Леди, которая любила готовить - Демина Карина - Страница 5

Горечь лекарства склеила зубы. И заставила проглотить, что ком в горле, что чувство вины.

– Возьмешь… чек выпишу…

Сколько отдать?

Сотню?

Две?

Да если Демьян все свои нехитрые накопления отдаст, все равно не вернет паренька. И той, незнакомой ему женщине, легче от денег не станет.

– Выпишете, конечно, – Павлуша забрал стакан. – Как на ноги станете… только не о нас думайте, а о том, что, кабы оно в городе рвануло, то в госпиталь не пятерых бы привезли, а пять десятков, если не сотен. И тогда их точно не хватило бы.

Наверное, это признание должно было бы утешить, только не утешало. И, отвернувшись в постель, Демьян закрыл глаза.

– Иди уже, – велел он, чувствуя, как тяжко наваливается сонливость. – И… больше, может, тут не сиди, а то мало ли…

Не стоит так уж демонстрировать верность человеку, который очень скоро станет неугоден.

– Еще чего не хватало, – донеслось сквозь дрему.

Марк Львович не обманул.

Встать позволили даже следующим вечером. И Демьян, вцепившись в узкое Павлушино плечо, сумел-таки добраться до двери. Правда, у этой же двери сполз на стул, подставленный Марком Львовичем, который за сумадсбродством пациента наблюдал снисходительно, и долго дышал, пытаясь восстановить те жалкие силы, что еще оставались.

Вышло.

– Вот видите, через пару деньков и вовсе домой отправим, – Марк Львович выглядел предовольным, правда, весьма скоро улыбка его поблекла, стало быть, не все было столь гладко и хорошо. – Единственно…

– Говорите уже, – разрешил Демьян, отдышавшись. – Магом мне не быть?

– Понятия не имею. Но подобный исход, как ни печально, весьма и весьма вероятен. Изменения в энергетической структуре есть, однако… столь незначительны, ничтожны даже, что и я не скажу, признак ли это восстановления, или мне просто мерещится в силу большой на оное надежды.

То есть, восстановление все-таки возможно.

Это хорошо.

Пустота так и не появилась, как не вернулась и прежняя сила, но пока Демьян был слишком занят другим, чтобы испытывать от сего факта какие бы то ни было неудобства.

– Если… в отдаленной перспективе… с учетом естественного стремления любого организма к самоисцелению…

– Да или нет?

– Скорее всего, да, но… понимаете, – он вновь принялся тереть круглые свои очочки, явно скрывая волнение. – Пока организм не восстановится в полной мере, вам следует себя поберечь.

На этот раз поднялся Демьян сам, хотя Павлуша и сунулся было с помощью, но остановился. Хороший он парень, толковый.

– И не просто в том плане, что не пользоваться силой. Боюсь, это в вашем состоянии вовсе не выйдет, но вот… исключительно предположение, интуиция, если хотите знать…

Интуицию Демьян весьма уважал.

– Мне кажется, что вам вовсе следует держаться в стороне от любых мало-мальски серьезных магических возмущений.

Значит, все-таки отставка. Если повезет, то почетная, а если нет… пенсию какую-никакую он выслужил. Хватит на скромную жизнь. Только чем в этой жизни заниматься, Демьян совершенно не представлял.

Ничего. Еще придумает.

Чай, времени на придумки теперь с избытком.

– Я вас понял, – Демьян поклонился и сказал. – Спасибо вам.

А Марк Львович отмахнулся.

– Это вам… как подумаю… мои внучки в последнее время совсем голову от танцулек потеряли, и кто бы знал, да… кто бы знал… я их в Петербург отправить думал, да только говорят, что и там неспокойно, что куда более неспокойно, чем тут. А к тетке в деревню не желают-с… что за времена пошли? Я должен думать, чего они там желают, а чего нет… безобразие полнейшее.

Он покачал головой и вышел, велев:

– Выздоравливайте, Демьян Еремеевич… выздоравливайте поскорее, а то этим, пришлым, веры нет…

Пришлые появились на третий день, когда Демьян Еремеевич окреп настолько, что вполне себе свободно разгуливал по палате. Повязки с рук сняли, а вот корсет оставили.

