Хэдон из Древнего Опара - Фармер Филип Хосе - Страница 22
- Предыдущая
- 22/58
- Следующая
— Тогда ты не зеленый новобранец, и задача упрощается, — определил Тадоку. — Ты должен научиться тому, как завоевать доверие и как обходиться с рядовым. Это — если и не хребет армии, то ребра. Большинство непрофессионалов, думая об армии, представляют себе только славу, которую приносит битва. Но такие вещи, как необходимость иметь хороших поваров и хороших врачей и неподкупного, но хитрого сержанта-снабженца, занимают мысли офицера больше, чем командование людьми в бою.
— Насколько я понимаю, — заметил Кебивейбес, — ты беден. Или был бедным.
— А тебе-то что за дело? — рассердился Хэдон.
— Меня это очень даже волнует, — ответил бард. — Я интересуюсь характером человека, который поведет нас через неизведанные опасности. Я сделал наблюдение, что богатые всегда продажны, и бедные тоже безнравственны, хотя и в другом смысле. Деньги и власть меняют человека столь неотвратимо, будто он попадает в руки ужасной Кхуклако, Властительнице Хаоса. Тем не менее богатый человек старается скрыть это от самого себя — он становится алчным и действует так, словно ужасная Сисискен не стоит всегда за углом. Он делается жестким, но не сильным, ломким, словно плохо отлитый инструмент.
С другой стороны, бедность — демон со своим собственным душком. Богатый вызывает отвращение из-за своих денег, бедный — из-за их отсутствия. Те, кто «посередине» — из-за того и другого. Но бедный способен подняться над своей бедностью, тогда как богатый очень редко, если и вообще он на то способен, быть выше своего благосостояния.
— Едва ли я понял тебя, — сказал Хэдон.
— Не имеет значения. Ты еще молод, но природа наградила тебя умом, и если проживешь достаточно долго, то поймешь. Хотя понимание, как правило, сопровождается печалью. Достаточно и того, что я верю в тебя. Лахла одарила меня способностью различать вибрации, исходящие от человека, как будто он лира, струны которой она перебирает. В случае с тобой, семь струн души издают приятную музыку. Но песня не всегда будет веселой. Кебивейбес поднялся: — Я должен идти спать.
Жрица обратилась к нему:
— Я надеялась, что ты споешь нам.
— Сладкий мед выходит наружу кислой музыкой. Я спою вам завтра. Но не раньше вечера. Всем спокойной ночи.
Тадоку пристально посмотрел вслед идущему нетвердой походкой барду:
— Вот пошел один из неудачников и нарушителей спокойствия.
— Но, по-видимому, его больше беспокоит что-то внутри его самого, чем то, что происходит снаружи, — заметила жрица. — Бард никогда не был сильным. Он выражает свое неудовольствие и критикует несправедливости, творящиеся в мире, пользуясь лишь своим голосом.
— Такой тип человека — наихудший из всех возмутителей спокойствия, — определил Тадоку. — Он говорит, а многие действуют в соответствии с его словами.
— Вообще-то он мне нравится, — возразил Хэдон. — Майор, не окажете ли вы мне честь завтра потренироваться со мной в фехтовании?
— С радостью, — согласился Тадоку.
Хэдону той ночью снилась не прекрасная Авинет, как того можно было бы ожидать, а его мать. Он то и дело подбегал к ней, а она, хоть и стояла, раскрыв руки, готовая обнять его, постоянно отодвигалась назад и в конце концов терялась в тени. Он проснулся, рыдая навзрыд, и задумался, не послала ли ему Сисискен сообщение о смерти матери. После завтрака он написал своей семье длинное письмо. Но письмо можно было отправить лишь в Мукхе; пройдет много месяцев, прежде чем оно дойдет — если и вообще когда-нибудь доберется — до далекого Опара.
Кебивейбес, значительно раньше, чем предполагал Хэдон, застал его за писанием последних абзацев на свитке. Бард приблизился к нему, когда Хэдон запечатывал письмо:
— Ты умеешь писать? Я поражен. Я сам немного знаю слоговую азбуку, но боюсь стать слишком грамотным.
Хэдон удивился:
— Почему так?
