Последний свет (СИ) - Лекс Эл - Страница 48

— И чего же ты боялся?

— Неизвестности. Люди всегда боятся одного — неизвестности. То, что люди знают, то, что люди понимают — того они не боятся. Это можно предсказать, а, значит, к этому можно подготовиться. Но как можно было предсказать то, что случилось бы, если бы я… То, что случилось бы.

Птичник замолчал, так и не закончив фразу.

Дочь Ночи снова едко усмехнулась:

— Так я и знала. Ну так иди тогда отсюда! Возвращайся обратно, откуда пришел, и пусть все останется так, как было! Никакой неизвестности и никаких страхов!

— Как было, не останется. Больше — нет.

— И что же изменилось? — Дочь Ночи прищурилась. — Ты больше не боишься?

— Люди не могут не бояться, даже если они лишены души. Я по-прежнему боюсь. Но теперь я знаю, что то, что я могу сделать, то, что я должен сделать — намного важнее любых страхов. Важнее самого меня, если уж на то пошло.

— И что же заставило тебя изменить свое мнение?

— Он.

И Птичник кивнул на меня.

И я даже нашел в себе силы удивиться. Немного. На секунду.

— Он? — Дочь Ночи широко улыбнулась. — Так-так-так, с этого места поподробнее, пожалуйста! Чем же он тебя так заинтересовал?

— Я не говорил, что он меня заинтересовал. Я сказал, что он заставил меня изменить мое мнение о сложившейся ситуации.

— Любопытно, как? Столько лет все, что происходило, не могло заставить тебя справиться со своими страхами, а тут вдруг один человек — и ты резко меняешь свое отношение к проблеме? Ну хорошо, пусть даже это уникальный человек, буквально человек из другого мира, как и мы оба. Но это ж единственное, в чем он уникален! Он точно такой же, как все остальные люди и не представляет из себя ничего сверхъестественного!

— И именно этим он и уникален. — веско ответил Птичник. — Он не обладает теми способностями, которому обладаем мы с тобой. Но это не мешает ему делать то, что он считает нужным. То, во что он верит, то, что, как он думает, должно быть сделано. Он не слушает чужих мнений и не принимает на веру чужие слова, он проверяет все сам. Он отправился в самое пекло для того, чтобы вылечиться от заражения, он поднял такие древние тайны, что даже я удивился, когда узнал, какой информацией он обладает. Ну и что, он остановился после того, как обезопасил себя? Нет. Он полез дальше. Он готов был схлестнуться с самым сильным противником из всех, каких только знал, и он схлестнулся. Он готов был в буквальном смысле пожертвовать собой ради одной лишь возможности спасти мир — и он жертвует. Прямо сейчас он это и делает.

— Эй, я вообще-то здесь… — слабо просипел я, потратив на это остатки сил, и закашлялся от того, что в горле запершило.

— А знаешь, что самое главное? — не обратив на меня внимания, продолжил Птичник. — Он делал это все не для себя. Поначалу — да, но лишь поначалу. Все его действия после того, как он узнал, что избавился от заражения, уже не касались его самого. Он все это делал для других. Для тех, кого, как ты и сказала, он и не знал, в общем-то. И ты правильно сказала — он действительно их практически не знал, но ему это не мешало. Ему было достаточно и того, что он с этими людьми живет в одном мире. Сначала — в мире поменьше, размером с его новую семью, с его Спектр. Позже — в мире побольше, размером со всю территорию, что осталась не подконтрольна Тьме. И его даже не останавливало то, что он сам не принадлежит этому миру, что он в нем не родился, что он, по сути, никого в этом мире не знает. Что для него нет здесь ничего родного — все это его совершенно не волновало. Он готов был выступить против фундаментальных сил природы, против законов мироздания и все для того, чтобы спасти этот не родной ему мир. Пока остальные смирились с происходящим и лишь оттягивали свой конец, он перевернул все устои и верования вверх ногами. Он добрался до легенд и вернул им статус действительной реальности. Побывал в таких местах и общался с такими существами, об одном лишь наличии которых весь остальной мир предпочел забыть, лишь бы не искать способ ужиться с ними на одной планете. И все это — ради мира, который никогда даже не был «его». Мира, которому он ничего не должен и который ничего не должен ему.

— А у него был выбор?

