Наследник (СИ) - Старый Денис - Страница 59

Сильно больной человек, который и передвигался чаще-то с помощью слуг, спокойно прошел через усиленные кордоны егерей, когда один из офицеров признал в старом человеке ужасного ката из подвалов и провел Андрея Ивановича через посты к лазарету. Внутрь дома, который и стал лазаретом, Ушакова впустили без сопровождения, а ингерманландцев оттеснили и взяли под наблюдение.

- Кто старший офицер? – спросил Ушаков скрипучим, пропитанным старостью и болезнями, голосом.

- Секунд-майор Градовский, - представился офицер, который и являлся на данный момент в военном городке старшим.

- Доложите, что произошло! – потребовал Ушаков и Градовский подчинился.

Секунд-майор говорил, а Ушаков сожалел. Он жалел, что Господь уже надумал его прибрать к себе. Такого дела Андрей Иванович еще не раскручивал никогда. Получалось, что это не внутренняя крамола, измена, бунт, а вмешательство иностранцев. Так действовать против члена императорской семьи нигде в Европе не решались. Может, и были какие отравления, элегантные убийства, но крайне мало, да и против наследника совершить нападение…

- Дозвольте пригласить, граф, казака пораненного – Кондратия. Он повсюду сопровождал Его Высочество и принял первую пулю в ногу, но уже передвигается, да и со стреляной ногой взял двух разбойников, которые сделали первые выстрелы из-за леса, - отрекомендовал Пилова секунд-майор.

- Я буду в этом доме, проследите, чтобы больше никого там не было, и пропустите моих помощников. И еще – я, волею матушки императрицы Елизаветы Петровны, генерал-аншеф. Так что сударь, извольте это знать, - напомнил Ушаков про субординацию. На самом деле секунд-майор и понятия не имел, какое воинское звание носил глава розыскной Тайной канцелярии, догадывался, что в генеральских чинах.

- Ну, говаривай, хорунжий, - сказал Ушаков, когда вошел в комнату казак. Он ковылял на правую ногу, руки были все еще в крови, короткие волосы поменяли цвет с чернявого на черно-бордовый, опять же из-за крови. Но такие картины Ушакова напугать не могли, и не то видал он за свою службу.

- Мы направлялись в Петрозаводск и по дороге хотели заехать к егерям, у Петра Федоровича были дела там, не ведаю какие. В двух верстах от дворца я почуял неладное и приказал казакам-личникам Великого князя, дабы прикрыли его своими телами. Прозвучал первый выстрел и моя кобыла завалилась, а пуля прошлась мне, значит, по ляжке. Я отдал приказ ускориться и всем направляться к егерям, до которых оставалось еще три версты, но на разворот не было времени, и мы могли подставиться, да и штуцерники стреляли по возничим. Значит, с Никиткой мы подотстали, я сменил коня и погнались за теми татями, что стреляли из штуцера с кустов. Пока мы их брали, начался бой, мы возвертаться, а там уже все заканчивается и Петр Федорович лежит весь в крови, а вокруг его не меньш дюжины разбойников посеченных. И Степан, то мой заместитель, пораненный лежит, но он больше от усталости.

- Ты казак, не заговаривайся, кто то был? И где полоняные? - направил Ушаков в нужное русло разговор.

- Было семьдесят три разбойника. Из них тридцать один – голштинец, пятнадцать пруссаков, двадцать шесть шведов, остатния али иные немцы, али подговоренные этими татями руссаки – новыя рекруты, они за наживой пошли. Были те, кто хулил Великого князя предателем, что он сдал Голштинию и превратился из немца в русского. Были у них деньги – ефимки, числом две тыщи, но что с бою, то наше. Командование было у Гюнтера, я его и брал, он уйти хотел, но не успел. Тридцать девять полонили, остальные или издохли, или тяжело раненые. Это кратко, записать не поспел, - закончил свой доклад Кондратий, а Ушаков прямо облизнулся и осознал, что, если бы продолжал исполнять обязанности главы Тайной канцелярии, то выкупил, а, нет, украл такого казака, что и считать и писать, да и дозание грамотно учиняет. А ведь сперва показался мужичьем сиволапым.

