«Крокодил» - Коллектив авторов - Страница 7

Сестра трижды менялась в лице, трижды хотела остановить собеседника, но он палил словами, как из пулемета. Из внутренних покоев вышла краснощекая сиделка в белом халате и встала возле сестры, ожидая, что будет дальше. Сестра резко сказала:

— Я тебе в последний раз говорю, что твой родственник… Василий Захаров жив и поправляется.

— То есть как это жив?! — зашумел крестьянин. — Подавай мне покойника! Это у тебя, может, другой Василий Захаров поправляется, а мой Васька помер, я это лучше тебя знаю, телеграмма у меня… Веди меня к главному доктору!

— Да что ты, дядя, с ума сошел?! — не своим голосом закричала сестра.

— Я тебе не дядя, ты мне не племянница…

— Гражданин! — загалдели столпившиеся возле них. — Орать здесь нельзя. А ты требуй, чтоб показали тебе родственника, вот… И вопрос разрешится конкретно. Очень даже странно ваше поведение. Вас утешают в смысле жизни вашего кузена, а вы делаете жесты кнутом и шапкой… Довольно глупо!

— Вот что, гражданин, — заговорила деловым голосом румяная сиделка. — Надевайте халат, идемте со мной. Василий Захаров в моей палате. Можете с ним свидание иметь. Надо, гражданин, быть сознательным…

Крестьянин сразу затих.

— Ах. мать честная, неужто Васька жив? — закрутил он головой.

Раздались сдержанные хохотки, колкие словечки:

— Видно, пьяный, не проспался еще.

— Нет, должно, матка из люльки уронила его, головой ударился?

Меж тем дядю обрядили в белый халат, повели по коридору. Он шел, нетвердо ступая по скользкому паркету. Сердце его сжималось недобрым предчувствием и страхом. Вошли в палату 25, сиделка остановила его возле койки и сказала:

— Ну вот, признавайте друг друга. — И ушла.

Вытянувшись, лежал на койке молодой парень, глубоко запавшие глаза его приветливо взглянули на вошедшего.

— Вася, ты? — уныло спросил крестьянин.

— Я, брат… Нешто не узнал?

— Не узнал и есть… Шибко исхудал ты. И башка обритая. Значит, не умер, жив?

— Как видишь. А ты что? Ты не рад, что ли?

Кровь бросилась крестьянину в голову, заскучал живот, и ноги ослабли. Он шлепнулся на край койки и, давясь словами, забормотал:

— Как не рад. Известное дело — рад. Ведь ты не чужой мне, — смущенно замигал крестьянин. — Только видишь ли, Вася, какое дело вышло нехорошее… По моему адресу была телеграмма из больницы на деревню отстукана, что ты совсем померши. Я, значит, взгрустнул, поплакал тихомолком и побежал скорей доложиться об этом в сельсовет. А как считаешься ты у нас первым комсомольцем, общественником. там подняли великую бучу, выдали мне аванец средств и велели как можно скорей ехать за тобой, и купить красный гроб, и везти тебя.

Крестьянин передохнул и кивком головы откинул свисавшие на лоб волосы. Выздоравливающий, глядя на своего родственника, менялся в лице.

— Что за чертовщина такая, не могу понять! — сказал он слабым голосом. — Ну-ка покажи, что за телеграмма. Я сам просил, чтоб больница послала. Я без гроша, один. Ну-ка, покажи.

— Сейчас, сейчас. Она в кошеле, а кошель на вешалке. Тьфу ты, как прошиблись мы: за мертвым ехал, а ты живой.

Главное дело в том. музыкантов из города вытребовали. человек двадцать трубачей да барабанщиков приехали к нам еще при мне. Избы украшают елками, траурные флаги, а плакаты парни стряпают, комсомольцы. Словом, похороны что надо. Эх, Вася, Вася. брат!.. А с музыкой все трудящиеся хотели выйти за пять верст вперед, в деревню Машкину, туда я должен привезти к завтрашнему утру твое тело, Вася…

Комсомольцу было смешно, больно и обидно. Но светлое сознание, что вот его, незаметного работника, оказывается, очень ценила молодежь, товарищи, — это сознание стало теперь в мыслях Василия Захарова во всей своей силе и сразу сняло было охвативший его гнев.

