«Крокодил» - Коллектив авторов - Страница 55

Одного серьезного человека увенчали лавровым венком.

Но этот человек был очень серьезен только в своем серьезном деле.

А в жизни он не был серьезен чересчур.

Не был он также и буквоедом. Поэтому он решил: «венОк» или «венИк» — какая разница! Всего одна буква…

И стал по субботам париться в бане отличным лавровым веником.

Вот так даже из самой призрачной славы можно извлечь вполне реальную пользу.

Трое вышли из дому.

Вышли в ночь, вышли в холод, вышли в дождь. Настроены они были решительно, движения их были резки, слова отрывисты:

— Ну, теперь-то он от нас не уйдет!

— Нет, боюсь, уйдет! Проскочит, как всегда!

— Не проскочит! У нас все продумано!

— Да, я стою на этой стороне, он — на той, ты — посредине.

— Я боюсь — посредине!

— Не бойся, он не посмеет тебя уничтожить!

— Нет, я боюсь! Он готов на всё, лишь бы прорваться!

— Некуда ему прорываться! Все пути перекрыты!

— Внимание! Он приближается! По местам!

— Мама, я боюсь!

— Руки вверх!

Трое дружно вскинули руки, пытаясь остановить машину с зеленым огоньком.

Но таксист, сделав немыслимый финт, обвел одного, другого, третьего и исчез в ночи.

В этот день работники группы народного контроля беседовали особенно горячо, взволнованно и наперебой.

— Кто им позволил распивать спиртное в кафе? — возмущался председатель. — Причем официантка спокойно прошла мимо!

— Да-да, у меня все записано, — поддержал инспектор, — это кафе-молочная номер семь.

— А в ресторане что, лучше? — напомнила ревизор. — Полагается сто граммов водки на человека, а им сколько принесли?

— Да-да, у меня записано, — поддержал инспектор, — в среднем пришлось по двести семьдесят на брата!

— А этот пьяный утром на вокзале! — возмущался председатель. — Интересно, где он мог напиться до двух часов?

— Да-да, у меня все записано, — поддержал инспектор, — вокзальные часы показывали только десять.

— Ну, а продажа вина напротив больницы — это уж совсем безобразие! — возмущался председатель.

— Видели, как эти трое из окна палаты — прямо в забегаловку? — напомнила ревизор.

— Да-да, у меня все записано, — поддержал инспектор, — все три фамилии больных и имя продавщицы.

— В общем, дело ясное: полное нарушение правил торговли алкогольными напитками!

Вот какое единодушное мнение сложилось у работников контроля после просмотра нового художественного фильма.

Интересные все-таки бывают люди на свете!

Вот, к примеру, один. Очень интересный. Разнообразный, разноцветный…

В лютую февральскую стужу он синеет от холода. Жаркой июльской порой он бронзовеет от загара. Ясным январским деньком он розовеет от морозца И зимой и летом он зеленеет от злости.

И летом и зимой он желтеет от зависти.

Что осенью, что весной он чернеет от ненависти.

Что весной, что осенью он белеет от страха.

Но хоть бы в какую погоду, хоть бы в какой сезон, хоть бы один-единственный раз в году он покраснел от стыда!

Был у нас на филфаке такой малый — Лудин. Сачок и вообще Обломов нашего времени: он всегда спал. На лекциях, на семинарах, на коллоквиумах… Но — хитрован! Когда его ни разбуди, он как-то так четко все выдаст, будто глаз не смыкал.

Вот идет у нас семинар. Что-то там по критической мысли прошлого века. И двое из-за какой-то цитаты прямо завелись. Один кричит: «Это сказал Белинский!» Другой шумит: «Нет, это сказал Добролюбов!» — «Нет. Белинский — в письме к Гоголю!» — «Нет, Добролюбов — в «Луче света»!»

В общем, идет спор, а доцент замечает, что в уголке, как обычно, сопит в две ноздри Лудин. Он к нему ласково подбирается и кричит: «Лудин!» Лудин тут же вскакивает — и сна ни в одном глазу: «Слушаю вас внимательно!»

А доцент язвительно улыбается: «Нет, это мы вас хотим внимательно послушать. Вот тут Жуков утверждает: это сказал Белинский. А Мальцев считает: это сказал Добролюбов. Рассудите нас, пожалуйста, Лудин».

И Лудин, глазом не моргнув, лба для раздумий не наморщив, выдает: «А чего тут рассуждать? Я думаю так: Жукову это сказал Белинский, а Мальцеву это сказал Добролюбов!»

Голоса обоих звучали приглушенно.

Первый был явно и окончательно напуган. Второй пытался успокаивать, но не столько первого, сколько самого себя.

— Не бойся, он не придет.

— Нет, я чувствую, он придет обязательно! Во мне все дрожит!

— Вчера же он не приходил, позавчера тоже… Все обойдется.

— Нет, не обойдется! Мне страшно!

— Возьми себя в руки. Раз мы пошли на это. надо иметь крепкие нервы.

— А что мы сделаем, если он придет?

— Ну, как-нибудь выкрутимся…

— Нет, лучше уж сразу — под колеса!

— Его — под колеса?!

— Нет, лучше нам? самим под колеса, чем выдержать это! A-а… Вот он! Конец!

Первый безбилетник рухнул на пол. Второй в ужасе зажмурил глаза.

В электричку вошел контролер.

Он появился совсем недавно, но все мы сразу очень к нему привязались.

По утрам с ним нянчится бабушка-пенсионерка. Днем после школы от него не отходит дочь-пионерка. А по вечерам к нему дружно тянется все семейство.

Бывает, что любимец и закапризничает. Но мы прощаем ему эти мелочи. Хуже, когда у него серьезное недомогание — то его всего мелкой дрожью трясло, то голос совсем пропал, а однажды его, бедняжку, так перекосило! Вся семья бегала в поисках специалиста, который его наконец излечил.