Да здравствует ворон! - Абэ Тисато - Страница 42

Оодзару злобно посмотрел на Надзукихико.

– Неужели ты действительно думал, что ваша мнимая любезность, которой вы так довольны, осчастливила нас и мы сломя голову бросимся благодарить вас за нее?

«Я не знаю. Я не помню».

Глядя на ошеломленного Надзукихико, обезьяна глумливо фыркнула:

– Вот именно. Ты все забыл. Но мы помним. Каждый миг.

Обезьяны все это время ждали удобного случая, чтобы отомстить. Долго, очень долго, склоняясь перед Ямагами, не имея возможности свести счеты, копили ненависть. Но через несколько сотен лет на горе тоже произошли изменения.

Жрицы мико, которых присылали люди, тщательно выполняли свои обязанности, становясь вместилищем для духа Тамаёри-химэ. Но пришел день, когда это прекратилось. Женщины, которых назначали жрицами, стали предпочитать бытию прислужницы бога свободную жизнь.

Люди перестали верить в богов, и наступила эпоха, когда те стали слабеть. И тогда обезьяны поняли, что столичные боги тоже начали терять свою сущность.

– Мы решили, что это наш шанс и упускать его нельзя.

Обезьяны придумали: надо превратить Ямагами из бога в чудовище, а затем уничтожить ятагарасу и всю их страну. Они не давали утихнуть раздорам между Ямагами и Тамаёри-химэ и прилагали все усилия, чтобы накормить бога человеческой плотью и превратить его в людоеда. Они также постепенно подрывали доверие божества к ятагарасу, которые больше не приходили к нему из Ямаути. Больше всего Оодзару ненавидел воронов.

– Я хотел жестоко уничтожить того, кто нас предал, хотел заставить его раскаяться. Я считал, что ради этого мы могли бы даже погибнуть.

– Но зачем надо было губить своих братьев?! – не выдержав, вскричал Надзукихико.

Оодзару саркастически рассмеялся.

– Я ведь говорил: мы уже единожды умерли. И важнее развития моих соплеменников, которых я любил как детей, важнее существования моих братьев, которых считал своей кровью и плотью, было для меня заставить вас заплатить. Этого желало и мое племя. Тебе нет смысла сейчас что-либо говорить.

– Я не понимаю. Ничего не понимаю.

Надзукихико стало страшно. Он не мог уразуметь, как можно так стремиться отомстить, пусть даже пожертвовав своими сородичами. Это непонимание пугало больше, чем само чудище-людоед.

Глядя на него, Оодзару расхохотался.

– Что, не вспоминается? Естественно. Ведь это та часть тебя, которую ты с радостью принял, а когда она стала ненужной, выбросил за ненадобностью. Но то, от чего ты отказался, больше не вернется. Сто лет назад ты, бросив Ямагами, отказался от своих обязанностей прислуживать ему. То есть по своей воле лишился той части, которая прибыла сюда вместе с Ямагами и которую отбросил Нарицухико в миг, когда запечатал Кин-мон, считая, что у него нет другого выбора. А эта часть – не только Ямагами, но и он сам, служивший богу. Он и есть горное божество Ямагами и старейшина ятагарасу, но, уступив это место богу грозы, он отказался от своего имени, а потом и от имени столичного бога, которое тоже стало его половиной. И тогда осталась та часть, которая не была ни хозяином горы, ни столичным богом, ни прислужником. Осталась лишь воля защищать свой народ – забывшая имя, потерявшая память. Остался калека, выбросивший одно за другим все, что его составляло, и теперь, когда Ямаути оказалась в опасности, он вдруг спохватился и помчался собирать остатки. Ты стал не пойми кем – лишь той частью, которая перед лицом кризиса Ямаути пытается защитить свой народ. Поэтому и родилось тело, не обладающее самосознанием и памятью бога, обладающее лишь силой управлять. Последняя капля силы, оставшаяся, когда ты достиг предела, – вот что ты такое. Я удивился, когда увидел тебя впервые.

Оодзару усмехнулся.

– Ты лишился своей сущности бога, потерял память о том, как вместе со мной правил этой землей, и о том, как пришел сюда с Ямагами. Ты стал жалким, убогим. Но я забавлялся, глядя, как ты мечешься, будто малое дитя. Ты теперь – лишь останки, что упорно цепляются за этот мир, пытаясь сохранить хотя бы своих близких. Ты всегда думал только о своем племени.

