Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века - Шокарева Алина Сергеевна - Страница 32

В. А. Вонлярлярский так рассказывает о похоронах в Москве своей знатной и богатой героини:

«В девять часов вечера, накануне похорон, однообразное и протяжное чтение Псалтири над телом покойницы прервано было появлением множества черных фраков, чепцов и духовенства». Приезжавшие дамы переходили от графини (родственницы, взявшей на себя все хлопоты) к Ольге (воспитаннице-сироте), целовали ее, жали ей руки и потом грациозно клали перед телом земные поклоны. Отслужили вечернюю панихиду. Уходя, дамы снова целовали Ольгу и уже в дверях говорили: «A demain, chere comtesse» («До завтра, дорогая графиня»). На следующий день в 11 утра были похороны – невиданные даже для Москвы: «Шесть лошадей тащили дроги; на них, под богатым балдахином, качался роскошный гроб княгини Татьяны Сергеевны. Сотни факелов, разноцветные ленты на плечах прислуги, разноцветные гербы на лошадях, пестрота толпы и, наконец, бесконечная нить экипажей – все вместе составляло прекрасную картину». После отпевания в церкви управляющий раздал мешок медных монет и созвал толпу бедных на поминальный обед[431].

Из письма Рафаила Ивановича Долгорукова к брату нам известно о последних днях жизни и похоронах их отца – поэта, князя Ивана Михайловича Долгорукова (1823). Сын объясняет отсутствие завещания и своеобразные предписания отца относительно своих похорон излишним стихотворным увлечением и вечным пребыванием в высоких материях: «Чтобы его положили в самый простой гроб и в саван и чтоб до того времени пока это исполнят, никто его тела не видел, чтобы остатки (sic) его положены были на Филях и подальше от церкви, ближе к Москве-реке»[432]. Однако, «положено было с общего согласия от исполнения сих его желаний отступить, и дух его этим оскорбиться не может», поскольку родственники решили отдать дань уважения почившему. Его положили в простой гроб, но в мундире, и похоронили в капелле рядом со второй женой. От дома до Донского монастыря гроб несли на руках друзья и знакомые. «Решительно можно сказать, что не было похорон менее блестящих мишурой, но более великолепных почестью, как похороны покойного нашего отца. Какая прекрасная красноречивая похвала его достоинствам!» – восклицает сын[433].

В том же Донском монастыре в 1796 году совершились похороны генерал-аншефа, обер-прокурора Правительствующего сената Федора Григорьевича Орлова, на которые было потрачено 9592 рублей 94 копейки – огромные по тем временам деньги. Было разослано 200 карточек с извещением о похоронах; семья, слуги – все оделись в новые черные платья, гроб был обит бархатом, на покров пошли парча и тафта. Большие средства были пожертвованы на помин души покойного графа[434].

На погребение, а также на сороковой день и далее в дни памяти усопшего настоятелем храма (либо духовником, либо епископом – в зависимости от статуса покойного и пожеланий его родственников) произносились «Слова». Так назывались составленные по законам гомилетики речи, в которых воздавалась честь умершему и выражался призыв молиться о его бессмертной душе. Запись таких «Слов» сохранилась в семье князей Барятинских на погребение Его Сиятельства тайного Советника Действительного камергера и кавалера князя Ивана Ивановича Борятинского, а также в сороковой день со дня его кончины и в день памяти: «Пролием же братие со всею церковью о нем теплые молитвы к Богу Духов и всякия плоти, в сей день памяти его представления, сколько последуя уставу церкви, столько не менее исполняя долг почтения и любви нашей к нему, которая яко присно пребывающая добродетель, не должна ограничиваться одною здешнею жизнью, но простираться за пределы гроба. – Да тако и всегда память Сиятельнейшаго сего князя пребудет для нас священна! Аминь»[435]. В день погребения графини Анны Ивановны Орловой было сказано схожее «Слово», с традиционным восхвалением почившей («Блаженна ты, ибо почила о Господе») и призывом к собравшимся жить, соблюдая заповеди Христа[436].

