Птицы, звери и родственники - Даррелл Джеральд - Страница 24

• Предыдущая
• 24/43
• Следующая

Ларри встретился с этой разнокалиберной парой в городе и тут же широким жестом пригласил их к нам выпить. Тот факт, что они, успев изрядно принять, заявились к нам в два часа ночи, ни для кого из нас не явился потрясением – мы уже успели, или почти успели, привыкнуть к знакомствам Ларри.

Накануне мама, подхватив сильную простуду, рано легла спать. Остальные члены семьи тоже разбрелись по своим комнатам. Из всей компании бодрствовал я один: я ожидал прилета Улисса из его ночных странствий и уже приготовил ему ужин – мясо и мелко нарубленную печенку. Я лежал и читал, когда до моих ушей донесся глухой, неясный звук, отзывавшийся эхом в оливковых рощах. Сначала я подумал, что это крестьяне возвращаются со свадебной пирушки, и не придал ему значения. Но какофония все приближалась, и по цокоту копыт и звону колокольчика я догадался, что подвыпившие гуляки проезжают мимо нас по дороге на повозке. Однако песня, которую они горланили, была вовсе не греческой, и я удивился, кто бы это мог быть. Я вылез из постели, высунулся из окна и стал всматриваться сквозь оливы. Тут повозка свернула с дороги и покатила к нашему дому – я уже мог отчетливо рассмотреть ее, потому как кто-то из сидевших сзади развел в ней маленький костерчик. Озадаченный и заинтригованный, я наблюдал за огоньком, который то появлялся, то исчезал меж стволов деревьев и двигался к нашему дому.

В этот момент в ночном небе, словно медленно парящий парашютик одуванчика, показался Улисс и не нашел ничего лучшего, как сесть ко мне прямо на голое плечо. Согнав его, я принес миску с едой, которую он тут же принялся клевать и заглатывать, издавая при этом тонкие гортанные звуки и помаргивая блестящими глазами.

А повозка тем временем медленно, но настойчиво подбиралась к нашему дому, и вот она уже вкатила во двор. Восхищенный открывшимся зрелищем, я высунулся из окна.

Сзади никакого костра не оказалось. Сидевшие там субъекты оба держали по огромному серебряному канделябру, и в каждом канделябре было по несколько большущих белых свечей, какие обычно ставят в церкви Святого Спиридона. Оба седока громко и безголосо, но с большим апломбом пели песню из «Девы гор», изо всех сил стараясь попадать в такт.

Повозка остановилась у самых ступеней лестницы, ведущей на веранду.

– В семнадцать лет… – печалился явно английский баритон.

– В семнадцать льет!… – вторил ему голос с ярко выраженным среднеевропейским акцентом.

– Волшебною очей голубизною, – пел обладатель баритона, дико размахивая канделябром, – пленен он и сражен был наповал…

– Сражен биль наповал… – подтягивал среднеевропейский акцент, придавая бесхитростным словам столь сладострастный оттенок, что не услышав – не поверишь.

– А в двадцать пять… – продолжал баритон.

– А в двадцать пьять…

– Пленился он совсем другою…

– Пленилсья он совсьем другою…, – скорбно подхватывал среднеевропейский акцент.

– И понял, сколь напрасно он столько лет страдал! – закончил куплет баритон и так яростно взмахнул канделябром, что свечи повылетали из него, словно ракеты, и со свистом попадали в траву.

Дверь моей спальни открылась, и вошла Марго, одетая в ночную сорочку из множества кружев и чего-то напоминающего муслин.

– Что это за шум? – прошептала она хриплым осуждающим тоном. – Ты же знаешь, что мама нездорова.

Я объяснил, что не имею никакого отношения к источнику шума и что, похоже, нашей компании прибыло. Марго тоже высунулась из окна и уставилась на повозку, где певуны уже собрались затянуть следующий куплет.

– Слушайте, – крикнула она приглушенным голосом, – нельзя ли потише? Мама болеет.

Тут же пение смолкло, и в повозке поднялась долговязая фигура. Она подняла канделябр и с серьезным видом взглянула на высунувшуюся из окна Марго.

– Ни в коем случае, милая барышня, – сказала она замогильным голосом, – ни в коем случае не тревожить муттер.

– Ни в коем случае, – согласился из повозки английский баритон.

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть? – взволнованно прошептала мне Марго.

– Да друзья Ларри, кто же еще? Ясно как Божий день.

