Ракета (СИ) - Семилетов Петр Владимирович - Страница 3

Иван Сергеевич остановился, достал из кармана обертку от конфеты. Там адрес. Сверился, поискал взглядом табличку на ближайшем доме, заслоненном ветками яблонь. На повороте завернул. Вглубь уходила улица. Латанные-перелатанные домики с деревянными верандами. Стихийная архитектура в один этаж и чердак.

Вот Яблочный переулок, дом пятый. Здесь узко сходятся два забора, калитка между ними, и черный звонок справа, черный и блестящий, от старости и пальцев. Палец, нажимая на кнопку, выделяет некоторое количество пота.

Сергей Иванович стал нюхать звонок. Делал он это почти минуту. Никак не мог оторваться. Потом позвонил. Долго ждал. Отперла ему старушка, худая, в черном, как с похорон. По-мышиному невнятно шамкая, провела тропкой через темный двор ко крыльцу, пустила в дом.

Старорежимная комната. Камин, скрипучие рыжие половицы. Старый телевизор в углу подле окна. Фарфоровые слоны на серванте. Батарея лекарств. И в нос и в рот. Тепло. Пахнет: чаем, сыростью, спиртом. В дверном проеме видно другую комнату. Там кровать с пирамидой подушек. Одна другой меньше.

Сергей Иванович сел на продавленный стул. Скраешку. Кадетова сказала:

— Так вы насчет фуфайки, я правильно понимаю?

— Именно. У вас есть мой размер?

— Будет впору, — уверила его старушка. Она вышла в коридор и вернулась оттуда с фуфайкой. Фуфайка была добротная, почти чистая.

— Смотрите, какая легкая, — Кадетова перекинула фуфайку с руки на руку, — Пух-перо!

— Можно я примерю? — спросил Сергей Иванович.

— Гарантий не вижу.

— Каких гарантий, бабушка?

— У меня такого внука не было. Где гарантия, что вы не уйдете в этой фуфайке?

— А если я вам свой пиджак дам подержать?

Кадетова задумалась. Сергей Иванович:

— Давайте чайку попьем и что-нибудь решим. Поверьте, я действительно хочу приобрести у вас эту фуфайку. Но мне нужно посмотреть ее. Пощупать.

8

Тем же вечером, после работы, Вячеслав Щербаков пошел в Новый Аристократический салон. Переоделся в туалете и пошел. Нарядился в костюм и рубашку с запонками. Запонки куплены на блошином рынке, по три рубля пара. Конечно, можно было купить на эти деньги несколько батареек, но…

Салон был нынче у Барсукова. Барсуков, вальяжный, из новых дворян. Седеющей щеголь. Живет один в трехкомнатной квартире, принимает по вторникам и четвергам. А сегодня именно четверг. Подъезжают на машинах и в такси. А Щербаков на троллейбусе. Но выходит за две остановки раньше. И прогуливается в парке. Как будто он так устал на автомобиле ездить, что вот решил пройтись. Воздух свеж, влияет на бодрость мышц и духа. Лицо оживает. Щербаков говорит в салоне, что работает с цифрами. Они думают, он брокер. Некоторые же высказывают сомнения.

— Нет, он математик. Молодой гений, — это Лерочка говорит. Лерочка Нулина. Многозначительно поднимает пальчик.

— Работает на правительство, — выдвигает гипотезу Афродит Матвеевич Чечевица. Чечевица. Граф, пишет алкоголическую прозу. Представляется так:

— Граф Чечевица. Еще и литератор. Работаю в жанре, мерси-простите, алкоголической прозы. Экспериментальное, экспериментальное!

Им зачитываются.

Сегодня Щербаков столкнулся у подъезда дома Барсукова с супружеской четой Хроновых. Хроновы увлекались спиритизмом. Они были молоды и бледны. Он не то князь, не то потомок княжеского лакея. Она — тоже голубых кровей. Рассказывает, как однажды сдавала кровь на анализ. Медсестра была удивлена необычным цветом крови. Это не просто так. Это доказательство.

— А как же! — подтверждает муж авторитетно.

И вот Щербаков столкнулся с ними. Не могли решить, кому войти первым. Лору Хронову пропустили, а Щербаков и Игорь Хронов стали у двери и ну реверансы разводить.

— Вы проходите!

— Нет, вы проходите!

— Пррррошу!

— Нет, Я вас прошу!

