Повешенный (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 2

Господи, а это что еще за бред⁈

—…Приговорить бывшего капитана лейб-гвардии Павла Стоцкого к разжалованию из всех чинов, к лишению дворянского титула и иссушению дара. А за сим приговорить оного к повешению. Казнь осуществить немедленно, сразу же после оглашения сего приговора.

Глаза наконец, привыкли к яркому свету, и я увидел, что стою на длинной скамье не один — с двух сторон от меня еще шестеро мужчин с веревками на шее и в таких же белых рубахах. Весь спектакль происходит на высоком деревянном помосте, который находится в центре большой площади. На брусчатке лежит снег. Вдалеке, за цепью солдат, толпится народ, одетый в какую-то дурацкую, допотопную одежду. Наша семерка стоит лицом к трибуне, на которой словно разряженные петухи, сидят военные в мундирах с регалиями и накинутых сверху плащах, подбитых мехом. Их шляпы-треуголки украшают плюмажи. Некоторые наводят на нас лорнеты, а один не постеснялся и подзорной трубой воспользоваться. Театр, блин… только оркестра здесь не хватает. Хотя вон какие-то военные с барабанами стоят перед трибуной.

Это я уже умер, и у меня такие посмертные видения? Или так выглядит ад для грешников?

—…Поручик 3-й артиллерийской бригады Петр Южинский… — бубнеж за спиной снова обрел силу, словно в занудный голос прибавили громкости —…сей преступник сам вызвался на убийство блаженные памяти государя императора и ныне царствующего государя императора, избирал и назначал себе в помощь лиц к совершению оного…'

Подул порыв ледяного ветра, и меня кинуло в дрожь — зубы помимо воли начали отбивать чечетку. Стоять в одной рубахе на пронизывающем ветру было чертовски неприятно. Голос то и дело пропадал, будто его отключали на время, и потом снова включали. А вот видел я теперь просто отлично. И это с моими-то минус два! Я поднял глаза к небу — низкие хмурые облака закрывали солнце, не удивлюсь если сейчас еще и снег пойдет. Господи, какая же здесь холодрыга…

Осторожно повернув голову, насколько позволяла веревка, я обвел взглядом площадь, но ничего не узнал. Здания вокруг совершенно не знакомые. Хотя мне показалось, что слева я вижу шпиль Адмиралтейства, но где тогда Исаакиевский собор? На предполагаемом месте идет какая-то стройка, установлены леса и никакого парка перед ним. Скосил глаза направо — там привычного здания Сената с аркой тоже нет, лишь какой-то незнакомый дворец. Ничего непонятно… Вроде Питер, а вроде и нет.

Вернулся взглядом к трибуне. Перед глазами вдруг потемнело и начало двоиться — а потом резкость снова «включилась», я увидел среди фигур военных одного странного человека. Правильные черты лица, довольно молодой — лет тридцати, темноволосый, высокий — гораздо выше остальных ростом. Он невольно притягивал взгляд, да и сидящие рядом с ним военные с подчеркнутым почтением, и даже льстивым подобострастием обращались к нему. А кому у нас испокон веков льстить привыкли? Богатеям, да начальству. Значит, это какой-то большой начальник… или генерал.

Незнакомец словно почувствовал, что я на него смотрю и встретился со мной взглядом. По тонким губам скользнула неприятная, какая-то змеиная улыбка, и все очарование этого по-настоящему красивого мужчины моментально померкло. Я равнодушно перевел взгляд с незнакомца на строй солдат в старинных мундирах, что стояли перед трибуной, потом на зевак, столпившихся на краю площади…

—…к повешению!

Звук будто опять включили, я услышал отчетливый шепот слева:

— Паша, друг, прости меня за все, свидимся на том свете!…Если он есть.

Я повернулся, как смог и обнаружил, что рядом на скамье стоял, покачиваясь, красивый молодой парень с щеточкой светлых усов над губой и грустными ярко-синими глазами — прямо «девичья погибель». Ветер трепал вьющиеся русые волосы, сыпал мелкой снежной крупой в лицо. Как и я, одет он в простую белую рубашку с широким воротом, руки тоже связаны за спиной, на шее такая же веревка.

