Проклятие Усердия. Том 2 (СИ) - Нетт Евгений - Страница 17

А тусклый, поблекший и ослабший силуэт, вокруг которого суетятся лекари…

Это он сам.

Взирать на себя со стороны было странно и необычно, но при том необычайно легко. Недовольно «ворчащее» проклятие, тяжесть в мышцах и боль от ран практически не ощущались, хоть разум и подсказывал, что всё должно быть с точностью до наоборот. Зато мана вовне виделась вымотанному разуму так, словно он мог прямо сейчас зачерпнуть её рукой, направив на какие-то свои нужды. Глупость, но глупость смешавшаяся с реальностью. Будь у Виктора такой опыт, и он сказал бы, что эти ощущения чем-то походили на галлюцинации отходящего после операции пациента, видящего то, чего нет, и принимающего это за чистую монету. Но проклятого не оперировали ни в том мире, ни в этом, так что сравнивать ему было не с чем.

Но это не значило, что он не мог хотя бы на мгновение предположить, что невозможное возможно… и попытаться это сделать, потянувшись к ближайшему артефакту, в котором мана была сконцентрирована сильнее всего. Это в лес он вышел голым, как сокол — благо хоть подпоясаться не забыл. А здесь, в поместье, на «умирающего» понавешали всяких побрякушек столько, что они, активировавшись, имели бы все шансы взорваться вместе с третьим сыном графа.

Если бы не вышли из-под руки мастеров рода Бельвиос, конечно же.

Виктор и сам не заметил, когда окружающий мир в его восприятии поплыл, а перед сознанием появилось чуждое материальному измерение. Внешне практически такое же, повторяющее обычное вплоть до малейших деталей, но — бесконечно чужое. Человек, мысля иными категориями, совершенно не мог его воспринимать. Ни маг, ни вирфорт, ни пустышка.

Но проклятый почему-то выбился из этого правила, и потому сейчас заинтересованно «озирался», не видя в происходящем ничего, что можно было назвать странным. Тем более он уже бывал на изнанке, пока «летел» до своего нового тела. Сейчас же он просто продрал глаза и стал зрячим, почувствовал запах чужого воздуха, воспринял тепло искажённого солнца и ощутил дуновение неправильного ветра.

Виктор ван Бельвиос, потеряв сознание, не погрузился в блаженное ничто и не ступил во владения Лункоса, как полагается каждому засыпающему смертному. Вместо этого он вывернулся наизнанку, и оказался… да на изнанке он и оказался.

В мире, материей которому служила мана.

В мире, населённом «демонами».

Первым делом внимание проклятого привлёк он сам, заметно отличающийся от себя-привычного. Его тело внешне оставалось тем же, но тут на передний план выходила не физическая оболочка, а мана. То, что магам и вирфортам давалось ценой больших усилий, — проявление мана-структуры, — здесь было естественным положением вещей. Всё вокруг состояло из маны, а то и было ею. Материя же… она проявлялась, но довольно тускло и равномерно во всём: в стенах, в людях, в воздухе. На место встала ещё один кусочек мозаики, и Виктор получил новую картину, довольно просто описывающую изнанку и материальный мир.

За основу бралась раскраска с двумя одинаковыми, но в то же время отличающимися наполнением изображениями. На первом листе — едва заметные серые контуры и краска. Много краски. На втором — чёрно-белый рисунок, на котором местами пробивались поблекшие цвета, размывающие чёрно-белые линии.

Первый лист был изнанкой, в которой материя была равномерно проявлена повсюду, но бал правила «краска» — мана. Второй же представлял собой реальный мир, материальный и чёрно-белый донельзя, но при том впускающий в себя краску — ману, которая, при должной концентрации, могла выйти на передний план и перекрыть бесцветье. Пока Виктор не знал ни о чём, что могло бы порушить эту простую схему, так что она была моментально утверждена в качестве основной.

В конце концов, простота понимания чего бы то ни было почти всегда являлась решающей.

