Возлюбленная - Гарди Томас - Страница 2

– Тогда вы были детьми, дорогая.

– О да, но в ту минуту я обо всем забыла! Он показался точно таким же, как прежде.

– Ну, теперь уже ничего не изменить, но в будущем веди себя осторожнее. Наверняка мистер Пирстон общался со многими девушками и вряд ли вспоминал о тебе. Говорят, он теперь скульптор и со временем обязательно прославится.

– Ах как жаль, что ничего исправить уже нельзя! – горестно вздохнула девушка.

Тем временем молодой, но подающий надежды скульптор Джоселин Пирстон подошел к дому отца – чуждого искусствам простого ремесленника и торговца, от которого, однако, он снисходительно принимал сулившее грядущую славу немалое ежегодное содержание.

Поскольку уведомления о своем приезде Джоселин не посылал, мистер Пирстон куда-то ушел, и никто не встречал дорогого гостя. Джоселин немного постоял, обозревая знакомую с детства картину: просторный двор, где вечные пилы трудились над вечными каменными блоками (казалось, это были те самые пилы и те самые блоки, что и в прошлый приезд), и прошел через дом в сад.

Как все сады и огороды на острове, этот был окружен сложенным из каменных плит забором, а в дальнем конце соседствовал с владениями семейства Каро. Едва приблизившись к границе своего участка, он услышал доносившиеся из-за стены рыдания, время от времени прерываемые горестными причитаниями. Голос, без сомнения, принадлежал Эвис: бедняжка с кем-то делилась переживаниями.

– Ах как жаль! Что же теперь делать? – то и дело восклицала девушка. – Вела я себя недопустимо: дерзко, развязно, бесстыдно! Он никогда мне этого не простит и вряд ли захочет дружить! Наверняка считает меня невежей и нахальной девицей, а я всего лишь забыла… что уже не ребенок. Только ведь он этому никогда не поверит!

Казалось, Эвис впервые осознала, что превратилась в девушку, и это было для нее непривычно, пугающе и даже постыдно.

– Он рассердился? – спросил ее кто-то – может, подруга.

– О нет, не рассердился, хуже: был холоден и высокомерен. Сразу превратился в джентльмена, этакого светского хлыща, совершенно непохожего на парней с острова. Но какой смысл теперь это обсуждать? Лучше бы мне провалиться сквозь землю!

Пирстон поспешил удалиться, искренне сожалея о том, что причинил невинной душе столько страданий, но в то же время почему-то испытывая удовольствие. Вернувшись в дом, он дождался возвращения отца, а после обеда опять вышел с искренним желанием утешить юную соседку неожиданным для нее способом. Впрочем, надо отметить, что Джоселин испытывал скорее дружеские, чем какие-то иные чувства, и ни в коем случае не предполагал, что та блуждающая, неуловимая, постоянно перелетающая из одной телесной оболочки в другую идеализация женского начала, которую он называл любовью, собиралась воплотиться в образе Эвис Каро.

Встретить девушку снова оказалось нелегко, даже несмотря на то, что обычно на этом каменистом пятачке куда сложнее разминуться, чем столкнуться. Похоже, смущение, порожденное слишком эмоциональным приветствием, до неузнаваемости изменило Эвис. Так что, несмотря на соседство, как бы Джоселин ни старался, увидеть ее не сумел. Стоило ему переступить порог дома Каро, она тут же, подобно лисе, пряталась в нору – то есть скрывалась наверху, в своей комнате.

Стремясь загладить невольный промах и утешить девушку, Джоселин не пожелал долго терпеть хитроумные уловки. На острове царили самые простые, порой даже примитивные, нравы, причем и среди представителей зажиточной части населения, поэтому, в очередной раз заметив бегство подруги детства, молодой человек вошел в дом и, остановившись возле лестницы, громко позвал:

– Эвис!

– Да, мистер Пирстон.

– Почему ты убежала наверх?

– О, мне срочно понадобилось кое-что здесь взять.

– Но теперь-то ты можешь спуститься?

– Нет, пока не могу.

– Прошу тебя, Эвис!

Ответа не последовало.

– Что же, будь по-твоему: оставайся там, если хочешь. Не стану тебя беспокоить.

