Грех межзвездный - Фармер Филип Хосе - Страница 23
- Предыдущая
- 23/40
- Следующая
– Я-то пью, я – то закладываю по делу, – пояснил Лопушок. – Будучи, являясь по специальности со страдалистом, общаюсь, нахожусь в контакте с душевно – и нервнобольными. Оказываю помощь, поддержку очень многим. Приходится бывать в их шкуре, коже, поскольку обязан испытать, изведать мир их чувств, восприятий. Потом я перебираюсь, переселяюсь из их шкуры в свою, дабы, чтобы объективно оценить, взвесить их трудности, проблемы. Вот этим, – он постучал себя по голове, – и этим, – он тронул себя за нос, – я делаюсь, становлюсь сперва как они, а потом как я сам, и временами удается, оказывается возможно кое-кому помочь выздороветь, прийти в норму.
Хэлу было известно, что имеет в виду Лопушок, когда касается своего носа. Он имеет в виду два исключительно чутких сяжка внутри своего похожего на пушечный снаряд носа-хобота, способных поставить полный диагноз. Запах жучиного пота говорит ему больше, чем внешний вид и речи пациента.
Лопушок провел Хэла в передний зал. Сообщил Внизуне, куда собрался, и они с чувством потерлись носами.
Вручил Хэлу маску жучиного образца, надел свою. Зачем, Хэл не спрашивал. Знал: по ночам весь город ходит в масках. Вещь полезная, оберегает от укусов множества всякой летучей нечисти. Но Лопушок объяснил, что дело не только в этом.
– Мы, люди из общества, надеваем их, когда ходим… Как бы это выразиться по-американски?
– У нас это называется «сламминг», – сказал Хэл. – Это когда человек из общества идет поразвлечься среди простонародья.
– «Слам-минг», – повторил Лопушок. – Обычно, когда я хожу, заглядываю в такие места, я маски не ношу, потому что хочу, имею намерение слиться с окружающими, а не посмеиваться, потешаться над ними в глубине души. Но нынче, поелику вы Безносый, извините, простите за это слово, я думаю, полагаю, вы отдохнете, расслабитесь в большей мере, если будете в маске.
Когда они оказались на улице, Хэл спросил:
– А зачем оружие?
– Да здесь-то в окрестностях не слишком опасно, но осторожность не помешает, не повредит. Помните, я вам говорил, рассказывал, когда мы были на руинах? На нашей планете насекомые развились, приспособились в гораздо большей степени, чем, насколько могу судить, представить себе по вашим словам, у вас. Вы слышали о паразитах и мимикрантах, которые проникают, пробираются в муравейники? Не-муравьях, которые прикидываются муравьями и нахлебничают у муравьев, прикрываясь сходством, живут в стенах муравейников и пожирают яйца и молодь? У нас происходит то же самое, анало-гичное, но жируют на нас. Прячутся по подвалам, по канализационным стокам, в дуплах, в норах под землей, а по ночам расползаются по городу. Вот поэтому в темное время суток мы детей на улицу не выпускаем. Хотя улицы хорошо освещены и охраняются, но слишком много укромных мест для засады в густой зелени.
Дорога вела через парк по аллейке, освещенной газовыми фонарями на высоких столбах. В Сиддо еще не перешли окончательно на электрическое освещение и в порядке вещей была чересполосица районов с лампами накаливания и кварталов с газовыми фонарями. Выйдя из парка на широкую улицу, Хэл своими глазами увидел причудливое оздвийское смешение старинной и новейшей культуры: повозки, запряженные здешними тягловыми животными, и колесницы с паровыми двигателями. Животные и механизмы передвигались по коротко подстриженной густой траве, которая пока выдерживала этот напор.
А здания так далеко отстояли одни от других, что вовсе не похоже было на крупный город. «Неуютно», – подумал Хэл. Налицо здешний избыток лебенсраума, жизненного пространства. Правда, население быстро растет, и широкие промежутки вскоре неизбежно заполнятся жилыми домами и общественными зданиями. В один прекрасный день на Оздве станет так же тесно, как и теперь на Земле.
И поправил себя: тесно-то тесно, но не жукам-кикиморам. Если «Гавриил» исполнит свое предназначение, туземцев заместят выходцы из Союза ВВЗ.
Нехорошо стало, и мысль пришла – антиистинная, само собой, – что дело задумано прегадкое. Какое право имеют существа с другой планеты лезть сюда и затевать истребление местных жителей?
Впередник объявил, что имеют. А имеют ли?
