Перекресток одиночества 4 (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" - Страница 14

— Да было бы за что.

— А имя твое то как настоящее?

— Охотник — улыбнулся я — Раньше звали Гниловозом.

— А до этого? Там — дома.

— Уже и не помню. Но вроде как тихим алкашом… вроде как… давно это уж было. Филя… а чего ты морщишься? Я же вижу.

— Да шум этот клятый…

Я понимающе кивнул:

— Шепот?

— Он самый. Там дома его и не слышно почти. А тут прямо вгрызается в уши…

— А включите музыку — предложил я — Получится ведь, Касьян?

— Я уж думал никто и не спросит — оживился тот, откладывая отвертку и тянясь к тумблерам — Сейчас все будет. И да, напоминаю — через полчаса у нас первый сеанс связи. Надо будет взобраться куда-нибудь повыше.

— Взберемся — кивнул я — Чего-чего, а холмов тут хватает…

Из динамиков послышались торжественные и довольно уверенные слова:

Сквозь расстоянья и года размеренно и строго,

Идут по БАМу поезда, работает дорога.

И до серебряных седин

Мы беззаботно жить не сможем…

Одной из наших задач была роль мобильного ретранслятора. И я считал эту задачу одной из самых важных. Бункер слишком долго был немым и глухим. И пусть наш вернувшийся голос пока еще был слишком уж слаб — что-то там не все у них ладилось — то вот уши нам требовалось навострить прямо сейчас.

Подняв уверенно идущую машину, что все больше влюбляла меня в себя своей ходкостью, уверенностью и управляемостью, по пологому склону, я покрутился на вершине, выравнивая площадку и заодно осматриваясь в свете фар. При этом мы выдавали себя, но тут поделать было нечего — я не буду тем дураком, кто проглядел затаившегося рядом с дверью матерого медведя. А первым выходить именно мне — правда, через новый потолочный люк, расположенный аккурат рядом с основанием раскладной антенны.

Потушив фары, я закрыл стекла светящегося кокпита специально прилаженными глухими шторами — совет механика Виккентия — и еще минут десять мы просто сидели, допивая настоявшийся чай из старого термоса. Допив, я снарядился, не забыв о защитном козырьке и по наваренным скобам поднялся к потолку, где разблокировал люк. Не без труда подняв тяжеленную крышку, я выставил фонарик и коротко огляделся. Крыша оказался чиста и вскоре я уже сначала отбивал механизм от льда, а затем с хрустом крутил рукоять, сначала поднимая, а затем раскладывая секции антенны. При этом я не забывал постоянно крутить головой по сторонам. Вряд ли сюда сможет забраться здешний медведь — учитывая особенности его телосложения — но не стоит забывать про летающих тварей и родичей светящегося Ахава Гарпунера. Закончив дело, я поспешно захлопнул люк и облегченно выдохнул, ощутив на заболевшей от мороза коже теплы поток вентиляции. По возвращению надо будет поговорить со старым автомехаником Замка — пусть установит над потолочным люком высокую клетку с распашной дверью. Кажется, такие клетки называют акульими…

Пока я стряхивал с одежды снег, радист уже приступил к сеансу связи, буквально прильнув к аппаратуре. Остальные старики присели неподалеку, стараясь не показывать охватившего их волнения. Я понимал их чувства — возможно впервые за последние сорок с лишним лет они были причастны к действительно важному делу. Важному не только для них лично, но и для всего нашего сообщества. Удивительно, но сквозь, казалось бы, навсегда налипшие на их лица обвисшие маски из старой морщинистой плоти проступили лица совсем другие — молодые, волевые, собранные, решительные и с горящими глазами. Именно так в старые советские времена изображали на стенах зданий и метро горящих своим трудом рабочих.

Посидев немного на боковой лавке, я поглядел на холодную и пока только раз разожженную для теста бортовую печку, и поднялся, потянувшись к рюкзаку и винтовке. Поймав вопросительные взгляды, с успокаивающей усмешкой пояснил:

— Короткая разведка. От вездехода отойду не дальше, чем шагов на десять.

