Надежда патриарха - Файнток Дэвид - Страница 62

• Предыдущая
• 62/118
• Следующая

Еще я говорил о переплетении интересов, которые могут воспрепятствовать реализации наших замыслов, и что среди наших противников могут оказаться многие из сидящих в этом зале.

Поднялась легкая суматоха.

– Все это – для вас! – воззвал я. – Люди всего мира, слушающие меня сейчас! Мы не можем позволить, чтобы надо всем превалировала политика. Мы не можем позволить, чтобы узкие экономические интересы угрожали самому существованию нашей единственной в мире расы.

Я сделал паузу и торжественно посмотрел на голографические камеры.

– Если Ассамблея и Сенат Объединенных Наций поддержат нас, будет очень хорошо. Но тех членов, которые этого не сделают, я попрошу удалиться. Если законы будут изменены без моего согласия, я распущу Сенат и Ассамблею…

Послышались возгласы протеста. Между тем из разных концов зала раздались одобрительные аплодисменты.

– …и назначу новые выборы. Граждане, жители Земли! Мы движемся к неминуемой катастрофе. Но еще есть время, чтобы ее предотвратить. Необходимость в этом велика, цель достижима, и выгоды вполне очевидны. Ради вас, ради ваших детей и во имя Господа Бога я прошу вашей поддержки и вашего доверия. Спасибо вам, и да благословит вас Бог!

Некоторое время стояла тишина. Мое лицо было бесстрастным, я оглядывал зал, игнорируя враждебность во многих взорах.

Послышались сначала жидкие, неуверенные аплодисменты. Потом, подобно грому, что опережает приближающуюся бурю, они широкой волной прокатились по залу. Раздался свист. Послышались восторженные выкрики. Галерея в энтузиазме поднялась и разразилась овацией, тут же к ней присоединилось большинство членов Ассамблеи. И только несколько земельщиков и супра среди них продолжали сидеть, скрестив руки на груди.

Я был внешне спокоен, однако упоение зала, отчасти лакейское, затягивало меня, в душе моей все трепетало.

Это было величайшее представление в моей жизни – и самое нечестное. Я дружески говорил в голографокамеры. Я предлагал версию самого себя, которая не соответствовала действительности: образ добродушного парня, впервые открывшего свою душу нараспашку. Такой, как все, вроде обычного соседа, который разве что волей случая оказался в особом кабинете…

Хватит. Все это совершалось ради Филипа, ради памяти отца. Слишком много лет я поступал дурно, ради Достижения куда менее значительных целей.

Я заплачу свою цену.

Интервью для «Всемирных новостей», «Всего мира на экране», «Голографического еженедельника» в неботеле «Шератон».

Красочно расписанный визит на нью-йоркскую дамбу, где я хмуро смотрел на волны, жадно лизавшие ее покрытые водорослями камни. Потом суборбитальный перелет в Бразилию и поездка на заброшенные фермы, которые несколько поколений раньше были окружены лесами.

Страстные речи в Рио, Сан-Пауло и Бразилии. Потом в Буэнос-Айресе и Ла-Плата. В Монтевидео. В Мехико…

Дни превратились в рутину одних и тех же дел. Майкл, Тэд Ансельм и Бевин помогали мне влезать и вылезать из кресла, выполняли мои поручения, присматривали за нашими вещами. По возможности я давал им передохнугь.

Арлина просматривала тезисы моих речей, внося исправления, чтобы все было ясно и понятно.

Джеренс Бранстэд организовывал приватные встречи с местными лидерами, и я старался убедить их поддержать нашу программу. Скоро я научился эффектно подавать тот аргумент, что в результате нашего экологического крестового похода будет открыто множество новых предприятий.

Между тем нас везде преследовали настойчивые вопросы. Почему я уступил нажиму Лиги экологического действия? Может ли горстка анонимных террористов определять политику в отношении защиты окружающей среды?

Я изо всех сил старался сдерживать свой пылкий нрав.

Как-то раз после обеда Арлина принялась меня успокаивать:

– Без этого в таком деле не обойтись. Каждый политический лидер проходит через это.

– Чингисхан не проходил.

Ансельм хмыкнул. Майкл сдержал усмешку.

