Пир потаенный - Фармер Филип Хосе - Страница 5

• Предыдущая
• 5/65
• Следующая

Взрывом меня, как перчатку, вывернуло наизнанку. Я дрожал, как радиоволна, ищущая резонанса.

Первый снаряд упал, должно быть, прямо перед окном моей комнаты. Второй взорвался, скорее всего, совсем рядом с моей кроватью. В результате слияния тех непостижимых случайностей, которые заставляли людей издеваться над моим биографом, но которые действительно часто случались со мной, взрыв поднял меня в воздух одновременно с матрасом и кроватью и выбросил через окно на улицу.

Я приземлился на куче строительного мусора из досок, камней и штукатурки, всего, что осталось от моей веранды. К счастью, подо мной все еще оставался матрас, так что я не слишком сильно ушибся. Я медленно выкарабкался из-под этих обломков, взяв себе в качестве примера черепаху, выбирающуюся из-под осколков раздавленного панциря. Я совершенно оглох, но чувствовал, что снаряды продолжают густо вспахивать землю. Однако ни один не упал достаточно близко, чтобы поразить меня, а может быть, стрельба была перенесена на другие части дома. Сквозь дым виднелся каменный фундамент здания, из которого во все стороны летел щебень и куски измочаленного взрывами дерева и досок. Пулеметы и винтовки делали все возможное, чтобы разбить или раздробить на мельчайшие кусочки камень, штукатурку, кирпич, доски, цемент, словом, все, что не попало под взрывы снарядов. Я был весь осыпан осколками камня.

Наполовину оглушенный, я вцепился сознанием в одну мысль: добраться до убежища, которое было сооружено в предвидении именно таких событий. Дым снова окутал меня с ног до головы. Я больше ничего не видел, и, к тому же, на меня вдруг напала икота. Однако я все же успел заметить, что тонкая стенка из кирпича, скрывавшая за собой один из входов в мое убежище, треснула на две части. Я просунул руку под ту часть подпорки, что еще держалась в вертикальном положении, нашел на ощупь стальную рукоять, повернул ее и проскользнул внутрь.

В тот момент, когда я уже собирался закрыть за собой дверь, в нее угодила пуля, заставив дверь с силой захлопнуться за мной. Я очутился в полной темноте и абсолютной тишине. Дверь отсекла за мной все звуки. Пощупав вокруг себя руками, я наткнулся на баллоны с кислородом. Чтобы убедиться, что они полны, мне пришлось открыть их клапаны. Так как я не мог слышать звука выходящего газа, я поднес к выпускнику руку и почувствовал на коже его холодящее дуновение.

Я решил зажечь лампу и осмотреться. Комната представляла собой нечто вроде металлической коробки размером три на три метра и два с половиной в высоту. В ней находились баллоны со сжатым кислородом, двадцать литров воды в Пяти пластиковых контейнерах, полевая аптечка, несколько коробок с консервами, револьверы, два ружья и припасы к ним. Главным входом служил люк на потолке, который одновременно являлся полом моей спальни. Были еще два дополнительных небольших люка, ведущих наружу, которыми можно было пользоваться как для входа, так и для выхода. Это убежище я построил лет тридцать тому назад и с тех пор регулярно его модернизировал и укреплял. К мысли соорудить его я пришел после настойчивых упреков со стороны моей жены, считавшей, что наличие подобного убежища избавит нас от многих забот в будущем. Но это был первый случай, когда мне пришлось воспользоваться им. По правде говоря, я почти перестал думать о нем, лишь изредка спускаясь, чтобы обновить запас кислорода и выбросить испорченные банки консервов.

Я очень надеялся, что снаружи никто не знает о существовании моего бункера. С тех пор, как он был построен, я очень заботился о том, чтобы меня никто не видел в те моменты, когда приходилось менять в нем провизию или воду, и никогда никому не говорил о нем, кроме моей жены. Но если противнику удастся наложить свою лапу на одного из стариков бандили, которые еще могли помнить время его строительства, и если с помощью пыток они разговорят его, то я рискую оказаться в таком же безвыходном положении, как слон, угодивший в охотничью яму.

Я присел в уголке и только сейчас заметил, что моя правая нога испачкана спермой. Наверное, у меня произошла непроизвольная эякуляция во время взрыва первого снаряда.

