Зелёный змей Урала - Найтов Комбат - Страница 7

Жар у мужика начал спадать через неделю, долго заживала сломанная рука и несколько ребер. Возможность разговаривать у него восстановилась примерно через три недели, до этого только мычал или произносил что-то нечленораздельное. Ел только протертые каши и размоченный в овечьем молоке ржаной хлеб. Но его не бросили в тайге, а вместе с семьей привезли в приличный каменный дом и снабдили всем, чтобы выздоровел. К весне начал ходить, ногу ему медведь тоже подрал. Я ему снял шину, и показал, что делать, чтобы восстановить подвижность и силу. Говорил он на сильно искаженном русском, работал несколько раз в отрядах бурлаков, занимавшихся протаскиванием судов по Каме и Чусовой, которые приходили туда за солью для Новгорода. Он был в курсе того, что с чудью, пермяками, водью и другими племенами, проживавшими на Севере, новгородцы подписали мир на вечные времена, военный союз и беспошлинную торговлю. Земли эти считались совместной собственностью. Пермяки немного отличаются от русских, антропологически, но отличия не слишком велики. Чуть позже они полностью ассоциируют себя с русскими, и вопрос об их «коренном» происхождении встанет лишь тогда, когда возникнет вопрос о необходимости поделить единое государство на части. До середины марта, Тороп, который несколько раз поднимал вопрос, о том, что ему нечем заплатить за свое спасение, никуда не собирался, был слаб для перехода. Затем зашел разговор о том, что требуется вернуться домой, так как скоро сев.

– Тороп, ты же с сохой не управишься в этом году.

– Оно верно, Влад свет Саныч, Минай пахать будет.

– Пупок надорвет.

– 14-ть зим ему, слабой, канешна, да деваться-то куда.

– Можешь остаться здесь. Вон там свободное поле. Вас пятеро, две десятины дам. У меня здесь 90 десятин. Сам пользую только шесть, иногда восемь.

– Дык у мене, окромя портков, ничего нет туточки. Да и те – ты дал.

– Осенью отдашь все, что посеешь, плюс десятину с того, что сверху, за инструмент и лошадей. Летом сходишь к себе за остальным хозяйством.

– Тык, а скока берешь к осенинам?

– Сам-двадцать и более, с десятины двести – триста пудов, ржи озимой. Если по яровой считать, то 150 будет.

– Батюшки светы! Врешь! Стокмо не съесть и не собрать.

– Я орду кормлю, они к осенине приходят и покупают у меня все излишки.

– Дань не берут?

– Сами платят, мясом. Ты мясо кушал?

– Кушал.

– Орда дает.

– Годи чуток, свет Саныч, с мене какой помочник, тебе ж, глянь, како поле поднять надобно. А тыж один и баба на сносях.

– Рожать ей после сева. А пахать? Завтра и начнем.

– Дык поле-то не просохло, соха-то не пойдет!

– Ты меня учить будешь, когда мне мое поле пахать? Сказал завтра, значит, завтра.

На том и расстались, но начинать пришлось не завтра, ибо дождь сильный прошел, который смыл все остатки снега, а через три дня, 2-го апреля. Тороп и Минай ходили вслед за невиданной машиной, Минай во второй половине дня сам водил коней, а на следующий день я им выделил молодого жеребчика и его мамашу, и они вспахали «свое поле». Вшестером отсеялись, а после этого нас с Милой пригласили на ужин. Минай зайца подстрелил из лука. Там Тороп и сказал:

– Сын Александров, туточки у мене мысля в голову пришла. Деревенька у нас махонькая, земелька ужо пустая. А у тебе землицы море, да и хозяин ты крупкий. Возьмешь под длань? Я зараз смотаюсь к своим, расскажу, как мене подрали, и кто мене выходил, и чем ты пашешь землицу. Места здесь добрые! Зверья – ловить, не переловить. У нас сорок дворов, все, верняком, не придут. Но за половину я ручаюсь. Шо скажешь, Влад свет Саныч?