Пирстон гордо удалился и направился в сад. Там его внимание привлекли старомодные цветы возле стены, и он остановился, чтобы посмотреть на них, когда услышал за спиной знакомый голос:

– Мистер Пирстон, я вовсе не рассердилась на вас. Когда вы ушли, подумала, что неправильно меня поймете, вот и решила спуститься, чтобы заверить в своей дружбе.

Девушка догнала его и теперь стояла совсем близко, смущенно теребя кружевные манжеты.

– Добрая, милая Эвис! – отозвался Джоселин и, распахнув объятия, запечатлел на пылающей щеке поцелуй, ничуть не менее эмоциональный, чем тот, который сам получил по приезде.

– Дорогая моя подруга, прости мне невольный промах. Скажи, что не обижаешься! Ну же, скорее! И тогда я произнесу те слова, с которыми ни разу не обращался ни к одной представительнице прекрасного пола: «Готова ли ты стать моей женой?»

– Ах, но мама говорит, что я для вас лишь одна из многих!

– Нет, милая. Ты знала меня в пору юности, а другие не знали.

Постепенно Пирстону удалось преодолеть возражения Эвис. Хоть она и не дала немедленного согласия, все же пообещала подумать и встретиться позже. Через некоторое время Эвис сдержала слово, и давние друзья вместе пошли к южной оконечности острова, которую местные называли Клювом, так как скала здесь опасно нависала над таинственной пещерой под названием Ущелье Дьявола, где море ревело и бесилось точно так же, как в те дни, когда они приходили сюда детьми. Чтобы поддержать спутницу, Джоселин предложил руку, и Эвис приняла помощь – впервые как дама и в сотый раз как подруга.

Они побрели к маяку, где обычно проводили время, и просидели бы там до темноты, если бы Эвис не вспомнила, что вечером должна декламировать стихи со сцены в Стрит-оф-Уэлсе – первой деревне при входе на остров, которая теперь очень старалась стать пусть и крошечным, но все-таки городом.

– Декламировать стихи! – удивленно воскликнул Джоселин. – Разве можно представить здесь другого декламатора, кроме того, которого слышим постоянно: никогда не умолкающего моря!

– О, мы здесь стали очень интеллигентными, особенно зимой. Только прошу, Джоселин, не приходи на выступление. Если увижу тебя, непременно собьюсь, а хочется прочитать не хуже других.

– Если не желаешь меня видеть, не приду. Встречу на выходе и провожу домой.

– Да! – глядя ему в лицо, радостно воскликнула Эвис. Теперь девушка выглядела абсолютно счастливой, а ведь в день его приезда трудно было даже представить, что все сложится так хорошо.

На восточном берегу острова молодые люди расстались, чтобы артистка не опоздала к назначенному времени. Пирстон вернулся домой, а когда стемнело и настало время встречать Эвис, направился по средней дороге на север, в деревню Стрит-оф-Уэлс.

На душе было тяжело. Он так давно и хорошо знал Эвис Каро, что испытывал к ней не столько любовь, сколько теплую дружбу, поэтому импульсивно сказанные утром слова пугали вероятными последствиями. Дело не в том, что между ними могли встать те светские, утонченные дамы, с которыми Джоселин последовательно водил близкое знакомство: сознание оставалось свободным от предположения, что кумир его фантазии представлял собой неотъемлемую часть той конкретной личности, в которой пребывал некоторое – будь то долгое или короткое – время.

Джоселин преданно хранил верность Возлюбленной, однако она воплощалась в разнообразных обликах.

Каждая из дам – будь то Люси, Джейн, Флора, Эванджелина или иная – представляла собой не больше чем мимолетное физическое состояние вечного образа. Факт этот воспринимался не в качестве оправдания или защиты, а просто как объективная реальность. Как правило, Возлюбленная не являлась в виде осязаемой субстанции, а представляла собой дух, мечту, безумие, фантазию, аромат, концентрацию женской привлекательности, блеск глаз, движение губ.

Один лишь бог знал конкретное воплощение прекрасной и далекой Возлюбленной. Пирстон не знал: она для него постоянно пребывала в тумане.