— Чудесные, Петр Максимыч! Что и говорить: золотая осень.
— И август хорош. И сентябрь не подкачал.
— «Уж небо осенью дышало, короче становился день…» Замечательно!
— Что замечательно: стихи или осень?
— И то и другое. И неувядаемый стих Пушкина, и желтеющий лист березы.
— С подлинным верно, Дмитрий Николаич. А лето какое!
— Что и говорить! Разве можно сравнить июль этого года с прошлогодним?
— Да, погода совсем изменилась.
— Воздух совсем другой, Петр Максимыч. Синевы небесной прибавилось. Мценск, Орел. Все тургеневские места. Ну, конечно, и Белгород.
— Ив Белгороде жил Тургенев?
— Нет. Но тем не менее — важный стратегический пункт.
— Да, июли уже не те, и августы не те. Отделка другая, качество более высокое.
— Что и говорить! В особенности же, Петр Максимыч, хорошо в августе в районе Харькова.
— Где именно?
— Везде. И в самом городе. И восточней Харькова, и западней, поближе к Ахтырке. И южнее — в районе Змиева и Чугуева.
— Там сейчас подсолнухи зреют.
— Там сейчас, Петр Максимыч, судя по оперативной сводке, много кое-чего зреет. А еще скажу я вам: очень приятный осенний пейзаж поближе к Полтаве.
— Что и говорить! Он в этом году выше всяких похвал.
— Кто?
— Я имею в виду месяц сентябрь. Интересный месяц.
— Сейчас весьма заманчиво в Брянских лесах: падают листья, хрустят фрицы, форсируются реки. А какая красота на юге, на берегу Азовского моря.
— Богатейший край!
— Чехов писал о тех местах: «Почва такая хорошая, что если посадить в землю оглоблю, то через год вырастет тарантас». Сейчас он мог бы прибавить: «А если бросить в немецкий блиндаж гранату, то через день-другой вырастает крест на могиле фрица».
— Что и говорить! Благодатная почва.
— Таганрог — это родина Чехова. Большой писатель! Очень люблю я, Петр Максимыч, короткий и ясный слог.
Вот послушайте. Небольшой отрывок о Таганроге: «Ломая упорное сопротивление противника, советские кавалерийские и механизированные соединения прорвались в тыл немецких войск». Читаешь — и нельзя оторваться.
— Дмитрий Николаич, это же не Чехов писал. Это из сводки.
— Но ведь здорово написано. А? Антон Павлович одобрил бы. Он любил такой стиль. Он говорил: «Если на сцене висит ружье, оно обязательно должно выстрелить». А под Таганрогом, уверяю вас, ни одно ружье не гуляло — все стреляли. Немцев только убитыми — свыше тридцати пяти тысяч.
— Да, чудесные дни стоят.
— И вечера неплохие, Петр Максимыч. И в Донбассе, и в Конотопе, и в Бахмаче, и…
— И где еще?
— Об этом будет сказано, сегодня в сводке.
— И завтра будет сказано и послезавтра.
— А в Москве — что за вечера! Я уже не говорю о звездах. Одних ракет сколько в небе!
— Золотая осень!
Семен Кирсанов
СОН ЗЛОВЕЩИЙ, ЗЕЛО ВЕЩИЙ
Под бетонным потолком,
под железным колпаком фюрер
спит в подземной спальне,
над губой торчит щетина,
спит Адольф-полумужчина,
над Берлином бомбопад,
остальные все не спят.
Мимо спальни ходят слуги,
сообщают тихо слухи:
— Говорят… опять котел:
…Русс… до Пруссии дошел…
Говорят… Иван уже…
на германском рубеже…
…Говорят… попался Гаман…
Расстрелял сто тысяч там он.
…Как податься нам в Мадрид…
…Тише, с фюрером припадок…
Сон его теперь несладок,
он рычит, он говорит…
Фюрер спит под колпаком,
под бетонным потолком,
на лице его ожоги,
забинтованные ноги.
Фюрер мечется в постели,
он увидел вещий сон,
что два раза был расстрелян
и сто раз повешен он.
Видел он в своем кошмаре,
что по длинному шоссе
он шагал, его по харе
били, били, били все.
Он проснулся весь в поту
и уперся в темноту.
У дверей стоит охрана —
два эсэсовских уркана,
говорят между собой:
страхом скрючена рука,
острый нос на роже сальной,
под глазами два мешка.
— Дело — дрэк, конец плохой.
— Я один замучил триста
русских пленных большевистов.
— Нас в Швейцарии найдут.
И в Испании! И тут!..
Может, фюрера угробить?
Нас помилуют, должно быть!..
Под бетонным потолком,
под железным колпаком
Гитлер пальцем карту мерит,
веки щурит, зубы щерит:
— …До границы сорок точно,
за три дня пройдут они…
Сто — по Пруссии Восточной,
тоже считаные дни…
От Варшавы до Берлина
всей дороги половина!..
А они — идут, идут,
скоро, скоро будут тут!
Надо золото скорее
отослать за Пиренеи…
Бриллиант зашить под кожу!.. —
Ужас корчит злую рожу,
истекает пеной рот,
черным мучимый недугом,
слышит он — шаги за Бугом,
видит свой последний год,
чует он петлю на шее
и на набережной Шпрее
слышит голос:
— Суд идет!