Оодзару вдруг перестал смеяться и заговорил холодно:

– Поэтому ты ничуть не колебался, когда ради этого нужно было бросить нас и нашего хозяина.

А значит…

– Не считаешь ли ты, что должен покорно принять отмщение от тех, кого предал?

Надзукихико задрожал. Он дрожал все это время – больше он был ни на что не способен.

– Ну что? Хорошо ты жил, забыв свою вину, забыв все то, что было тебе неприятно? Я уверен, что тебе далось это легко. А вот теперь пришло время ответить.

С этими словами Оодзару начал наступать на Надзукихико.

– Смешно. Все забыли, спрятались внутри горы, наслаждались мирной жизнью. Пф. – Он фыркнул. – Ты, правитель, верно, был всемогущ в своем мирке. И потерял всю свою силу, сделав всего шаг наружу. Но и этот выбор совершил ты сам.

Он медленно подходил все ближе и ближе.

– Пока вы, укрывшись в горе, вели невинную, добродетельную жизнь в кругу близких, мы служили Ямагами. Мы посеяли в нем зерна недоверия, заставили его и мико обозлиться друг на друга, питать отвращение к ятагарасу, тщательно взращивая в нем чудовище. Ненавидя вас, мы жили с желанием мести в груди. Мы боролись все это время. Это только вы все забыли.

Тут Оодзару рявкнул:

– Нарицухико скрыл истину в себе и умер, ничего не передав следующим поколениям. Из-за этого нынешние ятагарасу забыли даже нашу ненависть. Ловко проделано! Односторонняя злоба дает силу. Вы очень удобно для себя забыли то, что сделали, смотрели на нас как на чудовищ и гордо считали себя правыми. Но на тебе это закончится. Не стоит недооценивать нашу ненависть. Мы погибнем вместе, предатели!

С торжествующим видом Оодзару взглянул на Надзукихико сверху вниз. Тот глядел прямо ему в глаза и, несмотря на то что мозг почти парализовало, вдруг вспомнил «маленькую обезьянку» Кодзару, который, похитив воспитанника Кэйсоин, требовал, чтобы открыли Кин-мон. Кодзару наверняка понял, что задумал Оодзару, творивший из Ямагами чудовище ради долгожданной расплаты. Поэтому сделал что мог, чтобы этого избежать.

Только теперь Надзукихико наконец осознал, зачем Кодзару просил его вернуться тогда на священную землю. Тогда Ямагами еще не вкусил человеческой плоти. Если бы Золотой Ворон тогда вернулся прислуживать ему и удержал бы божество, тот, возможно, не стал бы чудовищем. Был шанс остановить его, хоть и на самом краю.

Но Надзукихико не понял этого. Он легкомысленно ушел в Ямаути, и Ямагами сожрал тело посвященной. То большое землетрясение и ознаменовало момент, когда Ямагами превратился в чудовище. Нарочно дождавшись этого, Оодзару позвал Надзукихико на священную землю. Он улучил момент, когда ятагарасу уже ничего не могли сделать, как ни старались.

Надзукихико бессильно повесил голову, но тут услышал шепот:

– А если бы тебе сказали, что еще есть выход… Что есть способ решить все, не уничтожая Ямаути, что бы ты тогда сделал?

Надзукихико поднял голову. Перед Кин-мон даже без светильников всегда было все видно. Оодзару, уверенно стоя на залитой свежей кровью земле, с искренним весельем смотрел на Надзукихико.

– Конечно, так, как было раньше, уже не будет. Но способ спасти ятагарасу есть. Ты уже понял?

Надзукихико с трудом сглотнул. В горле пересохло.

– Тебе достаточно вернуть себе свое изначальное имя – с той поры, когда ты был настоящим Ямагами, когда ты вместе с обезьянами правил этой горой, – соблазнительно улыбнулся Оодзару. – А в этом мире лишь одно существо помнит твое прошлое имя.

Он улыбался так, будто не было для него высшего счастья.

– Да. Это – я!

Надзукихико застыл, глядя на обезьяну.

– Хочешь, скажу? Назову твое настоящее имя, – пропел тот. – Ты уже осознал, кто ты такой. Я заставил тебя. Это хорошо. Возможно, теперь, услышав свое имя, ты сможешь вернуть себе память Ямагами. Ну как? Неужели не хочешь?

Надзукихико прошептал почти неслышно:

– Очень хочу.