– А что вы думали? Позвонки ваши, считай, едва в пыль не превратились, – проворчал Марк Львович, когда Демьян посетовал, что уж больно корсет жесткий и тесный даже. – Чудо, просто чудо…

Протестовать перехотелось.

Раз чудо.

Зато больничную одежонку, в которой Демьян чувствовал себя до крайности немощным, удалось сменить на домашнюю. В домашней с визитерами и толковать было легче.

– Доброго вам дня, – статский советник Никонов, личность в узких кругах весьма известная, выглядел усталым и даже больным. Сероватая его кожа, характерная для коренного петербуржца, на южном солнце не загорела, но пошла красными пятнами. Кончик носа слегка облез, как и левое ухо, которое Никонов время от времени пощипывал. – Рад, наконец, знакомству.

– И я рад, – Демьян хотел было встать, ибо говорить с людьми подобными, лежа в кровати, было никак невозможно, но Никонов махнул рукой и велел:

– Лягте.

– Но…

– Целители ваши сделали все, что возможно, – сам Никонов облюбовал стульчик, на котором обычно сиживал Марк Львович, – однако мы все же взяли на себя труд…

Сопровождавший статского советника господин был того характерно неприметного вида, который получается при использовании качественных амулетов. И стоило ему приблизиться, как сердце засбоило, а Демьяна кинуло в пот.

– Надо же, – Никонов поднял руку. – И вправду… выключите это.

Господин коснулся галстука.

А после запонки.

Впрочем, лицо его все одно осталось невыразительным. Правда, при приближении его сердце Демьяна больше не норовило из груди выскочить.

Холодные пальцы коснулись висков, сдавили. Серые глаза заглянули в глаза, и… палата крутанулась раз, другой, а после вовсе пошла круговоротом, в который сознание Демьяна затянуло. И он тонул, тонул, но никак не мог утонуть. А когда все-таки круговорот стих, Демьяна вырвало… в ведро, заботливо подставленное статским советником.

– Прошу прощения, однако мы должны были убедиться, – сказал он, поймав взгляд Демьяна. – Ситуация, уж извините, больно неоднозначная.

Мутило.

И крепко. И только упрямство не позволяло этой мути выплеснуться рвотой. Правда, на затылок легла чья-то рука, и ледяная знакомая сила избавила от горечи во рту, равно как от тошноты.

– Вам лучше? – поинтересовался статский советник и протянул кому-то ведро.

– Да.

– Говорить способны?

– Да.

– Что ж… чудесно, просто чудесно… иди, Алешенька, дальше мы сами. И скажи, чтоб не беспокоили. Да… разговор у нас, Демьян Еремеевич, будет непростой… да, весьма непростой. Воды?

– Если… можно.

Головокружение не прошло, а во рту стоял до крайности неприятный кислый вкус.

– Так оно бывает после сканирования. Понимаю ваше возмущение, но… мне надобно знать, что вы и вправду действовали по собственному почину. Хотя, конечно, ваши люди вас весьма хвалят, да… удивительно.

– Что удивительно?

Вода показалась горькой.

– Редко кто любит начальство. Да и вас, я бы не сказал, что любят, скорее уж полагают человеком надежным и в высшей степени справедливым. Беспокоятся опять же. Не столько о вас, конечно, сколько о себе, но тоже понятно… новое начальство, оно никому не надобно, да… как вы?

– В порядке.

– Отлично. Просто-таки чудесно, – неизвестно чему обрадовался Никонов. И легким взмахом руки распахнул купол. Тошнота вновь накатила, но с ней Демьян справился.

Сел даже.

Икнул.

– Выдержите?

– Неприятно, – вынужден был признать Демьян. – Но… выдержу.

Головокружение если не вовсе прекратилось, то стало терпимым, да и прочее, помимо, пожалуй, слабости. Но и к ней Демьян привыкнет.

А статский советник смотрел с сочувствием, и это никак не вязалось с грозною его фигурой.

– Будем надеяться, что целитель ваш прав в своих выводах, и со временем вы, дорогой мой Демьян Еремеевич, восстановитесь полностью, – сказал Никонов. – Толковые люди нам надобны. Толковых людей, чтоб вы знали, мало… а толковых и преданных делу и вовсе единицы, да…