Так и вышло. Я провел на морозе почти час, хорошо обследовав склоны холма и избегая пользоваться имеющимся фонарем — потустороннего света колоссального Столпа мне уже вполне хватало. Мне удалось отыскать пару охапок промороженного валежника, а еще одну целую лыжу и пластиковую бутылку из-под газированного напитка. Поразительно… земной мусор добрался даже сюда — на иную планету. Впрочем, никакого стыда или сожаления я не испытывал — мы сюда не просились. Но бутылку я прихватил с собой. Вернувшись внутрь машины, сбросил валежник у печи и все правильно понявший бородатый Филимон тут же поднялся со своей койки.

— Что бывает лучше крепко заваренного чайка на живом-то огне? — пробормотал он, присаживаясь у буржуйки — Опять же огня потрескивания ничто заменить не может. Хотя про крепко заваренный чаек я загнул, конечно…

— Пусть будет прямо вот крепко заваренный — улыбнулся я, перчаткой стирая с пластиковой бутылки остатки снега. Внимательно рассмотрев находку, я задумчиво хмыкнул.

Год две тысячи семнадцатый. Самой этикетки нет, равно как и пробки. Осталась только отпечатанная краской дата. Небольшая загадка, подброшенная снежной пустошью. Наиболее вероятный вариант — совсем недавно попавший сюда узник выбросил бутылку в туалетную дыру своей летающей камеры, а штормовой не утихаемый ветер принес ее сюда и уронил в снег, где она и застряла в торосах. Ага… хотя поступок глуповатый… И вроде как поглощенный разжиганием огня Филимон уже успел встать, посмотреть на место, где был прижат мой палец и, почесав седой затылок, пробормотал:

— Кто ж такую справную тару выбросит? Ценность великая… Мне помнится в наследство стеклянная баночка из-под майонеза Провансаль досталась, так я ее берег как мог. Вместо стакана мне была.

Я пожал плечами и отдал бутылку ему:

— Да может и выбросил сдуру. Обычная пластиковая бутылка, какими завалены мусорки современного мира. И не только они. Так что на выброс подобная тара у всех давно идет автоматически. Времена другие сейчас, Филимон.

— Не экономные вы — посетовал старик, отставляя бутылку на столик — В наше время каждый гнутый гвоздь берегли. Помню меня отец заставлял их выпрямлять. Он тогда летнюю кухню в одиночку поднимал, хоть и однорукий после войны, а я у него на побегушках был. То принеси, это подай. А в свободное время гвозди прямил. Я все себе молотком по пальцам попадал и жаловался — зачем мол ты меня заставляешь ржавые гвозди прямить. А отец мне и говорит — выбросить вещь каждый дурак может, а вот в хозяйстве приспособить и копейку лишнюю сберечь дано не каждому.

— Мудрые слова — кивнул я — Но в те времена и гвозди иными были, наверное. В наше время все иное.

— Это какое же?

— Одноразовое — ответил я, шагая к рычагу — Одноразовая посуда, тара, личные отношения… Все одноразовое и после использования выбрасывается без сожаления. Ну что там, Касьян Кондратович?

Я и сам слышал пробивающиеся сквозь помехи голоса, но хотел услышать мнение нашего специалиста. Радист повернулся и с улыбкой показал большой палец:

— Дотянулись мы до них! Бункер имени Ильича вышел на связь! Радуются встрече в эфире, вопросами сыплют с обоих сторон. И еще третий кто-то пытается докричаться, но до него мы не дотягиваемся.

— Обалдеть — хмыкнул я — Красиво назвали… красиво…

— А как же! О! А ты ведь может даже и не слышал о них? — вопрос задал оживший Сергей Блат, протягивая Филимону тряпичный мешок с чайной смесью.

— О ком?

— О продолжателях светлой идеи социализма, коммунизма и марксизма — кривовато усмехнулся Сергей и я заподозрил, что у него самого с этой канувшей в лету идеологией в свое время были не самые хорошие отношения.

Я не сразу задумался над его словами или вернее просто даже не понял их смыла, но затем удивленно повернулся к нашему штатному механику:

— Серьезно?