Милость крестной феи (СИ) - Заболотская Мария - Страница 9

Надо сказать, они целиком и полностью оправдались.

— Помилуй, господи! — воскликнула в конце концов Клариза, всем своим сухощавым строгим лицом выражая благовоспитанное негодование, которое было призвано спрятать тот самый страх. — Да как вам вообще в голову пришло подобное? Будь эта беседа чуть более приличной — я бы, пожалуй, не знала, как объясниться, но тут скажу, не покривив душой: что за безумные речи вы завели?

Маргарета, и сама понимавшая, как скандально и дико выглядит этот разговор, попыталась было пойти на попятный и принялась просить, чтобы Ашвин хотя бы навестил Эли — но Клариза была непреклонна и отвечала одними лишь отказами. Ее воспитанник и ногой не ступит на порог дома сумасшедших соседей, у которых хватило бесцеремонности, чтобы ни с того, ни с сего начать свататься!..

-…Не знаю, как здесь принято, но в наших родных краях для женитьбы маловато одной лишь встречи на танцах! Неужто положение вашей дочери настолько отчаянно, чтобы хвататься за первого встречного? — хозяйка дома настолько вышла из себя, что перешла к прямым оскорблениям, после которых Одерику и Маргарете — не имей они дела с фейским проклятием — оставалось бы только уйти, не прощаясь, а затем во веки веков отказываться от приглашений в те дома, куда пригласили бы Кларизу. Но бедные родители и тут вынуждены были смолчать и проглотить обиду — в историю с феей не поверили бы и люди, жившие в здешних краях с рождения, что уж говорить о чужаках-иностранцах!..

Закончилось все тем, что Клариза попросту указала Одерику и Маргарете на дверь. Ссора вышла настолько громкой, что юный Ашвин спустился в гостиную из своей комнаты и обеспокоенно спросил, что происходит. Даже в домашней одежде он был изящен и хорош собой, а манеры — так же приятны, как и на балу.

Увидев, как доброжелательно и простодушно выражение его лица, потерявшая голову Маргарета решилась на крайность: бросившись к нему, она принялась умолять спасти ее дочь, отчего юноша вконец растерялся.

— Вашу дочь? — переспросил он, силясь сообразить, о ком идет речь. — Вы говорите, я с ней танцевал?.. И из-за этого она попала в беду? Чем я мог ее обидеть? Честно сказать, я совершенно не запомнил имена девушек, которым меня представляли в тот вечер, и не уверен, что смогу их узнать в лицо, все было так суетно… Не представляю, в чем моя вина и чем я могу помочь…

Говорилось это со столь искренним растерянным огорчением, что не оставалось сомнений: Ашвин безо всякого злого умысла или высокомерия остался совершенно равнодушен к Эли, да и всем прочим здешним девушкам и волновался сейчас только потому, что от природы был наделен даром сочувствия.

— Не слушай их, Ашвин! — крикнула госпожа Клариза, багровая от возмущения и досады. — Это совершенное безумие, нам не о чем говорить с этими людьми. Пусть уходят! Помолвка? Женитьба⁈.. Что за бред, что за нелепость! Уходите, уходите немедленно!..

— Женитьба? — повторил Ашвин с еще большей растерянностью. — Но я… Я не собирался ни на ком жениться. Простите, я не помню вашу дочь… Наверняка, она чудесная девушка — все девушки в тот вечер были очень милы, хоть я в них и запутался… Дело даже не в этом — я просто не могу…

— Ашвин! — оборвала его сбивчивую речь опекунша, теперь уж побледнев до желтизны. — Тебе не нужно с ними объясняться. Не говори лишнего! Я все и так сказала. Мой воспитанник не собирается ни на ком здесь жениться — и точка. Прощайте и выбросьте из головы эти бредни, невесть откуда взявшиеся!..

Маргарете и Одерику не оставалось ничего иного, как уйти. Такого позора их семейство еще не знавало, но они об этом пока что не думали, занятые мыслями о гораздо большей беде.

— Горе нашей дочери, — всхлипывала Маргарета. — Он действительно ее не помнит! Как она мог ее не заметить? Разве может Эли кому-то не понравиться?..

— Горе нашей дочери, — эхом повторил Одерик. — С этим юнцом и вправду что-то нечисто, как и с его опекуншей. Ох, непростые это люди! Кажется, дело и вправду в проклятии феи…

На том беды Маргареты и Одерика не закончились: вернувшись домой, они узнали от заплаканной пожилой служанки, что Эли пришла в себя, да не просто так, а услышав от переговаривающейся над ее головой челяди, что родители ее поехали к госпоже Кларизе.