В церкви обязательно выдавалось свидетельство о смерти и погребении. Оно могло быть, например, такого содержания: «Я нижеподписавшийся Исаакиевской Соборной Церкви Протоиерей Яков Иванов сын Воскресенский, дал сие Свидетельство в том, что умерший Действительный Статский Советник и Кавалер Андрей Яковлевич Дашков, прошлого 1831 года в Июне месяце 23 числа действительно мною погребен при Церкви Охтенского Кладбища, в чем и удостоверяю. С. Петербург. Апреля … дня 1832 года.

Исакиевского собора Протоиерей Иаков Воскресенский»[437].

Также свидетельство о смерти мог выдать врач. Как, например, в случае смерти Дмитрия Аркадьевича Воеводского:

«5-го класса Дмитрий Аркадьевич Воеводский, с давних пор страдавший водяною болезнью в груди, сего ноября 7 числа в 9 часов 5 минут по полудни волею Божьею скончался, – в чем и свидетельствую. – 1845 г. ноября 8 дне. – пользовавший его врач Доктор медицины и хирургии Александр Загорский»[438].

Поминовение усопшего совершалось в продолжении шести недель; в сороковой день и через год делались поминки, на которые приглашали всех родственников и знакомых усопшего.

До сорокового дня близкие и родные покойного не должны были делать визитов и особенно участвовать в увеселениях, поскольку, по христианским представлениям, именно в это время душа умершего требует усиленных молитв. Считалось, что скорбь об усопшем облагораживает душу, заставляет задуматься над тайной смерти и подготовиться к ней самому.

Родственникам покойного, с которыми он жил, делали специальные visites de condoléance (визиты сочувствия). Это были самые скромные, более молчаливые посещения: со стороны гостя считалось неприличным восхвалять достоинства покойного и тем приводить в уныние его родных. Напротив, каждый гость должен был стараться не напоминать о потере. По истечении шести недель близкие родственники покойного уже могли сами делать визиты знакомым и другим его родственникам[439].

Итак, достойным окончанием земного пути для дворянина считался проведенный с соблюдением всех норм приличия похоронный обряд. Состояние домашних дел покойного волновало общество: завершил ли он начатые им труды, составил ли завещание, оставил ли наследников.

О наследниках и пойдет речь в следующей части.

Анализируя общение в семье, нужно особое внимание уделить миру детства. Чтобы понять его, следует рассказать о взаимоотношениях ребенка и с родителями, и со сверстниками, и с учителями, и со слугами, и с гостями. Мир детства существует, с одной стороны, в полной зависимости от мира взрослых, с другой – представления детей о многих понятиях расходятся с родительскими. Дети непрерывно учатся, меняются и, наконец, сами становятся взрослыми, поэтому мир детства постоянно обновляется. Но, несмотря на динамичность, можно обнаружить присущие исключительно ему черты и даже проследить его эволюцию. Сейчас нас интересуют особенности феномена детства в дворянской столичной семье первой половины XIX века.

Сейчас трудно сказать, когда именно ученые заинтересовались феноменом детства. С древнейших времен лучшие умы человечества задавались вопросами воспитания и заботы о детях. Тем не менее историки сходятся во мнении, что Новое время, особенно XVII–XVIII века, ознаменовалось ростом интереса к ребенку во всех сферах культуры, признанием за периодом детства автономной, самостоятельной социальной и психологической ценности. В Средневековье человек (независимо от возраста) рассматривался прежде всего с точки зрения спасения его души, и образ ребенка присутствовал в литературе того периода как идеал чистого, бесхитростного восприятия действительности, близости к Богу. В литературе классицизма детские образы не занимают значительного места, поскольку мыслителей классицизма интересовало «всеобщее, образцовое в людях, и детство предстает как возрастное отклонение от нормы (не-зрелость), так же как сумасшествие – психическое отклонение от нормы (не-разумие)»[440].