Наконец сыграли в камень-ножницы-бумага. Щербаков победил и прошел. Лифт, все ароматы в одном. Квартира, изысканное общество равных. В воздухе дым повис призрачной медузой.

В кресле сидел новый человек. Барсуков шепнул Щербакову:

— Храмов.

И этим было все сказано. Большой писатель. Щербаков, сам не чуждый литературы (он писал рассказы) — почтительно приблизился к Храмову. Уже старик, но мощный, с выдающейся челюстью и надбровными дугами, Храмов даже сидя похож был на громадный каменный памятник. Щербаков улыбнулся и представился. Храмов подался вперед:

— Молодой человек, вы знаете, что означает слово «жупел»?

Щербаков оторопел. Он не знал, что это слово значит. Решил сострить:

— Жупел, это когда уже, но не еще!

— Браво, браво! — похвалил вставший рядом Барсуков.

— А давайте играть в фанты! — предложила Лерочка. Она держала в одной руке рюмку водки, а в другой кильку.

— Давайте, давайте играть в фанты! — поддержала ее Лора.

Начали в фанты, пока Храмов не сказал:

— Мне не нравится эта игра. Давайте во что-нибудь еще.

И нахмурился. Барсуков заметил это и подскочил к нему с рюмочкой.

— Откушайте!

— Благодарю!

Опрокинул.

— Я умею джаз на батарее играть, — заявил Щербаков. Но Храмов обратился к хозяину квартиры:

— Вы обещали мне гомерический хохот.

В наступившей тишине Барсуков возвестил: «Сюрприз!» и направился к глубокому шкафу со стеклянными полками. Там, на фоне книг в дорогих обложках, стояли сервизы и наборы бокалов. Барсуков достал оттуда видеокассету. Подошел к телевизору подле окна, вставил кассету в магнитофон, жестом пригласил всех сесть.

Сели — кто на диван, а кто на стулья. Щербаков оказался между Лерочкой и Лорой. Лерочка была ближе и теплее. От нее пахло вишневой жвачкой.

— Интеллектуальное кино, — предположила Лерочка. Она шепнула это Щербакову в ухо. Она любила интеллектуальное кино.

— Наверное, — отозвался Вячеслав. Барсуков обронил слово значительно:

— Чаплин…

И нажал кнопку воспроизведения. С первыми же кадрами зрители засмеялись. Засучили, забрыкали ногами. Хронов сполз с дивана и стоял на четвереньках, кашляя. Одной рукой он держался за живот. Храмов дрожал в своем кресле, вытирал рукой вспотевший лоб и в перерывах между раскатами своего хохота громко вздыхал:

— Фух!

Юная еще совсем аристократочка Анастасия (она настаивала на полном имени) сначала прыскала в ручку, а потом так смеялась, так смеялась, что Барсуков сделал ей замечание:

— Потише.

После комедии все не могли отдышаться. Красный как рак Храмов встал и тяжелым шагом пошел в туалет. Щербаков, на ходу вытаскивая из пиджачного кармана новый свой фантастический рассказ, тоже последовал в коридор и постучал в дверь уборной.

— Кто там? — глухо спросил Храмов.

— Прошу решить мою писательскую судьбу, — отвечал Щербаков.

Патриарх литературы впустил его. Они заперлись. Щербаков, глотая слюну в пересохшем горле, вслух зачитывал Храмову фрагменты. Но старик прервал его. Милостиво разрешил:

— Читай-ка, братец, всё.

Щербаков выполнил просьбу. Храмов, по-королевски сидя на массивном, старого времени унитазе, кивал головой в понравившихся ему местах. Но иногда и давал меткий совет:

— А вот здесь слабИна. Надо деепричастие использовать. Уж поверьте моему слову.

И проводил по своему лицу рукой. Щербаков понимал, что слушая его, Храмов совершает невероятную мыслительную работу, анализируя каждое услышанное слово. Но вот Храмов закрыл глаза. Должно быть, чтобы пуще погрузиться в атмосферу рассказа. К окончанию произведения Храмов протянул вперед жилистые руки:

— Юноша! За вами — будущее отечественной литературы! И мировой в том числе!

В глазах его стояли старческие трудные слезы. Щербаков, в чрезвычайном волнении, выбежал из уборной в гостиную и, подняв рукопись, сказал:

— Виктор Николаевич благословил.

Барсуков хлопнул его по спине:

— Ну, молодой человек, теперь вы пойдете далеко! Удачи вам в вашем литературном плавании!

— Спасибо, — ответил Щербаков.