– Так вы друзья моего брата? – прощебетала Марго из окна.

– О да, благородное созданье! – молвила высокая фигура, качнув канделябром в сторону Марго. – Он пригласиль нас выпивать.

– Хм… Минутку, я сейчас спущусь, – сказала Марго.

– Всю жизнь мечтал глядеть на вас поближе, – сказал долговязый, как-то неуверенно кивая.

– Увидеть вас поближе, – поправил тихий голос из повозки.

– Сейчас я спущусь, – шепнула мне Марго, – впущу их в дом и прослежу, чтобы вели себя тихо. А ты пока разбуди Ларри.

Я надел шорты, бесцеремонно схватил Улисса, который в полудреме безмятежно переваривал пищу, и вышвырнул его в окно.

– Вот это да! – сказал долговязый, наблюдая, как Улисс улетал вдаль над посеребренными лунным светом верхушками олив. – Совсьем как в замке Дракулы, правда, Дональд?

– Ей-богу, правда, – ответил тот.

Я помчался по коридору и ворвался в комнату Ларри. Чтобы растормошить его, потребовалось некоторое время, поскольку он, боясь заразиться от мамы, перед сном принял для профилактики полбутылки виски. Но вот наконец он проснулся и сел на кровати, глядя на меня туманным взором.

– Тебе какого лешего? – спросил он. Я объяснил, что прибыли два каких-то субъекта, которых он пригласил выпить.

– Только этого не хватало, – сказал Ларри. – Поди скажи им, что я уехал в Дубровник.

Я объяснил, что это будет неудобно, тем более что Марго уже пригласила гостей в дом, а так как мама неважно себя чувствует, ее нельзя тревожить. Недовольно ворча, Ларри встал с постели, натянул халат, влез в шлепанцы, и мы по скрипучей лестнице спустились в гостиную. Первым, кого мы там увидели, был Макс – худощавый, жизнерадостный, добросердечный малый. Растянувшись в кресле, он помахивал канделябром, в котором не осталось ни единой свечи. В другом кресле, ссутулившись, сидел угрюмый Дональд, похожий на помощника могильщика.

– Какие у вас вольшебные голубые очьи, – сказал Макс, поводя на Марго указательным пальцем. – А ведь мы были петь о голубых очах, да, Дональд?

– Мы пели о голубых очах, – поправил Дональд.

– Я так и сказаль, – доброжелательно заметил Макс.

– Ты сказал «мы были петь», возразил Дональд.

Макс на секунду задумался.

– В любом случай, – заявил он, – очьи были голубой!

– Были голубые, – поправил Дональд.

– Наконец-то, – чуть слышно сказала Марго, когда мы с Ларри вошли в гостиную. – Я так понимаю, это твои друзья, Ларри.

– О, Ларри! – возопил Макс, пошатываясь с неуклюжей грацией жирафа. – Ты приглашаль, вот мы и приходить.

– Очень мило, – сказал Ларри, пытаясь изобразить на своем сонном лице нечто вроде радушной улыбки. – Вы не могли бы говорить немного потише, поскольку мама приболела?

– Муттер, – сказал Макс с неколебимым убеждением, – самая важная вьещи на свьете!

Он повернулся к Дональду и, приложив палец к роскошным усам, сказал «тс-с!» с такою яростью, что мой преданный Роджер, до этого мирно дрыхнувший сном праведника, тут же вскочил и разразился заливистым лаем. К нему тотчас же присоединились Вьюн и Пачкун.

– Ну так же нельзя, – заметил Дональд, когда лай на секунду смолк. – Гости не должны доводить собак до такого скандала.

Макс встал на колени и облапил своими длинными руками неумолкающего Роджера. Я наблюдал за его действиями с некоторой долей тревоги: а вдруг Роджер не так поймет?

– Тьише ты, гавкалка, – сказал Макс прямо в ощетинившуюся, воинственную морду Роджера.

К моему удивлению, Роджер тут же замолк и стал как ошалелый лизать Макса в лицо.

– Так… хм… хотите выпить? – сказал Ларри. – Извините, что не прошу вас задержаться надолго, – к сожалению, мама больна.

– Вы очень любезны, – сказал Дональд, – очень любезны. Однако я должен извиниться за него. Что вы хотите, чужеземец.

– Ну, я, пожалуй, пойду спать, – сказала Марго и попыталась покинуть компанию.

• Предыдущая
• 24/43
• Следующая