В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Холланд Том - Страница 36

Тора – куча навоза, ее исследователи – сборщики мусора, а бесчисленные законы давно выхолощены. Еще никогда не предпринималась столь масштабная попытка лишения наследства.

Раввины не удостоили язычников, лишивших их «родительских прав», прямым опровержением. Они предпочли занять пренебрежительную, высокомерную позицию. Пусть человек бежит, заявил один из них, от того, что его отталкивает⁷⁴. Тем не менее даже в своих самых могущественных крепостях – иешивах – они не могли чувствовать себя в полной безопасности. Начался прилив, и вода уже плескалась у их ног. Признаки надвигающейся опасности появились уже давно. Христиане не были новым явлением в Месопотамии. Если быть точным, они появились на ее границах одновременно с раввинами. Хотя Павел – во времена апостолов – путешествовал на запад, в города греческого мира и Рим, другие миссионеры довольно рано обратили свои взоры в сторону восходящего солнца. В конце концов, дороги плодородного полумесяца были так же открыты, как морские пути через Средиземноморье. И ко времени основания в Месопотамии иешив, в начале III в., там появился – всего в двух неделях пути в северном направлении от Суры и Пумбедиты – пугающе могущественный оплот христианской мудрости, ничем не уступающий школам раввинов.

Как и ее сосед Харран, Эдесса располагалась на линии геологического разлома между противоборствующими империями – Римской и Персидской. Но в отличие от Харрана, который явно процветал, имея репутацию центра идолопоклонничества, Эдесса была известна среди христиан как «Благословенный город». Говорили, что сам Христос написал послание одному из ее царей. Документ вроде бы имелся в городских архивах – очевидное доказательство для скептиков. Но это еще не все. Эдесса претендовала на обладание еще более сенсационным сувениром от Христа: Его единственным известным автопортретом, нарисованным и отправленным Им в ответ на письмо царя – его поклонника. Понятно, что христиане верили: город, обладающий столь бесспорными доказательствами божественного благоволения, никогда не падет. Его правители всегда дружили с церковью, и со временем город стал настоящей «оранжереей» христианских ученых. Написанные там гимны, молитвы и переводы сделали сирийский язык, на котором говорили жители Эдессы, лингва франка всего христианского Ближнего Востока.

Пока раввины сидели взаперти в своих школах, влияние Эдессы быстро распространилось за ее пределами. Раввины встретили этот вызов ледяным молчанием, но проблема от этого не исчезла. Христианин, вероятнее всего, не испытывал сожалений или угрызений совести относительно обращения в свою веру иудея – в отличие от последнего. И прозелитам стало ясно, какая из двух конкурирующих вер побеждает.

Борьба между двумя верами становилась все безжалостнее, но в ней не обошлось без парадокса. Отношения между непримиримыми соперниками определялись истиной, которую ни один не мог признать: противники, сражающиеся за самоопределение, нужны друг другу. Чем больше христиане презирали иудеев как народ, не изменившийся с незапамятных времен, слепо и упрямо хватавшийся за обломки вытесненной веры, тем больше – ирония судьбы! – это повышало мнение раввинов о себе. Получалось, что их оппоненты подтверждали их главное и высоко ценимое убеждение: они являются хранителями вечного закона, в котором нет ни намека на какие-либо новшества, а древние пророки – Даниил, Авраам и Адам – были раввинами, такими же, как они сами. Но не только христиане оказывали своим противникам ненамеренную поддержку.

Раввины, отказываясь вступать в открытое сражение с христианскими еретиками, фактически заявляли, что у миним (еретиков) больше нет ничего еврейского, и раввинов совершенно не касается их ужасная судьба. Однако миним видели все в ином свете. Презрение раввинов лишь укрепляло уверенность в себе нееврейского епископа и необычайно льстило его самолюбию. «Не удивляйся тому, что я сказал тебе: должно вам родиться свыше»⁷⁵ – так сказал Христос. Для нееврейской церкви чувствовать себя дочерью, вышедшей из чрева увядшей старой матери, было лестно. Раввины стремились отвергнуть христиан как ублюдков и нежеланное отродье, а христиане старались отбросить веру своих еврейских современников как неудачливого родителя своей собственной. И те и другие ошибались. Отношения между противоборствующими верами, раввинов и епископов, не являлись отношениями родителя и ребенка. Скорее это были отношения потомства одних родителей, соперничавших близнецов, обреченных, как Ромул и Рем, на взаимную ненависть, но все же сформировавшихся в одном чреве⁷⁶.