Вырвавшись из вязкого болотца собственных мыслей, проклятый вновь обратил «взор» на своё тело, отражение, — или оригинал? — которого лежало здесь, на изнанке, и прямо-таки напрашивалось на всестороннее изучение. Впрочем, от этого самого изучения Виктора удерживало странное ощущение. Словно его что-то тянуло назад, в «родное» измерение. И с каждым мгновением тянуло всё сильнее, что малость подразогнало завесу, мешающую парню нормально мыслить.

Первым делом Виктор обратил внимание на голову своего тела, ведь именно там концентрация маны была максимальной вопреки тому, что эта «роль» обычно отводилась Сердцу. Явление в полной мере странное и не поддающееся объяснению. Ведь если здесь, на изнанке, в голове столько маны, то её должно быть много и в материальном мире.

Или её стало много после боя, или даже после потери проклятым сознания?..

Череда самых разных теорий пронеслась в мыслях Виктора, пока тот не остановился на наиболее реальной и не наносящей фатальных ударов по выстроенной людьми теории маны: переход на изнанку в качестве триггера или побочного эффекта концентрировал ману в голове. Само по себе это проклятому ничего не давало, но пища для размышлений выходила вполне себе недурственная. Тут и сама изнанка, и мана в голове, и то, как всё на самом деле выглядит…

От осознания открывшихся перспектив, — особенно если научиться выходить на изнанку осознанно, — у Виктора перехватило бы дыхание, если бы он дышал.

Дышал⁈

Осыпая себя и всё вокруг самыми грязными проклятиями, проклятый инстинктивно ухватился за ощущение скорого конца, потянув его на себя точно пробку в ванной. В ту же секунду «точка восприятия» начала смещаться к его телу, пока, наконец, не угнездилась в том окончательно. И в ту же секунду Виктор распахнул глаза во вполне материальном, простом и понятном мире, встретившим его болью в груди и пятнами перед глазами. Благо, эти неприятные ощущения порядком ослабились, стоило проклятому только набрать полную грудь столь необходимого всему живому воздуха…

— Есть! Стабилизационные сюда!

В распахнутый рот проклятого залили не одну и даже не две крошечных склянки с концентрированными снадобьями. При этом пошевелиться Виктор не мог, видимо, из-за введённых ранее препаратов.

— Состояние?

— Полностью стабильно… как и минуту назад. — Пожилой лекарь с длинными седыми космами, закрывающими большую часть лица, недовольно фыркнул. — Молодой господин, вы нас слышите? Понимаете?

Парню пришлось моргнуть дважды, так как даже его шея им неконтролировалась.

— Вы знаете, что с вами случилось? Догадываетесь? — «Отсигналив» лекарю нет и да соответственно, Виктор с благодарностью уцепился губами за протянутую ему пипётку с, по всей видимости, противоядием. И — да, яд тоже мог быть лекарством. Как парализующий человека, но не убивающий его, например. — Через минуту вы сможете говорить. Нам нужно знать, что произошло и не может ли это повториться снова.

И Виктор стал ждать, разминая язык и возвращая себе чувствительность.

— Итак? — Старший из лекарей наклонился над своим пациентом, вопросительно вздёрнув бровь.

— Часть дара Тэмпеста Многоликого. Которым я неправильно воспользовался. — Говорить всё ещё было не слишком приятно, так что Виктор поначалу обрезал предложения. — Позволил взглянуть на мир со стороны. Заметил, что не дышу. Вернулся.

— Впервые о таком слышу. — Старик нахмурился. — Придётся вам, молодой господин, следующие сутки, а то и двое провести в этих стенах.

Виктор покачал головой.

— Мне нельзя прерывать тренировки ни на один день. Хотя бы минимум, но я должен выполнить.

— А если подобный приступ повторится снова, но уже там, где не будет способных оказать помощь людей? Это исключено, молодой господин. — Старший лекарь уступать не собирался, и каждое его слово было подобно вколачиваемому в крышку гроба гвоздю.

Но у Виктора имелся гвоздодёр, титулом и самодурством именуемый.

— И всё-таки я настаиваю. Мои ранения сами по себе не столь страшны… — При том со стороны Виктор определённо походил на мумию. — А приступ, как вы это называете, я контролирую. И даже в худшем случае смогу его прервать, как это сделал недавно на ваших глазах.