Освоение времени (СИ) - Ананишнов Виктор Васильевич - Страница 2

Чёрта с два, не поверил его словам Иван с непонятным для себя злорадством. Уж что он знает о себе сам, того никто больше знать не может. Тем более, эти, незнакомые ему, люди.

Дон Севильяк при упоминании имён открыл один глаз, необычайно выпуклый и круглый, пошарил им вокруг себя, словно удивляясь своей целости и сохранности. А в округе, к его изумлению, ничего не изменилось.

— Ну вот, Иван Васильевич. Наш друг, Вы видите, пришёл в себя. — («Наш, значит, и мой друг», отметил Иван), а Симон невозмутимо продолжал: — Надеюсь, он к Вам ещё привыкнет… А мы займёмся делом. Я постараюсь Вам всё объяснить как можно короче…

— Я не тороплюсь… У меня сегодня, раз уж вы всё обо мне знаете, выходной… То есть день нерабочий. Так что, пожалуйста, валяйте!

Иван проговорил это грубовато и как будто не заинтересованно, что со стороны выглядело решительно и независимо.

На самом деле, он всё-таки был потрясён необычайной обстановкой, в которую неизвестно как попал, и всем происходящим.

Он, чтобы собраться с мыслями, ещё, наверное, добавил бы что-нибудь в том же роде. Но вдруг понял, что странный сон, пробудивший его, был, похоже, не совсем сон. Что всё это неспроста, и что он попал в какую-то историю, и что ему здесь пока ничто не угрожает, а напротив, ему стало даже казаться, будто бы он всю жизнь прожил в ожидании этой встречи. За ней ему уже грезилось и виделось нечто долгожданное и необычное. Выстраданное.

Он глубоко вздохнул, шумно выдохнул, поджал к подбородку колени. Ну, начинайте! — говорил весь его вид, — я готов выслушать всё, даже если это будет банальность.

Симон рассматривал на руках ногти, а дон Севильяк тем временем не сводил с Ивана выпуклых, чёрных как ночь, удивленных глаз. Что называется, ел его глазами. И ел со умело. Такой взгляд и скромного может подбросить на вершину тщеславия, а Иван был далеко не скромен. Конечно, лесть в любом виде не любил, но когда вот так: неподдельно, молчаливо, со страхом и уважением…

Он полностью успокоился, удобнее разместился на подсунутом ему ложе. В его позе появилась непринуждённость. Он прекрасно знал, как это делается, и улыбнулся с независимым видом. А чтобы не молчать, напомнил:

— Итак, мои новые, надеюсь, друзья, что вы мне имели сообщить?

Построение вопроса ему самому понравилось — на одесский манер, и он повторил его ещё раз. Капризнее и повелительнее. Для «новых друзей» его поведение могло выглядеть глупо, но как оказалось, произвело неотразимое впечатление, особенно на дона Севильяка.

— Вот так, дорогой Севильяк, — подвёл итог произошедшим переменам Симон.

Дон Севильяк смешно поводил большим пальцем руки у себя перед носом, глядя на них сведёнными глазами, и восхищённо выдохнул:

— Всё сходится… Непостижимо!

— Ты прав, дорогой, — поддержал его Симон. И к Ивану: — Вы, молодой человек, когда-нибудь слышали о возможности перемещения во времени и пространстве? О параллельных мирах и о том, что пространство можно сжать до одного шага? Что будущее и будущее время не одно и то же? Что…

— Не всё сразу, мой Симо-он, — дон Севильяк остановил напарника, певуче затягивая букву «о» в его имени. — Видишь, как его бросило в жар от твоих слов…

Как он был прав, этот полнеющий, похоже, наспех одетый, лупоглазый и восторженный человек! От слов Симона Ивану стало не по себе. Он даже вспотел, ибо тот коснулся того, о чём Толкачёв старался не думать всю жизнь.

Боялся думать!

Лет двадцать пять назад, когда живы были его отец и мать, а он был в том счастливом возрасте, когда ещё умеешь считать только до пяти, когда самая большая обида — на соседского Юрку, показавшего язык, с вопросами Симона Иван познакомился очень близко. По крайней мере, с некоторыми из них.

Как-то отец, капитан дальнего плавания, в его присутствии напомнил матери подробности их первой встречи в каком-то южном городе. Мать, смеясь, перебивала его, вспоминала о погоде в тот день, о своих мыслях, переживаниях и о том, какое впечатление произвёл на неё, молоденькую девушку, будущий отец Ивана — зрелый, повидавший виды мужчина, лет на двадцать старше её.