Когда эти писаки, Хемингуэй и его эпигон Рюарк, говорят об Африке, они не могут высказать ничего, кроме кучи глупостей. Или, если употребить более образное выражение, они засрали себе глаза, что им и не позволило видеть дальше кончика Пера их авторучки. Но иногда и им случалось высказывать умные замечания: я имею в виду те случаи, описанные ими, когда многие животные, в частности пантеры, выбрасывают из себя струйку спермы в момент, когда им грозит неминуемая насильственная смерть. Эякуляция, таким образом, являлась формой протеста тела против смерти. Клетки хотят жить вечно, и они пытаются пропитать, насытить атмосферу одной-единственной копуляцией, чтобы продлить себя в бесконечности, когда чувствуют, что их гибель близка.

Я так себе это объясняю. Лично у меня не было страха смерти, но мои клетки не являются такими же рационалистами, как я. Я не знаю, что делают женщины в момент гибели от насильственной смерти. Я никогда не слышал, чтобы какая-нибудь женщина извергла свои яйцеклетки. Может быть, они это и делают, но яйцеклетки эти настолько крошечные, что, в любом случае, не будут заметны. Конечно, не так уж редко случается, что женщины бывают бесплодны, в то время как мужчины никогда не страдают от нехватки спермы. А, может быть, у женщин сперму заменяет голос, и тогда их крики служат им эквивалентом эякуляции?

Я ждал, притаившись в моем углу. Убежище вновь погрузилось в темноту, так как я выключил лампу из опасения быстро разрядить батареи. Тишина длилась долго. У меня сильно болела голова, и, поняв, что она не хочет проходить сама по себе, я принял две таблетки аспирина, которые, впрочем, мне тоже не помогли. Время от времени я чувствовал спиной вибрацию, вызванную очередным взрывом. То, что я их чувствовал, говорило, что снаряды прицельно продолжают разрушать мой дом. Похоже, мои противники были из того сорта людей, которые используют пневматический молот для того, чтобы расколоть грецкий орех. Расстреливать из орудий одного человека, это было уж слишком! Они, без сомнения, хотели быть уверенными, что рассчитались со мной раз и навсегда, превратив в пепел, в пыль, в газ. И тут я еще раз убедился, что никогда нельзя быть слишком самоуверенным. Наружная стальная стенка убежища была вырвана очередным взрывом одного или нескольких снарядов. Следующий разметал в клочья внутреннюю. Мне показалось, что на меня рухнуло сразу несколько тонн земли, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то понял, что мой слух частично восстановился. Обоняние было таким же острым, как всегда, то есть гораздо острее, чем у обычного человека, хотя и уступало обонянию охотничьей собаки. (Причины этого я изложил в первом томе, приложение к которому содержит в себе объяснение мутации моих хромосом Y-Y.) Кисло-острый, будто лезвие кинжала, запах забивал все остальные. Это был запах пороха. Булавочными уколами давал о себе знать запах пищи, разбросанной повсюду. Пахло также штукатуркой и в щепы разбитым деревом. И почти неощутимо, на самом пределе возможностей, чувствовался запах человеческого пота и собаки.

Я открыл глаза. Солнце стояло в зените, и его луч добрался до меня сквозь узкую брешь в стене. Я был чернее негра от покрывавшей меня копоти, пыли и грязи. Контейнеры, хранившие воду, лопнули, и их содержимое разлилось по всему убежищу, покрыв его пол тонким слоем грязи. Повсюду валялись искореженные коробки консервов. Вероятно, по ним прошлась очередь из пулемета или снаряд, срикошетировав от внутренней стены, взорвался в самой их гуще, разбросав их и их содержимое по всему помещению. Оружие было погребено под кучей земли и обрушившейся штукатурки. В самую вершину кучи грязи воткнулся охотничий нож. Это был тот самый нож, который я нашел у скелета моего погибшего дяди.

Мне было десять лет, и я сумел открыть прогнившую дверь и проникнуть внутрь построенной им когда-то хижины. Весь пол ее был усеян костями. Обезьяны, которые ворвались в эту хижину десять лет назад, устроили здесь кровавое пиршество, пожирая тела моей матери и дяди. Затем они удалились, захватив с собой их руки и ноги. Этот нож-кинжал хорошо послужил мне в свое время, и от частой заточки он стал прямым и тонким, как стилет. Но я все равно продолжал дорожить им и всегда держал его поблизости в своей спальной комнате, хотя и не пользовался им уже в течение долгого времени. Вероятно, взрывом его сбросило сюда сквозь щель в полу спальни, которую потом засыпало щебнем.

• Предыдущая
• 5/65
• Следующая