Тропою испытаний. Смерть меня подождет (СИ) - Федосеев Григорий Анисимович - Страница 55

Оба медведя оказались черной масти, с белыми галстуками на груди. Меньший по размеру был в очень хорошем «одеянии» и, вероятно, находился в расцвете своих звериных сил. Второй медведь заметно крупнее и намного старше. На его окровавленной шубе виднелись рубцы заживших ран, полученных в прежних схватках. Клыки на нижней челюсти оказались сломанными, когти — затуплены, правый глаз давно вытек. Это был очень старый медведь. Противник до нашего прихода успел нанести ему несколько смертельных ран, тогда как он, отбиваясь, смог лишь исцарапать живот и разорвать грудь своего врага.

Ни один зверь в тайге не доживает до такой глубокой старости, как медведь, и тогда его не минует участь слабого. В этом мы лишний раз убедились сегодня.

Шкуру и череп меньшего зверя мы решили взять для коллекции. Измерили его, затем я описал внешние приметы, а Василий Николаевич собрал пустые гильзы, разбросал их возле Убитых зверей, а рядом подвесил на ветке стланика свою нательную рубашку.

— Не каждый зверь рискнет подойти, почуяв запах пороха и человеческого пота, — сказал он, вздрагивая от холода и застегивая на груди телогрейку.

Темная ночь убаюкала звуки. Уснул помолодевший лес.

Зверей сегодня не будем свежевать: нужно торопиться, ведь идти до табора далеко. Бедные собаки, они так намаялись, что даже не подходят к кишкам.

Теперь стало ясно, что следы медведей, которые встречались нам, шли именно сюда, к вершине Уюма.

Такое же явление мы наблюдали и в 1937 году недалеко от восточного побережья Байкала, в верховье реки Голонды[41]. Находясь там на гольце в первой половине мая, мы обнаружили скопление кедровок и медведей на одном из участков. Причина оказалась очень простой. В предыдущий год на Баргузинских хребтах не было урожая стланиковой шишки, кроме того места, где мы вели геодезические работы. Можно представить себе, сколько птиц, грызунов, различных зверей стекалось туда осенью, поджидая, когда поспеют орехи. Но, к нашему удивлению, шишки на гольцах были нетронуты.

В тот неурожайный год на Голонде зима легла необычайно рано и стланик оказался под снегом. Весною же, с наступлением тепла, мы наблюдали, как ветки стланика, вырываясь из-под ослабшего снега, роняли дозревшие за зиму шишки. Этого-то и ждали птицы, грызуны, медведи, снова собравшиеся там полакомиться орехами.

То же происходило и здесь, на вершине Уюма.

В этой драке медведей меня и Василия Николаевича поразила их злоба и ненависть друг к другу.

Когда наблюдаешь медведя в неволе, всегда кажется, что в характере этого зверя есть и добродушные черты. Он не прочь поиграть, охотно попрошайничает, наивничает и как будто быстро привязывается к людям. Однако человеку никогда не удавалось окончательно приручить медведя. Это замкнутое животное — в действительности неукротимый зверь. Добродушным он бывает лишь в раннем детстве, но, как только покидает мать и уходит от братьев и сестер, становится непримиримым их врагом. С этого момента не существует в их отношениях добрых начал, все подчиняется хищническому инстинкту. Попадись медведю медвежата, он не упустит случая полакомиться ими, даже если ему придется испытать на себе страшную силу зубов и когтей медведицы. Повстречайся два медведя у добычи, на ягодной поляне — не разойтись им подобру-поздорову, в грозной схватке каждый из них будет защищать свое право на жизнь. Часто эти встречи заканчиваются смертельным исходом для одного из дерущихся, а то и для обоих. Сегодня мы были свидетелями такой схватки и всего лишь из-за кедровых орехов. И оба зверя стали нашей добычей…

Следующий день ушел у нас на отделку шкур и черепов.

К вечеру пришел Пресников с ребятами. В тот же день мы волоком стащили убитых зверей в соседний распадок, разделали их там и утром ушли с добычей к Лебедеву. С последнего отрога нам хорошо была видна отстроенная пирамида на большом гольце. Там еще копошились люди.

