Белая башня (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 13

Благовония?

Цветочные масла?

Нет, что-то куда более знакомое… кровь.

Она, засохшая, старая, лежала на ступенях. Она въелась в камень, сроднилась с ним, ставши неотделимой, но запах, запах сохранился.

Верховный потрогал пятно и поднес пальцы к глазам. Со вздохом разогнулся и, опираясь ноющей рукой на стену, поднялся на первую ступень. Высокие. В его пирамиде пониже будут. Да и много тут… ничего.

Справится.

Не так уж он стар и немощен.

Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. И с каждой минутой крепло внутри раздражение. Вот ради чего все?

Лестница вывела в другой коридор.

И здесь уже слабо, тускло, но горел факел. Кем был оставлен? Мекатлом? Императрицей? Не важно. Главное, что огня хватило, чтобы осветить вереницу золотых масок. Они начинались сразу от входа, и Верховный узнал ту, что была ближе.

Император.

Маска была из числа храмовых. Их каждый год выплавляли по дюжине. Эту Верховный даже помнил, держал в руках, тогда аккурат нашептали, что золото для масок разбавляют медью.

Он не удержался, коснулся поверхности.

Разбавляли.

И давно. Настолько, что утратили всякую осторожность. Жадность… у людей множество пороков, но жадность, пожалуй, опаснее прочих. И маску эту Верховный собирался отдать на переплавку, но вот беда, Император требовал новую, а времени, чтобы сотворить… теперь же она, несовершенная, осталась в вечности. В том числе упреком Верховному.

Многие тогда отправились на вершину пирамиды.

В том числе и смотритель Казны. Он, кажется, был из рода… Верховный забыл, какого. Главное, определенно род оказался недоволен. И врагов у Верховного прибавилась.

А вот еще одна маска.

Отец Императора.

И его дед… Верховный застал его правление. Прадед… вереница масок тянулась, и каждая походила на другую. В какой-то момент начало казаться, что все эти маски — суть одно лицо. Жутковато. А главное, Верховный пропустил момент, когда золото начало оживать.

Сперва мелькнула и погасла искра на гладкой поверхности одной маски. Ожила в другой.

Засветилась третья, тускло, неровно, пятнами.

А вот в четвертой свет окреп, пусть все одно был неравномерным. Пятая… еще немного и откроет глаза. Разомкнет слипшиеся губы, задав вопрос, на который у Верховного нет ответа.

Что он делает здесь?

Впрочем нет, маски не стали говорить. Зато потянуло свежим воздухом. И кровью… тоже свежей.

Три ступени.

Приоткрытая дверь, которой Верховный коснулся осторожно. Площадка три на три шага. И бездна внизу. Марево огня на небесах почти погасло, лишь редкие всполохи тревожили тьму.

— Красиво, — девочка сидела на самом краю, свесив ноги в бездну. А за спиной её темной грудой виднелось тело. — Хорошо, что ты пришел.

— Не уверен, что мне сюда можно, — Верховный оторвал руку от двери. Отпускать её было боязно, хотя он и понимал, сколь нелепый это страх.

— Теперь, наверное, да… или нет. Я не знаю.

Она смотрела на небо.

— Их так много…

— Звезд?

А вот кровью пахло резко. Верховный посмотрел на тело… нет, подходить к нему не стоит. Мекатл или мертв, или почти. В любом случае, он не так и важен.

— Да… я не помню, где я жила раньше, но знаю, что не видела столько звезд. Никогда, — она обернулась и лицо её было бледно. — А ты?

— Видел. Я каждую ночь поднимаюсь… поднимался…

И теперь придется снова, потому как Мекатл мертв. А кому еще поручить столь нужное, но при том грязное дело? То-то и оно, что некому.

Совершенно некому.

— Я не хотела, — девочка протянула руку. — Не хотела его убивать. Он сам виноват.

— Конечно.

Верховный коснулся тонких пальцев. Хрупкие какие. И ноготки полупрозрачные, и рука сама во тьме кажется белой, а что под ноготками темная кайма грязи пролегла, так ведь ребенок.

Пусть и божественный.

Дети вечно ищут что-то. Грязь в том числе.

— Ты не боишься меня? — в её глазах и звезды, и марево, и вопрос.