— Письменность — враг памяти, — ответил Кебивейбес. — Посмотри на меня. Я бард, который должен много запомнить, а я и в действительности помню наизусть тысячи строк. В голове я храню слова сотен песен. Я начал заучивать их в три года, и мой труд на протяжении всей жизни был тяжел. Но я знаю их хорошо; они отпечатались в моем сердце.
— Если же мне придется зависеть от написанного слова, мое сердце ослабнет. Вскоре я начну запинаться в поисках строки и буду вынужден обращаться к свиткам, чтобы найти забытые слова. Я боюсь, что когда все станет записанным, а именно этого и желают жрицы, память у бардов сделается такой же короткой, как и у всех остальных.
— Допускаю, — отозвался Хэдон. — Но если бы великий Авинес не изобрел бы слоговую азбуку, наука и торговля не продвинулись бы столь быстро. А империя Кхокарсы не простерла бы столь широко свои границы.
— Может, это и хорошо, — продолжал бард. На вопрос, что он имеет в виду, бард не ответил, а лишь сообщил:
— Тадоку просил передать, что он готов встретиться с тобой для тренировки чуть позже на носовой части палубы. Сейчас он диктует Хинокли письма во дворец. Его, видимо, огорчили мои вечерние излияния.
— Ты их помнишь? — спросил Хэдон.
— Бард рассмеялся:
— Я не всегда настолько пьян, как кажется. Тадоку беспокоит то, что я знаю, какими людьми ему предстоит командовать больше, чем он сам. Очевидно, ему никто не сказал правды.
— А как ты выяснил ее? — спросил Хэдон.
— После спальни королевы наилучшее место для выяснения секретов — это таверна.
— Мне многому надо учиться, — сказал Хэдон.
— Уже одно, что ты признаешь это, означает, что ты сможешь научиться, — тут же оценил Кебивейбес откровенность Хэдона.
Где-то в середине утра в каюту вошел Тадоку и отдал Хэдону честь. Хэдон ответил на приветствие, выставив перед собой правую руку — кончики большого пальца и мизинца соединены, а три срединных расставлены.
— Официально ты не примешь командование до тех пор, пока мы не прибудем в Мукху. Но было бы полезно ознакомиться с нашими ролями еще до того. И если ты нуждаешься в моих советах, если я могу научить тебя чему-нибудь, я в твоем распоряжении.
— Сядь, — попросил Хэдон. — Во-первых, я хотел бы получить откровенный ответ: испытываешь ли ты, опытный офицер и прославленный нуматену, возмущение от того, что должен служить под началом зеленого юнца?
— При других обстоятельствах, такое могло иметь место, — ответил Тадоку. — Но данная ситуация необычна. Кроме того, ты не упрямец, желающий делать все по своему. По правде говоря, если я буду служить тебе хорошо, моя карьера имеет неплохие перспективы. В конечном итоге, ты можешь когда-нибудь стать королем.
— Ты сказал это так, будто не веришь, что я займу трон.
— Наши шансы выжить невысоки, — неожиданно оживленным голосом сообщил Тадоку. — И позволь мне продолжать говорить откровенно, возможности уцелеть могут даже уменьшиться, если нам удастся вернуться назад.
— Хэдон был поражен. Некоторое время он осмысливал сказанное офицером:
— Ты думаешь, король осмелится убить нас?
— Путь от Мукхи до острова длинный. И на борту галеры может всякое случиться. Особенно, если ею управляют преданные Минруту люди.
— Но мы будем, или во всяком случае должны быть, под покровительством Саххиндара.
— Если Сероглазый Бог действительно находится в Пустынных Землях и при условии, что Хинокли видел его, — согласился Тадоку. — Хинокли, возможно, говорит правду. С другой стороны, он мог выдумать эту историю, спасая свою шею. Или Минрут использовал его для того, чтобы отделаться от тебя.
— Но Голос Кхо? — взволновался Хэдон. — Ее ведь не обманут, да и Она не обманет нас?
— Ее не обманут, но Она может объяснить, что сделала так согласно Своим собственным планам. Более того, жрица-пророчица всегда говорит так, что ее слова можно истолковать по-разному. Только после того, как произойдет само событие, смертным дано судить о том, что Она в действительности имела в виду.
Тадоку сделал паузу, казалось, слова давались ему с большим трудом:
— Более того, жрецы и жрицы — это мужчины и женщины, а и тех и других можно подкупить.
- Предыдущая
- 22/58
- Следующая
