняю это сволочными отношениями, существующими в мире кино. Кого тут только нет — пустозвоны, мошенники, лгуны, шарлатаны, подхалимы и лицемеры, съехавшиеся со всего света. Мир кино напоминает мне лупу, под которой увеличиваются все нежелательные свойства и уменьшаются положительные черты людей, каковыми, полагаю, они все же обладают.

— Вы о нас не слишком высокого мнения. Неужели мы все такие уж плохие?