Уже чуть позже, обходя выложенные в ряд трупы убитых, Ушаков узнал Брюммера, который больше походил на оборванца, так как был обобран до нитки. Тогда и сложилась основная версия произошедшего, и он поспешил отправить пятерых уланов с заводными конями, чтобы те как можно быстрее передали письмо императрице. Сам же Ушаков оставался, нужно было понимание судьбы наследника, который пребывал в бессознательном состоянии, то приходя в сознание, то снова впадал в беспамятство.

Он дождался очередного пробуждения Петра Федоровича, после чего незамедлительно отправил еще пятерых уланов уже с новым письмом к императрице, где, в том числе, излагал и о событиях у Ораниенбауме и роли в них Великой княгини Екатерины Алексеевны.

Когда вышло очередное пробуждение наследника тот стал хулить медикусов, что те не прочистили рану и будет «антонов огонь» - жар от гноений, потребовал водки и чтобы все сделали, как нужно. Мало того, потребовал позвать всех медикусов полка, что были в лагере и старших офицеров и сам направлял руку хирурга, который нещадно разрезал вокруг раны плоть, а наследник вместо того, чтобы кричать от боли, пел песни и указывал, что делать медикусу.

Нет, этот наследник не будет лишь бычком осеменителем, от которого ждут доброго теля, как того хотела Елизавета, этот сам взойдет. Уж кто-то, а Ушаков это видел, как никто другой, пережить стольких правителей и знать их характеры, да не увидеть в Петре Федоровиче характер Петра Великого…

* ……… * ……… *

Военный городок егерей.

18 августа 1746 г.

- Ой то не вечер, то НЕ-Е вечер, да не жалей, жалость в этом деле убить воина может, режь…да лей водку на нож, - исполнял я театр абсурда.

Пуля, которая застряла в плече, была изъята, видимо на излете была, или повезло, а вот каналы не прочищены, частички камзола вошли в рану, да и пуля сама вряд ли стерильная, но никто об этом и не подумал. Уже скоро должен подняться жар и вновь был бы на грани жизни-смерти. А так, пусть это и выглядит глупостью, но сейчас рождаются легенды. И, кроме того, пиар, он и в елизаветинское время таковым является, а то оказывает и еще большее влияние на умы, чем в далеком будущем. Можно много говорить о нужности и правильности медицины, но не проникнутся люди, кои часто страдают от заскорузлости ума, а вот этот спектакль из уст в уста перескажут и запомнят. Будут говорить: «Наследник терпел и даже песни пел, а ты что? Говорил Петр Федорович, что нужно, дак, так и делать станем».

Вытерпел я стоически, не ожидал от себя такого, наверное, присутствие многих повлияло на проявление мужества. Потеря лица была страшнее смерти. Слезы, мольбы, истерика – все это крах складывающейся репутации. А так, собственноручно и разбойников побил без счета и стерпел боли с песнями. Аника-воин!

- Ваше Высочество! – в лазарет влетела Катенька. – Вы живы?

- Любимая, ты как? Все ли хорошо? – сказал я и увидел, что большинство, может кроме Ушакова, улыбнулись, демонстрируя принятие такого моего общения с женой.

Лишь старый Ушаков, устало развалившись на принесенном ему кресле, осуждающе взирал и на спектаклю, и на мои откровения с Великой княгиней. Но смотрел он, как смотрит родитель на своего ребенка, без излишней злобы, но требовательно, как будто тот без спросу подверг себя опасности и решился оседлать ретивого жеребца. И опасно и нужно бы наказать за непослушание и гордость за то, что смелого и решительного ребенка воспитывает.

- Любимый, все хорошо. Живот… - хотела добавить Катэ, но поняла, что говорить о беременности и особенностях в этой связи сегодняшнего дня не стоит.

- Оставьте нас! – прохрипел я, так как попытался пошевельнуться и чуть угасшая головная боль, переместилась и прожгла плечо. Наверное, и плечо вывихнул и уж, не дай Бог что-то там сломал.

- Ваше высочество! Позвольте только услышать от Вас, кто все же виноват в случившемся, - спросил кто-то из преображенцев, я не заметил кто именно.

- Спросите у Андрея Ивановича, но голштинцев и иных немцев не бейте, они служить будут России. Да и Румянцев защищал меня и Великую княгиню, оставался всей душой верным императрице, - сказал я и прикрыл глаза.