Держиморда (СИ) - Путилов Роман Феликсович - Страница 21

— Руки верх! — от двери в мою сторону уставился ряд штыков.

— Вы это мне, товарищи, или аптекарю?

— Э-э…- товарищи замялись

— Вот видишь, к чему приводят твои старорежимные закидоны! — повернулся я к замершему с поднятыми руками аптекарю: — А вот подстригся бы на лысо, как революционный поэт Владимир Маяковский, и за тобой бы не пришли. Правильно я говорю, товарищи?

— Это этот вот контрреволюционные разговоры здесь ведет! — завизжал гимназист, тыча в меня пальцем. Что интересно, барышню с собой он не прихватил.

— Что здесь происходит, граждане? — раздвинув, направленные на меня стволы винтовок, вперед выдвинулся мужчина лет сорока, с пышными буденовскими усами и в кепке, не дать, ни взять, передовой рабочий, как их любят изображать в советской литературе и кинематографии.

— Вы, товарищ командир, скажите вашим людям стволы вверх поднять, а то вон тот юноша в студенческой фуражке сильно давит на спусковой крючок, видно, очень хочется кого-то убить. А если он выстрелит, нас обоих одной пулей убьет. На Марсовом поле быть похороненным, конечно, почетно, но мне пока рано, ибо революция не закончена.

Студент покраснел, стволы, медленно и недружно, поднялись вверх.

— Что здесь происходит? — хмурясь, повторил «передовой рабочиий».

— Вот этот вот про моряков гадости рассказывал, что они все грабят и убивают всех! — гаденыш- гимназист, из-за плеч, сурово смотрящих на меня солдат и одного матроса, что подпираемый плечами соседей, нетвердо стоял в заднем ряду и что-то силился сказать.

— Вот неправильно все-таки при царе воспитывают учащуюся молодежь. Глядите на него, а еще гимназист. Сначала он в носу пальцем ковыряет, а потом в революционную общественность своим сопливым пальцем тычет. А из-за чего товарищи? Потому что мамзеля, которая с ним гуляла, познакомившись со мной, этого сопляка бросила. Правильно я говорю, гимназер?

— Ты все врешь, врешь! — заорал, внезапно покрасневший, учащийся: — Лиза просто домой пошла, у нее батюшка строгий! Да я тебя сейчас…

Пока гимназист тянул из кармана шинели огромного монстра, с двумя стволами и гигантским барабаном, чуть ли не на два десятка патрон, я успел сделать шаг вперед, заехать парню кулаком, а потом и локтем по лицу, и забрать из руки это подобие револьвера.

— Что за хрень, ты где это взял?

— Револьвер Ляфуше, в Арсенале раздавали…- заныл гимназист, размазывая кровь, тонкой струйкой потекшей из носа: — Отдайте!

— Сами разбирайтесь со своими кадрами! — я сунул револьвер рукоятью вперед «передовому рабочему»: — Так я пойду?

Тот принял револьвер, растерянно кивнул. Я сгреб в прилавка бумажный сверток крафтовой бумаги, с кокетливым бантиком сверху, куда аптекарь успел упаковать мои покупки, шагнул к выходу, но выйти из ставшей токсичной аптеки не успел.

— Стой! — гаркнули за спиной и меня зажали несколько человек в серых шинелях.

— Что-то еще товарищ?

«Передовой рабочий», видимо, собрался с мыслями, и смотрел на меня сурово:

— Ты вообще кто таков будешь…гражданин?

— Я Котов Петр Степанович, каманданте революсьон милисиано репаблик оф Мексикано.

— Кто???

— Перевожу для непонятливых — я Котов Петр Степанович, капитан революционной милиции Мексиканской республики.

— Чаво?

— Не чаво, а капитан революционной милиции, приехал из Мексики, помогать дружественному российскому народу делать революцию.

— Что за Мексика? Что за милиция?

— У нас, товарищи, в Центральной Америке уже двадцать лет революционная война идет. И революционная власть с одна тысяча двенадцатого года установилась, почти по всей стране. А я приехал к вам, чтобы помочь вашей юной революции, не наделать ошибок, через которые, с кровью и болью, уже прошли мы.

— А документы у вас есть?

— Вы в испанском языке сильны? Уважаю.

Товарищ, любитель документов, смущенно спрятался в задние ряды, видимо, я его перехвалил.