Дни стоят теплые. В воздухе разлита весенняя прохлада. Величава и спокойна тайга, но это только кажущееся спокойствие: внутри каждого дерева, каждого кустика идет огромная работа. День и ночь корни всеми своими мочками сосут влагу из земли, обильно напоенной недавно стаявшим снегом. Уже распушились белоснежные барашки на тальниках, пожелтели сережки на ольхах, хотя корни лежат еще под снегом. На крошечных лужайках пока нет зелени, цветов, но и тут идет неутомимая деятельность. Хорошо в эти майские дни в тайге!

Подразделение Лебедева закончило работу на гольце, и тринадцатого мая мы свернули лагерь. Наш путь идет к Мае. Караван в двадцать нарт, груженных снаряжением и мясом, медленно пробирается сквозь замшелую лиственную тайгу. В долине уже почти не осталось снега. Под полозьями черная маристая земля да кочки с водой.

Олени идут натужно, горбя худые, покрытые свищами спины, вытягивая из-под лямок тонкие, облезлые шеи. Чаще и чаще слышится понукание каюров, но животные слабеют, и мы идем все медленнее.

Кое-как добираемся до Кунь-Манье. По широкой долине уже пронеслась весна, не оставив для нас ни одной полоски снега. Олени ложатся, не идут дальше. Делаем лабаз и откладываем половину груза. Но и с облегченными нартами уставшие животные еле-еле плетутся.

По пути еще сбросили часть груза. Оставляем с ним Лебедева со своими людьми и ослабленными оленями. Поздно вечером я с Василием Николаевичем добрел до табора наших проводников.

— Я же говорил, птица вон как далеко летает, а старое гнездо не забывает, — тепло встречает нас Улукиткан и подает поочередно всем свою маленькую руку. — Однако, неплохо съездили, — добавляет он, кивая головой в сторону нарты с медвежьими шкурами.

— Неплохо, — ответил Мищенко. — Чего не приходил? Мяса было много.

— Знаю, шкура без мяса не бывает, да все равно не пошел бы, далеко. Я тоже сохатого стрелял, большо-ой, шибко большой! Однако, не мой фарт: ружье плохо пулю бросало, ушел раненый зверь.

— Не отчаивайся, — успокоил я его. — Завтра будем пробираться к Мае — может, удача вернется к тебе.

— Это хорошо. Поедем новое место, там и корм свежий оленям, там и глазам и языку работа найдется, а тут место худой, все надоело, — ответил он и стал помогать распрягать оленей.

Мы здороваемся с остальными жителями лагеря. Ставим палатки.

Над стоянкой раскрылатилась белая туча. От костра дым голубыми струями поднимается к макушкам елей. В природе покой, блаженство. Несмотря на поздний час, все еще чувствуется пряный запах хвои, обсохших мхов, маристой воды, смешанный с запахом уже прогретой почвы. Такие вечера бывают только весной в горах, когда надолго устанавливается хорошая погода.

Медленно вечерело. Засыпала старушка тайга, позолоченная закатом.

После ужина проводники угнали наших оленей в стадо за километр от стоянки. Мы решили пораньше лечь спать, чтобы успеть отдохнуть за короткую майскую ночь и рано утром тронуться в дальний путь. Я уже разделся. Вдруг снизу, из далекого левобережного распадка Кунь-Манье, донесся тягучий вой волка. К нему присоединились другие голоса; такая же отвратительная и пугающая песня расплылась по долине.

Мы с Василием Николаевичем вышли из палатки. Привязанные Бойка и Кучум всполошились и, навострив уши, напряженно прислушивались к наступившей тишине. Над рекой шумно пронеслась стая вспугнутых кем-то чирков. Кто-то непрошеным гостем ворвался в вечерний покой долины, и все настороженно притаилось. Мы долго стояли у затухающего костра, подавленные тоскливым воем голодной стаи.

— Вы слышите, кто-то ходит по берегу? Да и не один, — таинственно прошептал Василий Николаевич.

Собаки, натягивая поводки, визжали, пытаясь сорваться — для них, видимо, ничего загадочного не было в шорохе, что доносился снизу. Мы же с Василием Николаевичем в недоумении поглядывали то на собак, то друг на друга.