Удача в подарок, неприятности в комплекте (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна - Страница 39

Я осторожно отвязал верёвку с одной стороны, но с другой она оказалась прикручена сильнее, и я решил не тратить времени попусту и до поры оставить её так, как есть. Вряд ли преступник решится повторить свой фокус, скорее всего, притихнет, обдумывая очередную пакость. Я же, если повезёт, позаимствую у кого-нибудь наверху перочинный нож и отрежу эту верёвочку от греха подальше, а то и гвоздь выдеру, чтобы больше никаких соблазнов мерзопакостных не возникало.

На всякий случай, исключительно для подстраховки, я проверил первую дверь. За ней действительно оказалась гардеробная, затем вторую, там на узкой деревянной кровати спала конопатая девчушка, та самая, что приглашала меня к госпоже Абрамовой. На стуле было аккуратно сложено простого кроя платье, белый полотняный фартук, а под сиденьем один к одному стояли башмачки. Обстановку в комнате можно было охарактеризовать как «простенько и чистенько», в красном углу помигивала лампадка, с иконы строго взирал потемневший от времени лик Богородицы. Предположить, что на обитательницу сих покоев начал охоту неведомый душегуб, конечно, можно, но как-то сомнительно. Если бы эту барышню захотели уничтожить, то зарезали бы без всяких ухищрений или зашибли бы чем-то тяжёлым, а тело украдкой сволокли подальше, обвинив впоследствии девицу в том, что она сбежала, ещё и прихватив из дома что-нибудь ценное.

Тихонечко, дабы не разбудить крепко спящую девицу, я выскользнул из комнаты и направился в следующую, стараясь хоть немного укротить сердце, биение коего, как мне казалось, гулким эхом разносилось по всему коридору. Честное слово, последний раз я так волновался лишь в день свадьбы с Ликой… А, нет, было нечто подобное, когда моя ненаглядная позвонила мне и сказала, что скоро нас будет уже трое. Я вспомнил, с каким нетерпением ждал возвращения домой из командировки, как жадно смотрел в окно поезда, спеша увидеть очертания родного города, как выскочил на перрон, едва не оставив в вагоне сумку, и завертел головой по сторонам, гадая, почему Лика не встречает меня, как делала всегда. Это были последние минуты блаженства, последние мгновения, когда я жил и радовался жизни, строил планы на будущее и свято верил, что всё будет хорошо. Я крепко зажмурился, стиснул зубы и яростно замотал головой, гоня воспоминания о том кошмаре, который начался сразу после того, как на перроне ко мне подошёл Никита и, виновато отводя взгляд, сказал, что мне нужно ехать в больницу. Проклятая память опять подбрасывала мне убийственные, в клочья раздирающие душу кадры, и я никак не мог отстраниться, спрятаться от них, снова начать дышать.

- Алексей Михайлович? – нежный голос Елизаветы Андреевны оказался чудодейственным бальзамом для моего истерзанного сердца, лучом света в бездне отчаяния, путеводной звездой. – Алексей Михайлович, что с Вами, Вам плохо?

Знала бы ты, девочка, КАК мне было плохо без тебя. Я подошёл к барышне, выглядывающей из той самой комнаты, куда я направлялся, решительно втолкнул Елизавету Андреевну внутрь, плавно закрыл за собой дверь, самым краешком сознания помня о том, что сейчас ночь, и шуметь не стоит, после чего притянул опешившую девушку к себе и жадно впился ей в губы поцелуем, страстным словно лава вулкана, внезапно пробудившегося у меня в душе. Госпожа Соколова дёрнулась, пытаясь отстраниться, но я лишь крепче прижал её к себе, с наслаждением запустив пальцы в мягкие и пушистые завитки волос на затылке. Господи, какая же она сладкая, словно нектар, которым питались боги Олимпа, словно родниковая вода! Я наслаждался поцелуем и никак не мог утолить жажду, чем больше целовал, тем сильнее разгоралось пламя страсти. Я забыл обо всём на свете, весь мир для меня растворился в этих блестящих зелёных глазах, подобных колдовским омутам, единственным звуком на земле остался лишь грохот сердца в ушах да хриплое, прерывистое дыхание, со стоном вылетающее из груди.