— Был. — Птичник кивнул. — С самого начала единственное, что у него было — это выбор. Он мог просто сдаться и покончить с жизнью, следуя кодексу светлячков, сдаться корпорациям на опыты сразу, или, желая остановить войну — позже. Он мог не лезть в лабораторию Сайфер и вообще не отправляться к казадорам. Множество выборов, каждый из которых было бы сделать легче. Каждый из которых не подразумевал бы борьбы и лишений. Но он каждый раз выбирал бороться.

Птичник поднял согнутые в локте руки и направил их ладонями от себя, словно упирался в невидимую стену:

— И, знаешь, глядя на него я тоже решил, что надо бороться. Да что там — я и до этого знал, что надо… Но у меня не хватало смелости, ты правильно сказала. К счастью, появился Лайт и немного поделился своей, которой у него в избытке, иногда даже чересчур. И, глядя на него, я понял — хватит бегать от судьбы. Даже если бы ты добилась своего и весь мир превратился в один огромный ноктус, в нем все равно остались бы две неупокоенные души — ты и я. А это значит, что рано или поздно мы бы все равно пересеклись. И, независимо от того, когда именно это произойдет, для меня это будет рано. Потому что я не буду к этому готов. Потому что не от меня будет зависеть, когда именно это произойдет. Так пусть лучше это произойдет тогда, когда это принесет пользу хоть кому-то.

— Не смей! — взвизгнула Дочь Ночи. — Замолчи! Не смей говорить всего этого!

— Конечно, дорогая. — печально улыбнулся Птичник и сделал шаг к Дочери Ночи. — Я действительно скоро замолчу навек. Но это уже будет неважно. Ни для тебя, ни для меня.

— Не вздумай! — она подняла руки со скрюченными пальцами, что оканчивались угольно-черными ногтями. — Не подходи!

Но Птичник все равно сделал еще шаг вперед:

— Очень скоро мне и не понадобится подходить. Потому что я и отходить-то никуда не буду.

— Не смей!

Дочь Ночи завизжала как циркулярная пила, и в ее голосе послышался страх! Из ее рук вырвались настоящие волны Тьмы, которые захлестнули Птичника, скрывая его фигуру от моего взгляда — как будто цунами обрушилось на крошечного человека!

Но это продолжалось всего лишь пару секунд. А потом волны Тьмы истощились, рассеялись и оказалось, что они не нанесли Птичнику никакого вреда. Даже больше — он успел прилично сократить расстояние, двигаясь прямо через препятствие, и был уже практически рядом с Ди.

Черт возьми, как же я был наивен! Я глупо надувался от чувства собственного превосходства каждый раз, когда приращивал собственное могущество буквально на какие-то крупинки! Крупинки, которых все равно недостаточно и не могло быть достаточно для того, чтобы справиться с этой проблемой!

А я еще считал, что вся эта история — она про меня!

— Не смей! — продолжала в ужасе кричать Дочь Ночи, отступая от Птичника и атакуя, хлеща его все новыми и новыми плетями Тьмы, посылая в него шрапнель из черных шипов, осыпая градом узких и длинных, будто бы двумерных, вытащенных из тени, копий.

Но Птичнику было все равно. Он знал, что ничего из этого не способно навредить, поэтому он просто шел вперед, и все попытки Дочери Ночи задеть его, пропадали втуне.

И так продолжалось до тех пор, пока в спину Дочери не уперлась стена свежеотстроенного своими же руками дома.

— Не смей… — тихо всхлипнула она. — Уходи! Уйди!

— Нет, Фиона… — тихо сказал Птичник, вытягивая руки и переплетая свои пальцы с ее. — Я больше никогда и никуда от тебя не уйду. Теперь мы всегда будем вместе. Пусть даже в мире мертвых. Я готов к этому. Наконец — готов.

От его пальцев по рукам Ди потек жидкий желтый Свет, словно огромный кусок светолита таял, заливая кожу. Дочь Ночи, тихо поскуливая, смотрела на этот процесс расширенными от ужаса глазами, дергалась, в попытках освободить руки, но Свет намертво сковал отца и дочь и превратил их в единое целое. Тело без души, оставленной в мире мертвых, и душа без тела, вырванная из этого мира против всех мыслимых законов, объединялись для того, чтобы наконец-то восстановить мировой порядок и вернуться туда, откуда все началось. Снова оказаться за гранью смерти. Но на сей раз — уже без возможности вернуться. И без желания.