– Нам вон туда, – сказал Лопушок.
И указал на дом впереди. Трехэтажный, по виду немного похожий на зиккурат, с арочными спусками с верхних этажей до земли. Так жильцам удобнее. Во многих старых домах Сиддо, в том числе и в этом, внутренних лестничных клеток не было, жильцы попадали из квартир прямо на улицу и обратно именно благодаря таким ступенчатым арочным спускам.
Хотя дом был и старый, у кабака имелась на первом этаже вполне современная, большая и яркая электрифицированная вывеска над входной дверью.
– «Счастливый дол Каменюки», – перевел Лопушок затейливые письменные знаки.
Сам кабак был в полуподвале. Хэл последовал за жучей, стараясь потверже ступать по лесенке вниз, откуда тянуло спиртным духом. И остановился при входе.
Не меньше, чем сильный сивушный запах, досаждало уханье непривычной музыки и слитный, давящий гул голосов. Трудясь за шестиугольными столиками, жучи тянулись друг к дружке поверх объемистых оловянных кружек, силились перекричать шум и кричали сами. Кто-то невпопад размахивал руками, кто-то заводил здравицы, кто-то подпевал. Прошмыгнула официантка с полотенцем – стол вытереть. Пригнулась – и получила звонкий шлепок по заду от жизнерадостного, зеленорожего, пузатого жучи. Его компания дружно загоготала, разинув четверогубые рты. Официантка тоже захохотала, что-то сказала толстяку, видно, так отбрила, что народ за соседними столиками радостно взревел.
На возвышении в конце зала пятеро виртуозов лабали что-то быстрое и диковатое. Три инструмента напомнили Хэлу земные: арфу, трубу и барабан. Четвертый лабух сам звуков не издавал, а то и дело суковатым дрючком терзал запертую в клетке тварь, похожую на саранчука, но размером с крысу. Понукаемая букаха расправляла надкрылья поверх задних ног и, четырехкратно стрекотнув, длинно и пронзительно взвизгивала пилой так, что челюсти сводило.
Пятый виртуоз накачивал мехами пузырь с тремя короткими тонкими дудками. Дудки оглушительно верещали.
Оказалось, что Лопушок кричит.
– Не примите, не сочтите этот гвалт за нашу типичную музыку. Это дешевая халтура для простонародья. Вот на днях приглашу, отведу вас на сим фонический концерт, и вы сами убедитесь, услышите, что такое наша лучшая музыка.
Жуча провел человека через зал в один из кабинетиков за портьерами, они тянулись вдоль трех стен. Сели. Подбежала официантка. Лоб и носище хоботом у нее лоснились от пота.
– Пока не принесут, не подадут, не снимайте маски, – сказал Лопушок. – Подадут – мы задернем занавеску, и тогда воля ваша.
Официантка что-то произнесла по-жучиному.
Лопушок, изображая любезного хозяина, повторил по-американски:
– Пиво, вино или таракановка. Лично я в рот не беру ни первого, ни второго. Это для-а… бабья и малолеток.
Не ударять же в грязь лицом! И Хэл с напускной лихостью объявил:
– Само собою, третье.
Лопушок показал два пальца. Официантка мигом доставила две здоровенные кружки. Жуча потянулся носищем к кружке и шумно принюхался. Зажмурился от удовольствия, поднял кружку и надолго присосался. Наконец отставил посудину, утробно рыгнул, причмокнул губами. И промычал:
– Глотнул с приветом – икнул с ответом.
Хэла чуть не вывернуло. В детстве за неумение сдерживать отрыжку драли его много раз и без пощады.
– Хэл, а вы-то что не пьете, не опрокидываете? – удивился Лопушок.
Ярроу убитым голосом произнес:
– Дамифино.
То есть по-сиддийски: «Авось, не повредит».
И хлебнул.
Пламя хлынуло вниз по глотке, как вулканическая лава. И что твой вулкан, взорвался Хэл. Со всхрапом, со взвизгом. Водка прыснула изо рта и смешалась с брызнувшими из зажмуренных глаз слезами.
– Хороша, – преспокойно сказал Лопушок.
– Хороша, – еле выдавил Хэл. Глотка горела, спасу нет. Большую часть жижи он выплюнул, но сколько-то все же попало внутрь и почему-то в ноги, и оттуда пошел ходить враскачку горячий приливной вал, будто в голове закружила невидимая луна, изнутри колотя и обдирая череп.
- Предыдущая
- 23/40
- Следующая