— Ерунда! — весело воскликнул он и приподнялся. — Ерунда! Сходи за телеграммой… И не печалься, что я жив…

— Эх. Вася! Не в том дело. А дело вот в чем. Главный член из города обещал прибыть и еще председатель комсомола.

Через две минуты комсомолец читал вслух телеграмму:

«Опасно больной Василий Захаров больнице Память Октября палате 25 помер. Переведите деньги. Администрация».

— Двадцать пятого помер ты. а сегодня двадцать седьмое. А уж завтра похороны твои.

— Ну, так и есть. Переврали, дьяволы! Не помер, а номер двадцать пять, палата. Понимаешь? Ну, теперь поезжай, брат Федор, разъясни там… Тьфу!

Через два дня Василий Захаров получил с родины телеграмму. Собравшиеся на его похороны выражали восторженное чувство по поводу его мнимой смерти и горячо желали ему скорейшего выздоровления.

…А когда мы утром пришли, учительница сказала, что арифметики не будет, а будет культпоход в крематорий. А Борька сказал, что хорошо, что арифметики не будет, потому что он все равно ее не знает.

А когда мы сели в трамвай, Настя и Вова остались на остановке. А когда мы на другой остановке хотели сойти, кондукторша сказала, что на другой остановке нет остановки.

А когда уж мы вернулись на ту остановку обратно, их уж там не было, а учительница сказала, что мы на трамвае не успеем, и мы все выстроились по парам и побежали.

А Борька сказал, что он уже в крематории был с папой. и все равно неинтересно, когда тебя жгут, потому что как тебя крышкой заколотят, так ничего не видно. А когда мы прибежали в крематорий, там уже был перерыв на обед, а учительница сказала, что тогда мы пойдем в кино, у нас билеты на завтра, но, может быть, нас сегодня пустят.

А в кино самый главный сказал, что картина сегодня для нас неподходящая, она для старшей группы, а что он нас устроит в ихний клуб на расширенный пленум с концертом.

А Борька сказал, что он с папой на расширенном пленуме был. и все равно неинтересно. А там долго не начиналось, а потом один вышел и сказал, что сегодня ничего не будет, потому что отменяется.

А когда мы на улицу вышли, уже темно было и дождь шел, мальчики еще шли, а девочки в лужи падали.

А тогда учительница сказала, что все могут идти домой, потому что все равно сегодня культпохода не будет.

Будто бы в городе Казани на Проломной улице, жили по соседству четверо портных.

Заказчиков мало было, конкуренция злая. И чтобы возвыситься над соперниками, портной Махоткин написал на вывеске: «Исполнитель мужских и дамских фасонов, первый в городе Казани».

А тогда другой взял да изобразил: «Мастер Эдуард Вайнштейн, всероссийский закройщик по самым дешевым ценам».

Пришлось третьему взять еще тоном выше. Заказал огромное художественное полотно из жести с роскошными фигурами кавалеров и дам: «Всемирно известный профессор Ибрагимов по последнему крику Европы и Африки».

Что же четвертому осталось? Четвертый перехитрил всех. На его вывеске было обозначено кратко: «Аркадий Корнейчук, лучшей портной на етай улицы».

И публика, как утверждает эта старая-престарая история, публика повалила к четвертому портному.

И, исходя из здравого смысла, была права…

Бывает, идет по улице крепкий, храбрый боевой полк. Впереди полка — командир. Впереди командира — оркестр. Впереди оркестра — барабанщик. А впереди барабанщика. со страстным визгом. — босоногий мальчишка; и из штанишек сзади торчит у него белый клок рубашки.

Мальчишка — впереди всех. Попробуйте оспорить.

С огромным разбегом и напором, собрав крепкие мускулы, сжав зубы, сосредоточив физические и моральные силы, наша страна, такая отсталая раньше, рванулась вперед во всех областях — в производстве, потреблении, в благосостоянии и здоровье людей, в культуре, в науке, в искусстве, в спорте.

Курс взят наверняка. Дано направление без неизвестных. Социалистический строй, отсутствие эксплуатации, огромный народный доход через плановое хозяйство и прежде всего сам обладатель этого дохода, полный мощи и энергии советский народ, его партия, его молодежь, его передовики-стахановцы, его армия, его вера в себя и в свое будущее — что может устоять перед всем этим?