– Наберись терпения, Ник. Ты обязательно добьешься своего.

Социологические опросы показывали, что нас продолжают поддерживать. Недругам нашим в Ассамблее придется поломать головы. Немногие решались открыто нам противодействовать: мне удалось сколотить крепкую коалицию. Вместо этого они наверняка будут разрушать наши планы долгими слушаниями, разбирательствами, бесполезными поправками.

Я позвонил Чисно Валера:

– Скажите им, пусть не тратят понапрасну силы. Пакет законов должен быть утвержден в течение трех недель – или я распущу Ассамблею.

– Они не смогут все это проделать в такой срок.

– Лучше пусть постараются. – Я намеревался проверить их на политическую живучесть.

– Мистер Сифорт… – неуверенно произнес он. – Как заместитель Генерального секретаря я не могу поддерживать то, что равносильно государственному перевороту, направленному против установленного порядка прохождения законов.

– Означает ли это, что отныне наши пути расходятся, Чисно?

Он тут же дал задний ход:

– В Сенате действуют определенные правила, процедуры, обычаи…

– Поторопите Сенат. Даю три недели. – Я слишком устал, чтобы разводить дипломатию.

На следующее утро мы были в Ирландии. Я выступал на тренировочной базе Флота неподалеку от атомной электростанции около Белфаста.

– Есть люди, которые будут призывать нас не спешить. Возможно, они руководствуются самыми лучшими побуждениями. Между тем высота приливов увеличивается на два дюйма в год. Промедление для нас просто непозволительно. Необходимо действовать – энергично и решительно.

Этим вечером Ансельм не вернулся в отель. Карен Барнс разбудила меня в три часа ночи и сообщила, что он арестован за скандал во флотском баре. Не намерен ли я его высвободить?

– Нет. – Я снова лег спать.

Утром, отвратительно себя чувствуя, я изменил свое решение на противоположное и, преодолевая отвращение, отправил посыльного, чтобы гардемарина освободили под залог. Когда он предстал передо мной, я послал его на порку, подчеркнув в сопроводительной записке, что наказание не должно быть облегченным. Увидев потом, что стало с Ансельмом, Майкл украдкой посмеялся.

Это, конечно, было неприятно, но времени разбираться не оставалось, нам следовало отправляться в Южную Африку. Сорок семь членов Сената Объединенных Наций заявили, что будут блокировать новое законодательство, если оно пройдет через Ассамблею. Джеренс Бранстэд искал способы заставить их изменить это решение.

Наконец, после пятнадцати изматывающих дней, мы полетели домой. Ожидалась встреча с патриархами.

В суборбитальном лайнере Ансельм сидел рядом со мной. Все дни, прошедшие после его выходки, я с ним почти не разговаривал.

– Я решил отправить тебя обратно в Девон. Он вздрогнул:

– Да, сэр. – Потом добавил:

– Вы не знаете, почему я дрался…

– Меня это не интересует.

– Они назвали вас предателем Флота!

– Кто?

– Лейтенанты и гардемарины с «Севильи», которые; проводят там увольнительную. Они говорили…

– Не хочу это слышать.

– …что вы продались. Что вы перешли к «зеленым»! – Чушь! Пустая болтовня, пьяные оболтусы. И ты – один из них.

– Я – да, – покраснел он.

– Почему ты выпил? Снова те сны?

– Нет. – Он расправил плечи. – Мне стало так жаль себя.

– Ты воображаешь, что оказал мне честь, встав на мою защиту? Я презираю тебя.

Его голос задрожал:

– И я тоже – теперь, когда трезвый. Но когда я их слышал…

– Возможно, на новом месте ты будешь вести себя лучше.

– Да, сэр, – с тоской промолвил он. И последний возглас, с мольбою:

– Я не думаю, что еще хоть когда-нибудь так сделаю.

– Слишком поздно.

– Я готов поклясться…

– Ты уже клялся подчиняться всем законным приказам. Твое слово ничего не стоит.

Это было жестоко, но я не имел времени с ним возиться. Сенаторы оказались неуступчивыми. На меня свалилось слишком много забот и без этого негодяя-гардемарина.

• Предыдущая
• 62/118
• Следующая