Отчаянно-короткий, полный боли и ужаса вскрик хлестнул словно плетью по натянутым до предела нервам. Я готов был поклясться, что видел, как мелкими золотистыми искрами разлетелось опутывающее нас с Лизой заклинание. Барышня смущённо охнула и отпрянула, вырвалась из моих рук, судорожно подхватывая одежду и прижимая её к груди, я, дабы не смущать Елизавету Андреевну, поспешно отвернулся. По совести, стоило бы вообще выйти из комнаты, только у меня от перенапряжения дрожали колени, в ушах гудело, а перед глазами всё плыло. Я и пары шагов самостоятельно не сделаю, рухну непременно, а у госпожи Соколовой силёнок не хватит меня ни оттащить подальше, ни к себе обратно втянуть, чтобы себя не компрометировать. Плохо, что голова опять заболела, в висках словно кузня открылась со столярной мастерской в придачу, а самое мерзкое, что я понятия не имел, как теперь себя вести с Елизаветой Андреевной, которую я чуть не соблазнил, и при мысли о коей в моей крови опять начинают танцевать языки пламени. Три тысячи чертей, она же невеста другого, а обручение в начале двадцатого века дело столь же серьёзное, как и венчание! Дьявол раздери эту проклятую чародейку Алесю и все её мерзопакостные изобретения! Голову готов дать на отсечение, что это её проделки! Я осторожно выдохнул, мысленно встряхнул себя за шиворот и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Хватит позорить и пугать девушку, она теперь, наверное, даже от жениха своего шарахаться будет. Завтра утром всенепременно извинюсь перед Елизаветой Андреевной, скажу, что… Мысленно пытаясь представить завтрашнюю сцену, я отчётливо увидел перед собой госпожу Соколову, её зелёные, словно свежая листва, глаза, её нежные губки и до крови прикусил губу, чтобы сдержать стон желания. Проклятие, да что со мной, я же не мальчишка?! Нет, пожалуй, пока мне с Елизаветой Андреевной лучше не встречаться, а то не удержусь, я же не железный, хотя ещё две недели назад наивно думал, что все прелести жизни похоронены навеки.

Елизавета Андреевна Соколова, которую тётка воспитывала в строгости, подчас даже излишней, о страстных поцелуях читала лишь в романе, кои ей тайком доставала любимая сестрица и верная подруга Катюша. Софья Витольдовна, если, как она выражалась, непотребное чтиво находила, всенепременно его в огонь бросала, строго-настрого приказывая девицам не забивать головы всякой чепухой, а лучше учиться рукоделию и ведению домашнего хозяйства, дабы стать в будущем примерными супругами. Девушки покорно исполняли тёткину волю, но потом Катюшка, озорно блестя глазами, приносила под полой плаща, а то и под юбкой новую историю о прекрасной деве, преследуемой мерзким негодяем и спасаемую отважным героем, к концу романа всенепременно оказывающимся благородным принцем, князем или графом, происками злодеев лишённым титула и богатства. Где-то примерно страниц за десять до конца книги (Лизонька как-то специально не поленилась, посчитала) герой всенепременно опускался перед героиней на одно колено, брал её тонкие, бледные, трепещущие от волнения ручки в свои тёплые ладони (обязательно сильные, а порой и чуть шершавые) и разражался бурным любовным монологом, подчас на целую страницу. Во время признания героя девица непременно смущённо краснела, опускала глаза и даже несколько раз делала слабые и весьма неубедительные попытки стыдливо освободить ручки. В конце своей пламенной речи герой вопрошал даму своего сердца, любит ли она его, и лишь после того, как девица чуть слышно выдыхала: «да», особо стыдливые смущённо кивали или же вообще свидетельствовали о своей любви трепетом ресниц, прижимался устами к устам любимой. Собственно, на этом и заканчивалось описание любовной сцены, крайне редко автор позволял герою обнять возлюбленную, и лишь однажды Катюшка принесла роман, в котором, ах-ах, главный герой, молодой герцог, безжалостно оклеветанный своим дядей и вынужденный бежать из родного дома, дабы спасти свою жизнь, поцеловал свою избранницу в плечико, открывшееся в результате случайно ослабшей шнуровки. Но не в одном прочитанном Елизаветой Андреевной романе не было описано таких страстных поцелуев, таких жарких объятий, какими одарил её Алексей Михайлович. Ни одна книга не упоминала о том пламени, что вспыхивает в крови от ласк, коих приличными едва ли можно назвать, ни один сочинитель даже не упомянул о том, что можно таять и гореть одновременно. И уж совершенно точно ни в одном романе героиня не испытывала сильного влечения, взрыва чувственной страсти к мужчине, не являющемуся её возлюбленным. Наоборот, особо чувствительные героини даже в обморок падали в присутствии постороннего мужчины, а уж негодяю и вовсе не позволяли к себе приблизиться, пылко заявляя, что непременно убьют себя, если он посмеет переступить порог их темницы. И злодей, как ни странно, верил и покорно уходил, не преминув пообещать пленнице страшную кару, от коей её спасал герой.