И находились места, к большому неудовольствию и раввинов, и епископов, где это чувство сохранилось. Прошло три века после предполагаемого прибытия в Эдессу письма Христа, и уже не существовало лучше места, откуда можно было оценить потенциально бесконечное разнообразие человеческих верований, чем «Благословенный город». Поднявшись на стены крепости и посмотрев вокруг, христианский богослов мог проникнуться сознанием, как многообразны творения Господа. На Востоке располагалась империя персов, на Западе – римлян. На границе первой, в Хорасане, один мужчина брал много жен, а на границе второй, в Британии, много мужчин вместе брали одну жену⁷⁷. Слава христианской веры, по крайней мере так казалось богословам Эдессы, заключалась в том, что она давала всему человечеству средство переступить разницу в обычаях: у людей, независимо от места жительства, есть одна общая черта – все они дети Авраама. Но что же такое христианская вера? Если посмотреть не вдаль – на горизонт, а на то, что находится в непосредственной близости, – на переполненные улицы Эдессы, возникает сомнение, что на этот вопрос можно дать один ответ.

Одни христиане, шедшие по улицам «Благословенного города», являлись ярыми приверженцами учения Маркиона, другие отрицали, что Христос страдал на кресте, третьи верили, что четыре ранних Евангелия следует читать в форме единого сборника. Конечно, хватало и христиан, с гордостью называвших себя членами всемирной ортодоксальной церкви, и, несмотря на это, их традиции были сугубо местными. Необходимо отметить, что в каждом христианском сообществе на черты того, во что люди верили и как себя вели, влиял далеко не один только епископ. Праздники, проводившиеся на городских улицах, языки общения людей, истории, которые рассказывались у вечерних костров, – все это оказывало большее или меньшее влияние на характер церкви. Вот почему в Эдессе и других городах Месопотамии было очень важно, что евреи являлись людьми из плоти и крови, а не безликими призраками. Они могли быть соседями, коллегами и даже друзьями⁷⁸. Это оставило явный отпечаток на христианах Востока, хотя они сами вряд ли это осознавали. Но для гостей из других церквей они наверняка казались в какой-то степени иудеями.

В Месопотамии, к примеру, христиане все еще отказывались есть мясо, из которого не выпущена кровь, – в точности как предписывает Тора⁷⁹, они праздновали воскрешение Христа в день, дата которого определялась еврейским методом расчета⁸⁰. Даже титул, который они использовали при обращении к священнослужителям – раббан, – звучал так же, как раввин, да и значение имел то же самое. Конечно, это вовсе не подразумевало никакой схожести между еврейскими и христианскими лидерами, наоборот: осознание раввинами и христианскими священниками своей общности заставляло их еще сильнее стремиться провести между двумя верами как можно более жесткие границы. Хотя на практике эти границы часто бывали размытыми. В Эдессе, например, взаимная одержимость еврейских и христианских ученых трудами друг друга принесла весьма эффектный плод – первый перевод Ветхого Завета на сирийский язык, вероятнее всего, был сделан не христианами, а евреями, которые впоследствии приняли христианскую веру и преподнесли такой дар своей церкви⁸¹. По правде говоря, для многих евреев не было очевидным то, что принятие Иисуса как Мессии требует, чтобы они перестали быть евреями. А среди христиан многие продолжали подчиняться Торе и считали Павла не святым, а отступником⁸², еретиком из еретиков. Некоторые люди не видели никакого противоречия в том, чтобы не делать окончательного выбора, действуя весьма изощренным способом – обращаясь к единому Богу евреев и Святой Троице христиан одновременно. «Именем Я есмь что Я есмь, Господа воинств небесных, – сказано в одном особенно всеобъемлющем обращении, – и именем Иисуса, покорившего высоту и глубину своим крестом, и именем его благородного отца, и именем святых духов навсегда и в вечности»⁸³. Те, кто стремятся тщательно охранять границу между двумя верами, будут потрясены. «Это чудовищно – говорить об Иисусе Христе и вести себя, как иудей»⁸⁴ – это слова прославленного святого ранней церкви – Игнатия, который якобы был назначен епископом великого города Антиохия самим Симоном Петром. Их же вполне мог произнести и раввин. Иудейские и христианские лидеры проводили одинаковую пограничную политику: создать полосу ничейной земли. Оба одинаково опасались открытой ненадежной границы.