— Я не знаю, кто ты, но больно ты подозрителен. — снова взял слово усатый «рабочий»: — Придется с нами пройти, потому как ты заарестованный. Прошу, будь ласка, винтовку сдать, пока мы тебя не огорчили.

— Да, как скажешь, дорогой товарищ, только вот лекарства свои заберу, тем более, что я за них честно заплатил.

Усатый согласно кивнул, я сделал шаг к прилавку, откинул в сторону доску и открыл калитку, потом шагнул к застывшему в ступоре аптекарю, сунув сверток с антисептиком и перевязочным материалом за пазуху, а через мгновение я оказался за спиной аптекаря, осторожно наблюдая за, так ничего и не понявшими, революционерами из-за напомаженной головы фармацевта, а справа — слева от его тушки, обнимая мой живой щит, торчали два ствола моих пистолетов.

— Никто не двигается, не то стреляю, а потом брошу бомбу.

Первым сообразил аптекарь:

— Не стреляйте товарищи, у него правда бомба есть, я видел. Начнете стрелять, она детонирует.

— Не было у него никакой бомбы! — вылез со своим мнением противный гимназист.

— Была, ты позже пришел и не видел! — сорвался на визг умный провизор, отчетливо понимающий, что при первом же выстреле, он пострадает обязательно, и не факт, что винтовочный шомпол ему поможет.

— Сдай пистолеты и арестуйся, все равно ты не уйдешь! — начал уговаривать меня главный.

Какой дурак. Во-первых, я сплю в искусственной коме и мне по фигу на десяток вооруженных противников, а во- вторых я уже умер, а вторая смерть во сне будет означать пробуждение, только и всего.

— Ты усатый! Как тебя зовут?

— Степан Пахомович, я член ревкома…

— Да мне по фигу, чего ты член…Если бы я начал стрелять, то, прежде чем вы успеете свои винтовки поднять и затворы передернуть, я четверых из вас положу и тебя, как командира, в первую очередь. А потом знаешь, что будет?

— Что?

— А потом, еще живые из вас начнут пулять в несчастного аптекаря, и не факт, что хоть одна пуля до меня достанет, а я тем временем, подстрелю еще троих, а оставшиеся в живых побегут из аптеки. Но это будет, если бомба, что на мне, не детонирует, потому что в этом случае мы умрем все…Эй ты, с чирьем под глазом, не поднимай ружье, не надо. Так вот, Степан, знаешь почему я не стреляю?

— Почему?

— Потому что я вам товарищ, а не какой-то буржуй, как этот гимназер, что из ревности готов честного иностранного революционера оболгать. Тебя, Степан, где завтра найти можно?

— Зачем еще меня искать? — не на шутку встревожился член ревкома.

— Да не бойся, домой я к тебе не приду, хотя мог бы, был бы врагом. Завтра в Таврический в час пополудни я собирался зайти. Тебя там, где найти можно?

— В двадцать восьмой комнате. — нехотя процедил Степан.

— Правильно, Пахомыч. На хрен нужен нам этот дурак с бомбой. Я конечно жертвою пасть за дело революции готов, но не от рук товарища, хоть он и кажется тебе подозрительной личностью, но это дело ваше, начальственное. — один солдат подхватил винтовку на плечо и потопал к выходу из аптеки.

— Давай, Пилюлькин, выводи меня через черный ход! — зашептал я аптекарю в ухо и потащил его за тяжелые стеллажи, в подсобные помещения аптеки.

На мое счастье, в дверях отделяющих торговый зал от подсобок, из замочной скважины торчала головка ключа. Я оттолкнул от себя, уже не нужного, заложника, и запер дверь на три оборото, отделяя себя от преследователей. Последнее, что я слышал, когда отодвигал засов двери, ведущей из аптеки на двор, был крик фармацевта:

— Товарищи, не стреляйте, он уже ушел.

Мудрить особо я не стал, через соседний двор вышел на Невский, полюбовался, как у дверей аптеки, яростно жестикулируя, ищут виноватого мои недавние визави и пошел в сторону вокзала, на склады купца Пыжикова.

А в складском хозяйстве господина Пыжикова было нехорошо. Открыл мне пожилой дядек, выглядевший испуганно. Собака, даром, что на последнем издыхании, пребывала в состоянии обреченной ярости, как будто ее только что, долго и с выдумкой, били с безопасного расстояния. А возле сбитого набок пальто, недалеко от печки, на полу были видна пара бесформенных, влажных следов.