— Боюсь, — признался Верховный, опускаясь на камень. Получилось тяжеловато. Заныла спина и суставы тоже. Как бы потом подняться.

— Почему? Я ведь никогда не делала тебе плохого. Другим делала. Но тем, которые сами хотели сделать мне плохо.

— Это сложно объяснить…

Смотрят выжидающе. Ну да, не ответ.

— Ты — дитя. Я смотрю и вижу дитя. Чудесное. Красивое. Такое, которому радовалась бы любая мать и любой отец…

— Я и её не помню. Маму.

— Ксочитл тебя любит.

— Да… она… как мама, — и брови хмурятся. — Но говорить нельзя. Если сказать, то её убьют. Это правда?

— Попытаются, — кивнул Верховный. — Дело в том, что ты не только дитя, но и воплощение власти. Высочайшей. И тот, кто влияет на тебя, тоже получает часть этой власти. А кто может повлиять на дитя сильнее, чем та, что подарила жизнь? Или та, кого он почитает наравне?

— Я поняла, — девочка была серьезна. — Спасибо.

— Не за что. А вот в остальном… тебе доступно то, что не доступно ни мне, ни кому бы то ни было из взрослых. Ты можешь забрать жизнь. А можешь вернуть её. Это сродни тому, что делали боги. Но боги давно ушли. И люди привыкли к тому, что боги далеко. Более того, людям не нужно, чтобы боги возвращались.

— Как тот, который из золота?

— Да. Боги ведь могущественны. Настолько, что ни один смертный, будь он воин или даже маг, не сравнится с ними в силе. А стало быть, мы все тут станем не жрецами, воинами или владетелями земель, к слову которых прислушиваются те, что стоят ниже. Мы все станем игрушками в руках богов. А кому это нравится?

Она чуть задумалась.

— Каждый, кто оказывается рядом с тобой, он знает о твоей силе. И боится.

— Силы?

— И силы. И того, что дана она ребенку. Вдруг да ты обидишься и отнимешь жизнь? Или из прихоти? Каприза?

— А другие так не делают?

— Делают, конечно… как-то великий Император, живший задолго до твоего рождения, решил, что его оскорбляет вид увечных людей.

— И что он сделал?

— Велел их казнить.

— И казнили?

— Несомненно. Слово Императора — закон.

Впрочем, прожил он недолго, слег почти сразу после зимнего празднества, холодной воды напившись. Случается…

— И его тоже боялись?

— Да.

Как любого безумца. А дети ведь где-то совсем рядом… но эта девочка сидит на краю, мотая ногами в пустоте. И где-то там, внизу, видна россыпь огней. Во внутреннем дворе все еще царит суета. И надобно возвращаться. Сделать какое-то заявление, объявление, объяснение. Что-то, что гонцы развезут по храмам Благословенного города, а там и дальше. Слово, что будет сказано и успокоит людей.

Или нет.

Вряд ли Верховный способен найти такое слово, которое их успокоит.

— Звезды красивые. И небо, когда горело… я вспомнила огонь.

— Огонь?

— Да. Там, где я жила… я почти ничего не помню.

И маг уверяет, что это нормально, что утраченная память — суть следствие обряда. А может даже её специально убрали?

— Это тебя беспокоит?

— Нет. Пожалуй, нет… ты не разговариваешь со мной, как с ребенком. Некоторые… особенно один старается. Он привез мне кукол. И еще подарил девочек. Пятерых. Они глупые, — Императрица наморщила носик. — Хотят со мной играть. И кукол делят, делят… я сказала Ксочитл, чтобы не приводила их больше.

— Он хотел сделать тебе приятное.

— Да, я понимаю. Но… я ведь действительно… это странно. Иногда мне хочется играть. И куклы красивые. Ксочитл шьет им одежду. И мы смеемся. Она рассказывает сказки, и я слушаю. Мне нравятся её истории. А потом все это становится вдруг таким бессмысленным. Пустым.

Девочка обняла себя.

— И я вижу, что все… что неправильно. Что этот человек ищет способ повлиять на меня. Что ему нужна не моя радость, а взамен на куклы и девочек он хочет земель. Или золота. Или чтобы его кем-то назначили. Или не его.

— Это взрослая жизнь. Он просто привык так… твоему отцу дарили охотничьих соколов или вот собак. Лошадей. Наложниц.