Сквозняк из прошлого - Набоков Владимир Владимирович - Страница 23

Может быть, здесь уместно упомянуть, для пользы интересующихся метафизикой Набокова или ради будущего серьезного переводчика романа «Transparent Things», что вдова Набокова на мой вопрос, как лучше перевести название этой книги <…> отвечала, не задумываясь, как о чем-то давно решенном, что по-русски он должен называться «Сквозняк из прошлого». Это слова из стихотворения [Набокова] 1930 года <…>^[67]

«Сквозняк из прошлого» – слова из берлинского стихотворения Набокова «Неродившемуся читателю», опубликованного 7 февраля 1930 года в газете «Руль» (вошло в сб. Набокова «Стихи» 1979 года под названием «Будущему читателю»):

Ты, светлый житель будущих веков,

ты, старины любитель, в день урочный

откроешь антологию стихов,

забытых незаслуженно, но прочно.

И будешь ты как шут одет, – на вкус

моей эпохи фрачной и сюртучной.

Облокотись. Прислушайся. Как звучно

былое время – раковина муз!

Шестнадцать строк, увенчанных овалом

с неясной фотографией… Посмей

побрезговать их слогом обветшалым,

опрятностью и бедностью моей.

Я здесь, с тобой. Укрыться ты не волен.

К тебе на грудь я прянул через мрак.

Вот холодок ты чувствуешь: сквозняк

из прошлого… Прощай же. Я доволен^[68].

Здесь говорится о незримом присутствии в настоящем давно сгинувшего поэта, его неистребимого духа, о преодолении завесы времени, отделяющей его от читателя, и схожим образом в романе умерший писатель R. находится поблизости от своего читателя (и корректора) Пёрсона, – то стараясь незаметно предостеречь его, то направить, пока тот жив, пока можно что-то исправить в ходах его печальной судьбы. «Самое большее, что мы можем сделать, направляя своего фаворита по наилучшему пути, при обстоятельствах, не влекущих причинения вреда другим, – замечает R., – это действовать подобно дуновению ветра и оказывать самое легкое, самое косвенное воздействие…» Для героя книги в последние годы его жизни этот барон R. – только малоприятная и полузабытая фигура из прошлого, памятная лишь благодаря тому, что его юная возлюбленная случайно и мимолетно побывала в роли любовницы Хью. Впервые отдаленное прошлое в романе сквозит в третьей главе (в которой упоминается Шекспир), в истории карандаша, найденного Хью в номере гостиницы. Затем проступает в главе шестой, в описании путешествующего из Швейцарии в Италию русского писателя второй половины XIX века, задумавшегося над рукописью своего романа, навеянного чтением Гёте. Но чем дальше, тем меньше отвлеченные предметы далекого прошлого привлекают жадного повествователя, а спутанный клубок знаков и знамений ближайшего прошлого его подопечного Хью, напротив, не выходит из фокуса его внимания. По замечанию Д.Б. Джонсона, «Мистер R., как рассказчик и дух, использует свои особые способности, чтобы точно определить те части прошлого, которые, кажется, предопределяют судьбу Хью. Есть три взаимосвязанных комплекса смертельных мотивов, которые пронизывают жизнь и смерть Хью: огонь, падение и удушье». Джонсон прослеживает развитие этих мотивов: первый проблеск возникает, когда в Трюксе в магазине одежды, куда Хью зашел вместе с отцом, не хватает продавцов из-за пожара (случившегося в апартаментах супружеской четы); он возобновляется, когда Хью ведет Джулию Мур на авангардный спектакль, который прерывается угрозой пожара и эвакуацией; пожар занимает важное место в романе R. «Силуэты в золотом окне», который Арманда читает, когда Хью впервые встречает ее (в их разговоре упоминается сцена, в которой девочка поджигает кукольный домик и сжигает дотла всю виллу); мотив усиливается, когда Арманда во время медового месяца настаивает на том, чтобы они с Хью выбрались из гостиницы через окно, проверив таким образом возможность спасения в случае пожара (Хью терпит фиаско и на этой репетиции, и во время самой финальной катастрофы). Все эти линии сходятся в необыкновенно подробном и связном кошмаре Хью, во время которого он в нью-йоркской квартире «спасает» от пожара свою давнюю случайную соложницу, а на самом деле в сомнамбулическом трансе душит свою жену. Наконец, сам Хью гибнет в отеле из-за поджога, устроенного, по-видимому, вспыльчивым официантом, которого накануне рассчитали за кражу ящика вина^[69].

Вещи и время становятся сквозистыми лишь для бесплотного испытателя, но умение постигать прошлое, как и всякая наука, требует знаний, навыков, наставника. И духоводитель R. наставляет Хью не только как более опытный покойник, но скорее как тонкий сердцевед, проживший долгую жизнь и отошедший в мир иной с недюжинным запасом знаний о человеческой и мирской природе.

Еще одно, на этот раз косвенное свидетельство того, что в русской версии названия романа Набоков видел строчку из своего старого стихотворения, мы находим в его позднем стихотворении 1976 года, написанном за полгода до смерти, в котором он использовал метафору «сквозняка» в схожем контексте:

Еще прожить бы десять лѣтъ,

Въ туманѣ славы тая

И только поправляя пледъ

При сквознякахъ изъ рая!

VN 16–XII–76^[70]

В романе сквозняки из прошлого становятся поистине райской отрадой для пытливого ума R. (чья библиотека была заставлена словарями и энциклопедиями), которому остается только сдерживать себя, чтобы не предаться оргии всезнания. Кроме пунктирной линии к предмету и русскому названию романа 1972 года, эти стихи примечательны тем, что упоминание в них славы, кажущееся на первый взгляд неловким проявлением набоковского апломба, напоминает (намеренно или нет – другой вопрос) его же загадочную, если не туманную, поэму «Слава» (1942), с ее знаменитыми строками о тайне, которой счастливый автор поделиться не вправе. (Занятно, что после слов «а точнее сказать я не вправе» следует утверждение, совершенно опрокидывающее слова из позднего стихотворения о желании «таять в тумане славы»: «Оттого так смешна мне пустая мечта / о читателе, теле и славе»).

В предисловии к посмертно изданному сборнику стихов мужа 1979 года Вера Набокова обратила внимание читателей «на главную тему Набокова», потусторонность. Ближе всего, пишет она, он подошел к ней в стихотворении «Слава», «где он определил ее совершенно откровенно, как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может»^[71].

* * *

Когда на замковой площадке Эльсинора морозной ночью Гамлет, преодолев страх, последовал за призраком отца, тот, прежде чем вернуться «в мучительный и серный пламень», сказал ему, что если бы не запрет выдавать живому тайны загробной «темницы», он мог бы поведать «такую повесть, легчайшее слово которой растерзало бы ему душу и оледенило кровь». Хью Пёрсон, как и сам Набоков, потерявший в молодости своего отца, обретает покровителя в образе старого писателя R., который привычно и добродушно называет его «сынком» до и после своей смерти и который очень близко подводит его к знанию, способному круто изменить его судьбу… Однако «прямое вмешательство в жизнь какой-нибудь персоны, – отмечает мудрый R., – не входит в наши намеренья».