— Приговор привести в исполнение незамедлительно! — в поле моего зрения, наконец, попал тот самый глашатай, что озвучивал приговор. Длинноногий, в расстегнутой шубе, высоких сапогах и треуголке. На лице — румянец, глаза бледно-голубые, во взгляде застыл лед. Нос прямой, как у древнеримской мраморной статуи. Ариец, блин… Какие-то они «неправильные» тут — все с четкими чертами лица — сплошь «алены делоны». Хотя нет… Лица у солдат перед трибуной вполне ведь обычные, это лишь офицеры здесь писанные красавцы.

По кивку «арийца», на помост взобрался толстый поп в черной рясе, пробасил: «Господу помолимся!». Тоже, кстати, нормальный человек. Одутловатое лицо, под глазами набрякли мешки — будто у священника больные почки. Хотя нет… Кое-что необычное и у него есть. Черный, почти антрацитовый крест на груди. Очень странный.

Поп начал подносить крест слева направо каждому приговоренному. Двое поцеловали, еще двое отказались. Светловолосый сосед закрыл глаза, его губы беззвучно зашевелились, словно он и правда, истово молился про себя. Поп назвал его Петром, надо так понимать, это и есть Южинский.

Священник подошел ко мне, спросил равнодушным голосом:

— Раскаиваешься ли в совершенном злодеянии, раб божий Павел? Готов ли предстать перед Господом нашим?

Попытался ответить ему и подался вперед, но веревка сдавила горло и я лишь закашлялся. Ко мне подошел «ариец» и, скорчив брезгливую мину, слегка ослабил удавку.

— Господа, тут какая-то ошибка вышла — прохрипел я — меня вообще-то зовут Константин.

— Павел Алексеевич — укоризненно покачал головой поп — Грешно лгать перед встречей с Создателем. Ежели не из тайных язычников, примирись с Господом!

Самоубийцы царства Божьего не достойны. Это я знал точно. Так что в местном аду на снисхождение мне рассчитывать не стоит.

— Не то, чтобы я против, только я не Павел Алексеевич, а Константин Алексеевич!

— Батюшка, заканчивайте — красавец в шубе снова затянул веревку на моей шее и деловито произнес — инквизиторы ждут.

Священник вздохнул и, дав поцеловать крест последнему из приговоренных, спустился с помоста. Теперь к нам приблизились двое в черных масках с прорезями для глаз. Палачи что ли…? Прямо как в плохом кино. Но нет. Эти странные люди начали по очереди обходить каждого приговоренного, прикладывая к груди в распахнутом вырезе рубахи странный предмет, издалека напоминающий то ли равносторонний крест, то ли звезду.

Я слегка наклонился вперед, насколько мне позволяла веревка, чтобы рассмотреть, что там происходит. И офигел: у жертвы, прямо над левым соском мерцала восьмиконечная звезда, сантиметров семи в диаметре. Инквизитор приложил к ней свой черный «крест» — звезда запульсировала… и погасла. А мужчина тут же обмяк, чуть не свалившись со скамьи.

Я опустил глаза на «свою» грудь. Мать моя, родная… И у меня на этом месте проступал едва заметный контур звезды!

Один из приговоренных начал извиваться, кричать что-то невразумительное. Но бесполезно. Инквизиторы и его звезду «выключили». Не знаю, что это действо означало, но мои товарищи по несчастью один за другим подвергались странной экзекуции, и после этого все впадали в какое-то заторможенное состояние. Короткий стон — вот уже и глаза Южинского остекленели. Наступила моя очередь.

«Крест» обжег мою грудь, но не холодом, как я ожидал, а жаром. Это было больно! Он реально был таким горячим, будто его только что вытащили из кипятка! Звезда замерцала, мигнула раз, другой, но почему-то не погасла окончательно. Только потускнела.

— Не пойму в чем дело… — тихо проговорил инквизитор

— Так повтори, все равно он скоро сдохнет! — приказал ему второй.

Инквизитор приложил «крест» еще раз, но теперь «ожог» уже не был таким сильным, боли я почти не почувствовал. Зато на глаза снова сумеречная пелена упала. И то ли ветер усилился, то ли резко похолодало, но меня начала бить такая дрожь, что я готов был уже сам свалиться со скамьи, сил почему-то совсем не осталось.

Дождавшись окончания странного ритуала, инквизиторы повернулись к трибуне. Оттуда последовал взмах белым платком, и сразу еще двое инквизиторов в масках дернули за канаты, привязанные к ножкам скамьи. Рывок, опора вылетела из-под наших ног, и мы все беспомощно повисли в своих петлях. Нам даже не успели надеть на головы приготовленные мешки. Хр…хр…Хр!!!…