— Ох, простите, простите! — причитала бедная женщина, пристыженная и испуганная. — У нас и в мыслях не было сплетничать на потеху! Бедная маленькая госпожа лежала совсем тихо, в беспамятстве, а мы прибирались в ее комнате. Фрета только и спросила, куда на ночь глядя вы уехали и скоро ли вернетесь — а я ответила, что слышала, будто к соседке, госпоже Кларизе. И надо же такому случиться, что барышня тут же открыла глаза и заговорила! Да что там — закричала: «Зачем? Зачем⁈» — и с тех пор только плачет да стонет.

И самому простодушному человеку было бы ясно, что не одно это говорили служанки друг другу, посчитав, что Эли их не слышит. Но что проку гневаться на слуг, если они ни в чем не солгали? Правда всегда стремится выйти наружу.

Маргарета бросилась в спальню дочери. Там в душном полумраке Эли -ослабевшая, но с ясным взглядом — металась по своей постели, пытаясь подняться: она услышала, что родители вернулись и желала с ними говорить, но слабые ноги все еще не держали ее.

— Что вы наделали? — гневно и жалобно воскликнула она, едва увидев мать. — Зачем туда поехали? Разве мало мне было унижений? Разве я просила позорить мое имя перед… перед…

И она горько зарыдала, захлебываясь от нестерпимой яростной горечи. Мыши, невесть откуда сбежавшиеся в комнату и прятавшиеся в складках одеяла, дружно и грозно запищали, высунув свои крошечные носы — ох, сколько же их тут было!.. И вся эта мышиная армия, без сомнения, негодовала, обвиняя и порицая неразумных родителей Эли, предавших ее доверие.

— Ох, Эли! Мы бы ни за что не решились, если бы не… — начала Маргарета, сама чуть не плача.

— Да что за причина может быть у такого поступка⁈ — вскричала Эли, впервые в жизни перебив речь своей матушки. — С чего вы взяли, что поможете мне, поехав к тем людям? Для того ли я доверилась вам? Столько лет вы учили меня, что в семье не должно быть тайн друг от друга — и я никогда не сомневалась, что уж вы-то с отцом меня всегда поймете. Разве отправилась бы я выпрашивать для себя жениха, который знать меня не желает? Поверить не могу, что вы могли так поступить! Неужто так сильно вы хотели выдать меня замуж? Избавиться побыстрее?

— Что ты такое говоришь⁈ Разумеется, все было совсем не так!.. — Маргарета, никогда еще не видевшая свою тихую миролюбивую дочь в ярости, не знала, что и сказать. Как объяснить Эли, насколько велик был страх семьи? Как убедить, что поступок этот был соразмерен опасности?.. В страхе смотрела она на то, как задыхается, как бледнеет Эли — болезнь все еще не отступила и приступ гнева, сумевший привести девушку в чувство, грозил погубить ее окончательно. Последние слова она бессильно хрипела, но каким-то чудом продолжала оставаться в сознании.

— Она совершенно права, — тихо сказал Одерик, незаметно вошедший в комнату и молчаливо принявший все упреки Эли. — Наш поступок был нехорош. Но не это главное…

— Не это? — хором вскричали мать и дочь, глядя друг на друга глазами, полными слез.

— Именно так. Гораздо важнее то, что мы отступили от собственных правил — и сохранили в тайне то, что Эли полагается знать, — промолвил Одерик с неподдельной горечью. — Прости нас, Эли. Мы сделали это не со зла. Твоя мать надеялась, что все обойдется, а я, признаться честно, никогда до конца не верил в правдивость истории о проклятии… Нет, Маргарета! Мы не можем больше молчать! Эли должна знать правду, чтобы бороться с врагом, а не угасать в неведении!..

Как ни стыдилась Маргарета своей ошибки, принесшей столько горя ее семье, но пришлось ей рассказать, как когда-то обиженная фея пообещала погубить Эли и обрекла на муки неразделенной любви, которая рано или поздно сведет ее в могилу. Эли, хоть и тряслась из-за вернувшейся лихорадки, выслушала и запомнила каждое слово этой истории. Голубые глаза ее помутнели от страданий и темных мыслей, а лоб блестел от испарины.