Алексей Толстой
КАРТИНА
Захотела свинья ландшафт писать.
Подошла к забору, в грязи обвалялась, потерлась, потом грязным боком о забор — картина и готова.
Свинья отошла, прищурилась и хрюкнула.
Тут скворец подскочил, попрыгал, попикал и говорит:
— Плохо, скучно!
— Как? — сказала свинья и насупилась, прогнала скворца.
Пришли индюшки, шейками покивали, сказали:
— Так мило, так мило!
А индюк шаркнул крыльями, надулся, даже покраснел и гаркнул:
— Какое великое произведение!..
Прибежал тощий пес, обнюхал картину, сказал:
— Недурно, с чувством, продолжайте… — И поднял заднюю ногу.
Но свинья даже и не поглядела на пса.
Она лежала на боку, слушала похвалы и похрюкивала.
В это время маляр пихнул ногой свинью и стал забор красной краской мазать…
Завизжала свинья, на скотный двор побежала:
— Пропала моя картина, замазал ее маляр краской… Я не переживу горя.
— Варвары… варвары… — закурлыкал голубь.
Все на скотном дворе охали, ахали, утешали свинью, а старый бык сказал:
— Врет она… переживет.
Вл. Масс и
Мих. Червинский
НА ВАШЕМ МЕСТЕ
Давайте условимся: вы — это мы,
А мы — это вы. Понимаете?
Вы напрягаете ваши умы
И что-то для нас сочиняете.
А мы открываем вот этот журнал,
Читаем вот это творение
И тихо, но так, чтобы каждый слыхал,
О нем говорим свое мнение.
Представьте, что этот обмен совершен,
Вы приняли наше условье.
Вот только тогда, перечтя фельетон,
Судите о нем на здоровье.
Суждение ваше тогда, все равно.
Серьезное или наивное.
Не будет пристрастным, а будет оно
Вполне, так сказать, объективное.
Так в жизни всегда, не сердясь, не грубя.
Отнюдь не теряя терпения.
Поставьте на место чужое себя.
Потом принимайте решение.
Ну, скажем, вы — пред, или, может быть, зам.,
И кто-то приносит вам жалобы,
И жалобы эти поэтому вам
Скорей разобрать не мешало бы.
Тогда допустите, что жалобщик — вы,
А вы — это он! Понимаете?
И вам не придется ломать головы,
И вы головы не сломаете.
Вы сразу учтете все «против» и «за»
И верное все и неверное
И примете, можно сказать, за глаза.
Решение нелицемерное.
Допустим, вы — автор, который принес
Сценарий, и в этом сценарии —
Трактуется, скажем, важнейший вопрос,
Касающийся кулинарии.
Взгляните немедленно как режиссер
На это изделье сценарное.
Тогда вы поймете, прочтя этот вздор.
Что автор — явленье бездарное.
Конечно, помочь вы готовы всегда.
Вы автора так не оставите,
И вы как соавтор почти без труда
Сценарий немного поправите.
Но вот вы не автор и не режиссер —
Вы зритель, как прочие зрители.
Тогда вы, скажите, на этот позор
Как зритель смотреть захотите ли?
Как зритель картину вы будете крыть!
Как автор — возьметесь за новую.
А как режиссер вы начнете валить
С больной головы на здоровую.
Допустим, что вы — расторопный завмаг,
Людей вы товаром снабжаете.
При этом себе вы особенных благ.
Ни с чем не считаясь, желаете.
Допустим, что вы через заднюю дверь
Не раз совершали хищения.
Попробуйте как потребитель теперь
Взглянуть на свое поведение.
Понятно, что вы, справедливость любя.
Раздумывать долго не станете,
А очень решительно сами себя
Сейчас же к ответу притянете.
За это вам скажет спасибо страна,
И будут у вас почитатели.
Получит завмаг по заслугам сполна.
Получат товар покупатели.
Мы новую тему затронем сейчас.
Знакомую вам, разумеется.
Допустим, вы — строгий отец и у вас
Сьшок непослушный имеется.
Ему вы читаете длинную речь:
Порядку, мол, учимся с детства мы.
Поэтому книги ты должен беречь
И нечего зря электричество жечь.
Ты должен считаться со средствами!..
Теперь поменяйтесь местами с сынком.
Вы — сын, он — отец. Понимаете?
На службу к отцу вы проникли тайком,
И что же вы там замечаете?
Вы видите, что для отца кабинет,
Как дивный музей, обставляется.
Что тут для него невозможного нет.
Что средствами он не стесняется.
Картины. Чернильницы из янтаря.
Альбомов большое количество…
Сидит в кабинете папаша, и зря
Горит у него электричество.
Вы сыну давали полезный наказ,
Судить не наказ нам приходится,
А вас персонально, поскольку у вас
Дела со словами расходятся.
Итак, мы условились: мы — это вы!
Мы так сговорились заранее.
И не опасаясь досужей молвы,
Должны вам сказать на прощание:
Прочтя фельетон, мы находим, что он —
Явленье большого значения.
Что мы… то есть вы, написав фельетон.
Доставили нам наслаждение.
Прочтя фельетон ваш, мы видим, что в нем
Есть смысл и немало игривости.
Вот так поступайте всегда и во всем
Во имя простой справедливости.