Они вспоминали, смеялись и грустно вздыхали по ушедшей счастливой поре.

Иван стоял рядом с родителями. Ему вдруг очень-очень захотелось увидеть их там, в минуту встречи, в далёком неведомом южном порту.

В тот же миг он почувствовал во всём теле лёгкость, его куда-то понесло так быстро, что он едва успевал переставлять ноги, чтобы не упасть. И тут же увидел себя среди широкой ухоженной аллеи из нечасто посаженных, тянутых кверху стволами и ветвями, деревьев. За ними, почти в двух шагах, шепча и всплескивая, волновалось море. Оно уходило в небо. А около мальчика стояли его помолодевшие родители. Они разговаривали и громко смеялись.

— Папа, мама! — радостно закричал Иван и бросился к ним, широко раскинув руки.

Отец, в красивом, белом, расшитом галунами костюме, онемел и подозрительно посмотрел на девушку — мать Ивана. Она же засмеялась громче.

— Ты чей, мальчик? Ты потерялся? — спросила она его, присев перед ним.

— Не-ет! Я ваш…

— Ну, уж… Чей ребенок! — зычным голосом моряка, словно он стоял на мостике в шторм, рявкнул отец.

— Я же ваш… — захныкал мальчик и обнаружил себя вновь стоящим со своими родителями в родном доме.

Его мутило, голова кружилась, он едва держался на ногах от слабости и испуга.

— Куда это ты бегал, Ваня? Да быстро как! — одобрительно пробасил вмиг постаревший отец.

— Ты бегал гулять? — также поинтересовалась мама и тут же обратилась к отцу: — Помнишь, как к нам пристал странный мальчуган? Всё говорил: папа, мама, я ваш!

Иван расплакался тогда от обиды, от пережитого страха, от головокружения и слабости. Непонятное и напугавшее его странное ощущение запомнилось навсегда. С годами, взрослея и учась на веру брать только реальные события, он стал думать об этом как о странном казусе, и всё больше сомневался: было это с ним или показалось…

И вот Симон ему напомнил.

Пока Иван был занят воспоминаниями и детскими переживаниями, незнакомцы тактично молчали. По-разному. Симон — спокойно, с видом человека, привыкшего ждать. Дон Севильяк, играя буграми мышц и гримасничая, всё время чем-то занимался, ворочался, поправлял одежду, приминал голенища сапог. И при этом посматривал на Ивана с опаской, словно не доверяя ему.

«Чего ему меня бояться?» — спрашивал себя Иван. Это он находится непонятно где по их, наверное, воле, и это он обескуражен их вопросами.

Небольшая передышка от напористости Симона, дала возможность Ивану успокоиться. Он взглядом поблагодарил дона Севильяка. И решил брать разговор в свои руки.

— Он прав, не всё сразу… дорогой! — твердо сказал он Симону, хотя на самом деле твердость его была только в голосе, а в себе её он так пока и не почувствовал. Ему хотелось ещё немного выиграть время и собраться с мыслями. — Вы, Симон, не подумали о том, что мы с Вами можем говорить на разных языках об одних и тех же вещах, — бодро произнёс он, хваля себя за находчивость. Они играют, так почему ему с ними не поиграть? — Давайте-ка, уточним терминологию.

Незваные собеседники Ивана переглянулись. Наверное, его последнее предложение сбило их с толку. Во всяком случае, Ивану так показалось, потому что дон Севильяк ещё больше округлил глаза и с ещё большим подобострастием заглянул Ивану в рот, будто там родилось что-то слишком важное, и можно ожидать продолжения, а Симон слегка скис и принялся сжимать и разжимать кулаки.

— Разве я сказал что-нибудь непонятное? — спросил он с расстановкой, стараясь, чтобы его голос не срывался. — Нам известен Ваш уровень образованности, так что Вы могли бы нас понять правильно.

— Понятно, но не всё. И потом, Симон. Ведь Вы свалили всё в одну кучу.

— Что именно? — уже с вызовом воскликнул Симон.

За его показной вежливостью явно проглядывало едва сдерживаемое раздражение.

Такой его вид приободрил Ивана. Они хотели его удивить? Хе-хе! Как там?.. На всякого мудреца… Довольно наговорить ему какой-нибудь бестолковщины и он — готов.