Знал бы он: насколько это предложение было своевременным, никогда бы не сказал! Но мы оговорили все, ведь каждый день сейчас год кормит. Ему пять дней пути отсюда туда и столько же обратно. В срок рискуем и не уложиться, так как любая задержка и прощай половина урожая. Решили, что начну я загодя для 20 семейств, в крайнем случае зерно не пропадет, так как летом с Минаем начнем элеватор и сушилку делать. Чтобы лишним не рисковать, то на 20 семейств распашем двадцать «десятин», двадцать гектаров. Место есть, тут и проверять нечего. Посажу рожь, пшеницу (ее монголы охотнее берут), брюкву, репу, два сорта свеклы, так, чтобы при любом раскладе до следующего урожая дожить, не собирая лебеду по углам. А если что, то покажем мужикам плуг и его возможности, распахав поля у реки, в теньке, для конопли, которую я в прошлом году не сажал. А она нужна. И для веревок, и на семя, которое очень хорошо клюют рябчики и перепела. Утром Тороп поднялся чуть свет и ушел в горы, оставив все семейство на месте. Как он один через тайгу пройдет? Бог с ним! Прибавление рабочих рук мне только на пользу. Минай еще подросток, но уже многое умеет, кстати, прекрасный стрелок из лука. Через пять дней мы начали пахоту, затем заборонили все. Прошло 12 дней, но Тороп назад еще не вернулся, и мы все засеяли вчетвером, Мила уже работать не могла, крутилась только по дому. Я, тоже, внизу ночевать не оставался, предпочитая встретить «другую орду» у себя в «замке». Признаки появления людей появились на 17-й день, 21-го апреля. Тороп пришел, с ним 36 мужиков и 18 подростков. Восемь человек из этой толпы, явно, пришло сюда не для того, чтобы здесь остаться, а с совершенно другими целями. Сказал мне об этом не Тороп, его они пасли, а Минай.

– Волох и Крятной – нужные люди.

Слово «нужный» означало «плохой». Я это и сам видел. Единственное, что их напугало, что встретил я их в одежде Александра, повесив на грудь перевязь с малым мечом и подпоясавшись его ремнем, в котором Милаша признала княжий пояс. Поэтому от прямого убийства они отказались и решили, что атакуют из засады на тропе, ведущей вниз утром. Но я взял с собой «азиата», который сторонних на дух не переносит. Атака сорвалась, мы засеяли прибрежные луга, «восьмерка» лихих людей себя не показала, хотя в числе тех, кто был на месте, их не было. Отсутствовали. Днем с вершины горы прозвучал выстрел. Пока остальные крутили башками, я вскочил на коня, перерубил веревку, которой был привязан мой Полкан, и мы рванули к замку. За нами побежали и остальные. Мила, хоть и на сносях, наблюдение за окрестностями не прекращала, и, заметив изготовившихся к атаке «вурдалаков», применила имеющиеся у нее навыки владения оружием, свалив одного из них, ползущего к ограждению. Он был с оружием и веревкой c «кошкой», чтобы перелезть через стену. Рукой с башни Мила показала на место, где спрятались разбойники, и я направил туда «условно своих» людей. Бандиты не вытерпели, и попытались отбиться стрелами. И тут я спешился, и открыл огонь из «Маузера». Реакция всех была такая же, когда я стрелял по медведю! Обос… лись все! Люди здесь до смерти боятся грома, резких и громких звуков, и ведут себя как собаки, когда их начинаешь приучать к выстрелам: стремятся припасть к земле и куда-нибудь убежать, пока еще раз не громыхнуло. Волоха я убил первым выстрелом, а Крятного и пятерых подельников мужики превратили в куски отбитого мяса. И после этого всех буквально прорвало на откровения!

Тороп уговорил людей сразу. Они вышли вовремя, но за ними кто-то, скорее всего, оставшиеся в деревне, послали шайку Волоха, которые шли за ними по следам, и за два дня до подхода ночью зарезали постового, а затем убили еще двух человек. Они задержали отряд так как несколько дней вели наблюдение за замком и полем, аккуратно, я их присутствия не обнаружил. Но атаковать не решились, решили приблизиться вместе со всеми. Пообещали, что если кто-нибудь вякнет, то прирежут и его, и его семью. Но я предполагал, что подобное может случиться и был во всеоружии, да и Мила не сплоховала. Той же ночью она родила мальчонку. Переволновалась, две недели не доносила. Ну, а я времени и повода терять не стал, с десятком самых решительных мужиков и парней сходил в село, и мы навели там порядок, повесив старосту и взяв с остальных клятву верности князю Владу Муромскому. Княжества в тех местах еще не существовало. Заодно сопроводили обоз с семействами тех, кто решил остаться жить во Владимире-на-Урале.